Не так давно, в очередной раз переезжая, я наткнулся на подаренный одним добрым человеком книгу Льва Аннинского со статьей о Владиславе Ходасевиче. Пожалуй, эта небольшая статья - одна из немногих, которую я так и не смог пока прочесть до конца. Ходасевич удивительно чужд сегодняшнему времени по букве (кто так пишет сегодня?), но ровно в той же степени близок нам, нынешним, по духу. Знаете, каков лейтмотив всего этого действа под названием "дневники Владислава Ходасевича"? Не "одиночество" (оставим это школьному "учебнику"), не тревога и не "предчувствие беды".

Растерянность.

Поэт, опоздавший родиться символистом, пропустивший футуризм и акмеизм, не вошедший ни в одно из "течений русской мысли", был действительно растерян. И в знаменитой фразе " Мы, поляки, кажется, уже немного режем нас, евреев" нет ни желчи, ни злобы, а есть почти детское "как же так?". И прозорливость Ходасевича не пророческий дар (хотя написанное им в 1914 году еще не раз в ХХ веке аукнется и Польше, и Европе), а удивление поэта, оказавшегося "внутри" самого нового в мировой и человеческой истории времени.

Эта наугад выбранная позиция оказалась воистину страшной, но вместе с тем неожиданно выигрышной. Мало кто смог так точно прочувствовать подноготную ХХ века, течение событий и переломы судеб. Все это стоило Ходасевичу многих почти безумных лет скитания, здоровья и сил, но именно после Ходасевича о времени нельзя стало писать так, как писали раньше, размашисто и ровно. Осталась рвань мировых войн и молотилка истории. На передний план вышли новые ценности, до сих пор мало кем замеченные.

***

Кроме радующих сердце обобщений есть нечто, что я позволю назвать себе "разобщением". Это не совсем то же самое, что "деконструктивизм" Деррида: различие здесь лежит на поверхности - деконструктивизм стремится разложить мир до бессмыслицы, разобщение - до смысла.

Весь XIX век был посвящен отчетливой и настойчивой фактографии, главными выразителями которой стали знаменитые детективы: Шерлок Холмс, отец Браун, Эркюль Пуаро etc. Человек в этом мире существовал до тех пор, покуда существовали окружавшие его вещественные доказательства, не важно, какого именно свойства. Вещь была знаком, концептом - и вместе с тем оставалась вещью. Век XX органически изменил все акценты, и факт, постепенно растворился в деталях, которые успели побывать и символами, и симулякрами. Весь путь культуры - от модерна до постмодерна - лежит в поле деталей, которые все, кому не лень, пытались сложить в некую "единую картину мира". А картина так и не сложилась. Детали - это даже не факт, а всего лишь часть общего, видевшегося каждому особенным. Хайдеггер понимал одно, Киргегард - другое, Дали - третье. Но полотна "одного на всех" не нашлось.

Вместо него во второй половине прошлого века образовался уникальный вакуум "медиасреды" и "масскульта", который втянул в свое поле культуру, быт и самого человека. Сегодня нет ни фактов, ни деталей - есть только мелочи, мало что означающие в действительности, но активно тиражируемые и покупаемые.

"Виноват" в этом не столько Интернет, сколько общая система взаимоотношений между людьми, новые методы воздействия на человека. Если всего два-три десятилетия назад информационная среда нуждалась в человеческой подпитке, в том, что сейчас принято называть "креативом" (творчеством это не было уже тогда), то сегодня отпадает необходимость в живом человеке. Хватит чего-то роботоподобного, просто повторяющего определенный набор фраз, рассыпающихся на мелочи: как в теленовостях: "убили-задавили-пенсионеры-украина-белоруссия-президент-буш-мыскина-шарапова". Все. Сплошная мелочевка, которая даже в ухо не входит, чтобы выйти из другого, а падает где-то между телевизором и диваном.

Я ничуть не удивлюсь, если окажется, что романы Робски писала не Робски, а фильмы Бондарчука снимал не Бондарчук. Во всяком случае, совершенно все равно, кто писал и кто снимал. Мелочи не имеют авторства, они существуют уже сами по себе, как существует бен Ладен, который, вполне возможно, и не бен Ладен. Все вышеперечисленное, и многое, оставшееся за скобками, - продукты огромного "Макдоналдса", где в чизбургере и сыр не сыр, и мясо не мясо. Только вот кому это важно? Никому. Мелочи ведь. Даже не детали.

***

" Разобщение" в данном контексте должно означать только одно - сознательный отказ, уход из мира, в котором есть место только мелочам. Взорвать или сломать, а тем более переделать его нельзя. Он - как и все остальное - должен измениться сам: тогда, когда изменимся мы.

И антиглобалисты мало чем отличаются от глобалистов: и те и другие оперируют различными понятиями, лежащими в одной системе координат. Собственно, в массовом сознании страшные глобалисты появились только тогда, когда возникли антиглобалисты. Мужской "сексизм" возник ровно в тот момент, когда о нем заявили феминистки, продуцируя свои комплексы на окружающую действительность, обобщив мир в четкую систему координат "мы - они". Беда только в том, что и те и другие - мелочи, выдумка чьего-то больного сознания.

Изменить эту систему можно только внутри самого себя. Сделать общие мелочи - частными событиями, фактами и делами. Сегодня истории, не пропущенной через сердце, не осмысленной и не прожитой, - не существует. И потому течет она где-то вне нас, помимо всех наших "дискурсов" и "идеологем". Путь "разобщения" был гениально предсказан Пастернаком в образе Юрия Живаго, бегущего из мира в мiр, из придуманной революции и фантасмагории гражданской войны в свою собственную биографию. В романе есть моменты, когда героя уже почти не видно, он сливается с повествованием, становится частью пейзажа - и вот тогда-то он настоящий, не такой, каким хотят его видеть "красные", "зеленые", Антипов-Стрельников или Памфил Палых, а такой, каков он есть. Поэт, муж, любовник, человек. Все эти определения - в том и есть их ценность - выбраны самим Живаго, прожиты и заслужены им.

Собственно, мир Живаго есть сонм деталей, услужливо поданных историей. Юрию Андреевичу осталось только прожить каждую деталь - деревья над могилой матери, купе поезда, свое "Возмездие" etc - как естественную часть биографии, в которой нет ничего необычного. Необычно лишь то, что она вообще есть. Что прошедший сквозь историю путем зерна и умерший "не по уставу", одиноко и бесприютно, Живаго понял нечто, до чего так и не додумались его "умные" друзья Гордон и Дудоров.

***

Наверное, для того "Стихотворениям Юрия Живаго" отдана последняя глава, чтобы окончательно поставить точку в затянувшемся повествовании. "Преодоление смерти", о котором говорит в начале романа Веденяпин, совершилось, но совершилось вне контекста деталей, а в истории:

Ко мне на суд, как баржи каравана,
Столетья поплывут из темноты?

И вряд ли кто-нибудь мог предположить, что сегодня существуют ценности и нормы. А они и впрямь есть. Только они, как я уже говорил, стали совсем иными, и возвращаться назад на сто лет не имеет смысла.

Если и есть смысл возвращаться, то только к временам оным и только для того, чтобы сформулировать, что сегодня, в мире мелочей и всасывающих в себя окружающее пространство массмедиа, норма стала ровно такой же, какой она и должна быть. Святость стала нормой: не "так, как у всех", а единственно так, "как надо".

И первый шаг к норме - физическая возможность быть несволочью спонтанно, а не вследствие волевого усилия, проходить историю путем зерна, а не преломляя ее в зеркале своих идей. Ходасевич и Живаго сделали именно это.

А у нас - найдется ли иной путь, кроме такого, самого сложного?