Иллюзии

- Я со спокойным сердцем ожидаю 1968 года!

Выступающий с новогодним обращением президент Шарль де Голль был полон уверенности в себе и в незыблемости Пятой республики.

Подходило к концу десятилетие его правления Францией.

За это время Большой Шарль успел стать лидером, наделенным самыми большими полномочиями среди глав демократических стран (среди которых еще не было России, Греции, Испании, Португалии и многих других).

О как! Всего-то сорок лет назад в ряде стран Европы правили диктаторы... В других бушевали буйные толпы. Издатель Аксель Шпрингер глядел в сторону Унтер ден Линден через стену - этажей в его офисе, украшенном лозунгом "Berlin bliebt frei!", хватало.

В Азии орудовали хунвейбины, партизаны Вьетконга, будущие красные кхмеры и американские войска. На Ближнем Востоке шуровали израильские коммандос и палестинские федаины. В Южной Америке герильерос то атаковали "презренных гориллас", то прятались от них в "сельвас, пампас и монтаньяс". А в США шла президентская кампания такого накала, какого ни прежде, ни после страна не видала...

В мире творилось нечто удивительное и захватывающее.

Успешно прошла операция по пересадке сердца. "Апполон-8" облетел Луну. В Лондоне на рынке золота установили рекорд - в один день продали более двух тонн металла. В швейцарских банках укрепляли подвалы. Ждали мировой рецессии.

Де Голль же завершал великий национальный проект под девизом: "Ватерклозет - в каждую квартиру!". Ему казалось ошибкой истории, что во Франции все еще были большие проблемы с таким важным прибором, как доступный личный унитаз.

Но! "Среди стран, где царит замешательство, наше государство являет образец порядка! - утверждал президент. - Невозможно представить себе, чтобы Франция была парализована кризисом, как это случалось прежде!".

Пьер Виансон-Понте из "Le Mond" считал иначе: "Франция изнывает от скуки".

Картинки и тексты

Между тем издатель журнала "Экспресс" Жан-Жак Серван-Шребер в книге "Американский вызов" предупреждал, что, пока Европа неспешно меняется, США готовятся к скачку в постиндустриальное общество. Что скоро они "вступят в другой мир, и если мы их не догоним... получат монопольное право на высокие технологии, научные достижения и политическое господство. Такой сценарий неприемлем...".

Но что автор видел главным препятствием на пути развития Европы и Франции (между которыми он неявно ставил знак равенства)? Де Голля! И голлизм как политический формат. "Де Голль из другой эпохи!" - писал Серван-Шребер, указывая, что десять лет генерала привели к тому, что новому поколению стали, во-первых, не ясны его социальные перспективы, а во-вторых - стало нечем гордиться. А "парень двадцати пяти лет, которому нечем гордиться... идет в хиппи, едет в Боливию к Че Геваре или вешает дома его портрет". От портрета Че в буржуазной квартирке с новым туалетом до тысяч плакатов на улицах оставался один шаг. Точнее - несколько недель.

Последующее известно. События мая-июля 1968 года в Нантере, Латинском квартале и (спасибо ТВ!) повсюду - подробно описаны и показаны. Повторяться не будем. Обратимся к технологическому, точнее - к гуманитарно-технологическому измерению тех примечательных событий.

Понятно, что в эпоху, когда спрос на картинки выше, чем на сочетания букв, авторы фокусируют внимание на самых зрелищных моментах - столкновениях, забастовках, покушениях и убийствах; на танках в Праге; на жестокости войн...

Другая "зона особого внимания" - контркультура: всплеск творчества, на гребень которого были вынесены рок-н-ролл и экспериментальное искусство во множестве форм и лиц - от творений Раушенберга до разнообразия авторских стилей мастеров кино.

Особое место занимают события, важные для мира истеблишмента, - праймериз в США, перипетии на торговых площадках, XIX Олимпиада...

Куда реже обсуждаются процессы, укрытые от взглядов масс, - работы мыслителей и think tank'ов, стремившихся подготовить, а затем обосновать цивилизационные изменения, параллельно предлагая концепции дальнейшего развития.

- Среди них были философы "Франкфуртской школы", - считает профессор СпбГУ, доктор философских наук Григорий Тульчинский. - Макс Хоркхаймер, Теодор Адорно, Герберт Маркузе - со своими идеями о ключевой роли культуры в социально-экономическом и политическом развитии, с критикой буржуазного общества и массового человека... Несомненна и роль фрейдизма - как классического, так и "нового", с его учением о диктате социального супер-эго и стихии сексуальности".

Но не стоит забывать и о Ганди, о Троцком, о Мао... Как и о других, много реже упоминаемых теоретиках бунта, - Даниэле Герене с его "Анархизмом", Рауле Вангейме с "Революцией повседневности" и, конечно же, о Ги Деборе - проповеднике сокрушения "общества спектакля" с его институтами и изобретениями от бюрократии до автомобиля.

Думается, эти (и многие другие) мыслители отнюдь не заслужили забвения. Особенно у тех, кто намерен участвовать в предстоящей перемене времен...

Знаки, символы и технологии

События 1968-го года куда масштабней, чем конфликт идеологий, политик или поколений. Столкнулись картины мира, образы жизни, рамки поведения и деятельности. Старая и новая культуры - политическая, социальная, семейная, хозяйственная.

Нередко такие конфликты чреваты шагом развития - цепью качественных перемен, формирующих новые нормы, рамки и содержание бытия.

Однако при всем том кризис вновь предложил миру все те же лекала, по которым столетиями кроились (и кроятся до сих пор) мятежи, революции и контрреволюции. И мятежные натуры на десятилетия вперед приняли эти формы борьбы. И - ненасильственные, т.е. демонстрации, захваты аудиторий и предприятий, забастовки, пикетирования, петиции, диспуты, судебные иски, агиткампании и т.п. И вооруженные - бунты, партизанские действия, захваты заложников, взрывы и иное подобное.

Но все же символом 1968-го стал снятый на пленку красивый поцелуй на баррикаде - явление нежной страсти на архаической груде барахла. А еще - те же булыжники и пальба, что и во время потрясений, скажем, 1870, 1848, 1830 годов...

Как тут не возникнуть вопросу: а что же такого неслыханного и небывалого пришло в политику с новыми мятежниками?

Находятся и ответы.

Центр возмущения переместился из бедных, "рабочих", кварталов и с предприятий - в школу и прилегающие районы, на богатые проспекты и в дома среднего класса.

Кроме того, повстанцы получили новое оружие - телевидение. Заложенное в саму суть ТВ стремление не упустить информационный повод, вовремя дать комментарий к событию, предложить сенсацию часто объективно ставило журналистов в число союзников бунтарей, а то и в их ряды.

Это не было возможно в условиях диктатур, но было верно для стран, где свобода информации считалась не менее высокой ценностью, чем повышение рейтингов.

Так хозяева и операторы коммуникационных инструментов, прежде доступных главным образом истеблишменту, добровольно предложили их мятежникам. Публичные лидеры того времени созданы СМИ: и Мартин Лютер Кинг, и Эйби Хоффман с Джерри Рубином, и Руди Дучке, и Том Хейден, и "красный Дани" Кон-Бендит... Все они остались бы вне поля зрения общества, если бы не ТВ, которое вывело их влияние за пределы гетто, где они реализовали свой потенциал инсургентов.

"Я - продукт массмедиа", - признавал Кон-Бендит. И не он один.

И лидеры непубличные в тени не остались. И Жан-Поль Сартр, и Герберт Маркузе, и Франц Фанон были выведены на широкий рынок идей, образов, смыслов и деятельностей. Надо же было предъявить миру тех, кто подучил мальчишек и девчонок!

СМИ и издательства вносили предлагаемые ими пункты в солидные повестки дня. Разрушителям старого мира даже не нужно было следовать совету старого битника Уильяма Берроуза, учившего, что "задача революционной партии - захват пространства коммуникации. Тот, кто владеет им, владеет страной". Средства коммуникации были к их услугам. Оставалось предлагать сильные информационные поводы. Что и делалось.

Сегодня к ТВ прибавился интернет. И в ситуациях, когда "большие" каналы не считают информацию достойной эфира, их роль играют сетевые службы новостей. Рост числа пользователей (а по их численности Россия уступает в Европе только Германии) и возможность размещения видео делает Паутину мощным политическим орудием.

При этом ангажированность многих сетевых ресурсов меняет их функцию. Они не просто сообщают об акции протеста, они ее проводят. Побуждая читателя/зрителя включиться в процесс - эмоционально, идейно, практически лично.

Пой!

Еще одним новым орудием восстания стала массовая грамзапись. Да, музыка, песня, всегда были на переднем крае революционных проектов. Но никогда не имели таких тиражей, как в 60-х.

Искрой, из которой возгорелся "красный май" в Париже, многие считают концерт шансонье-анархиста Лео Ферре в театре "Одеон". Другие видят в песне Боба Дилана "The Times They Are a Changing" один из детонаторов бурных событий в Чикаго. В миллионах альбомов мятежных авторов легко увидеть обоймы, выпущенные по "системе". При этом "EMI", "Columbia", "Polydor" и другие фирмы грамзаписи отлично знали, что они делают - производят и продают товар массового спроса, входящий в модную линейку, продвинутую на рынок под маркой "Бунт".

При этом аудитория росла стремительно! А с ней - продажи и доходы. И чем больше становилось шествий, строилось баррикад, рисовалось транспарантов и изготовлялось "Коктейлей Молотова", тем лучше шли дела. И чем лучше они шли, тем гуще летели бульники. Тем яростнее становились атаки. Тем ярче рисовался сюжет!.. Речи. Дубинки. Решетки особняков и тюрем. Водометы. Газ. Флаги на башнях. Умные книги. Авторучка, воткнутая в глаз сержанта жандармерии нежной девичьей рукой...

Миллионы аудионосителей провозглашали: революция прекрасна! Революция романтична! Запретите запрещать! Под булыжником - пляж! Вся власть - воображению! Теперь мы спокойны: дважды два - не четыре! And it's hard, and it's hard, and it's hard, and it's hard! It's a hard rain is gonna fall!

И вторили им производители и продавцы: да! плоха революция, не умеющая продаваться!

Опоздавшие к маю

Революция-68 продается. Хотя и не так хорошо, как в 70-80-х, но все же...

Сегодняшние бунтари (как, впрочем, и большинство жителей этого мира) успешно копируют кинокартинку.

Илья Яшин на "марше несогласных" влезает на крышу автомобиля в точности так, как Марио Савио еще в 1964 году, во время марша в Беркли (Калифорния). Только Марио, в отличие от Ильи, снял ботинки, прежде чем оказаться на крыше чужой собственности.

А еще разница в том, что тогда Марио сказал речь, которую цитируют уже больше сорока лет: "Пришло время, когда действия машины (он говорил о машине американского бюрократического, корпоративного и военного истеблишмента. - Д.П.) приносят такую боль вашему сердцу и рождают такую ненависть... что вы просто не можете принимать в них участия... и бросаетесь собственным телом на шестерни и останавливаете ее".

А что сказал Илья?..

Медиа утверждают, что, как и их предшественникам сорокалетней давности, нынешним молодым внесистемным оппозиционерам вроде бы хватает всего. Но... По мнению историка и публициста Рустема Сафронова (и не его одного), "общество потребления, преодолевшее нищету, голод и прочие ужасы капитализма, предлагая людям товар, не в состоянии предложить новым поколениям смысл существования. Границы свободы... тесны для поколения новых деятельностей. А коммунисты, верные советской модели социализма, не отвечают их творческим поискам и крайне непривлекательны".

"События 1968 года знаменовали начало кризиса и крушения "старой левой", - считает Борис Кагарлицкий, директор Института глобализации и социальных движений. - Стали очевидными плюсы стихийности, движенческих форм организации и одновременно - ограниченность бюрократического. Нынешние "антиглобалисты" (как их называет буржуазная пресса) многое заимствовали у "новых левых" образца 1968 года. Но это - не их "второе издание". Хотя бы потому, что здесь нет в качестве принципиального вопроса "поколенческого разрыва" (1). Отчасти наоборот - участники движения 60-х стали "старшим поколением", "ветеранами". Конечно, я имею в виду тех, кто сохранил верность идеалам. Позитивная работа, начатая, вернее, заявленная в 1968 году, не доведена до конца".

Не отсюда ли жажда наших бунтарей ощутить себя среди того мятежного куража, в тех - Париже, Чикаго, Берлине, что так искусно показал Михаил Ромм в чудном фильме "И все-таки я верю"? Не напоминают ли они состояние юношей и девушек, описанных Серван-Шребером: социальные перспективы не ясны, а гордиться - нечем? Ведь ими еще ничего или почти ничего не сделано!.. Вот и грезится Чистопрудный бульвар - бульваром Монпарнас, МГУ - восставшей Сорбонной, а Большая Никитская - улицей Муфтар в клубах слезоточивого газа...

И мнится им, что пока сточные канавы городов постиндустриального мира не заливает коктейль из крови и горючей смеси, что пока они не получили дубиной по хребтине так, чтобы прочувствовать это всерьез, что-то из жизни коварно украдено...

Не зря же, в самом деле, один из видных внепартийных левых, активист социалистического движения "Вперед!" Илья Будрайтскис, считает, что, хотя "для бодрых циников самым привлекательным образом из арсенала 1968-го и является успешный ренегат, в двадцать лет побывший революционером, а к сорока-пятидесяти сделавший "карьеру" (примеров немало - Лионель Жоспен, Йошка Фишер, Бернар Кушнер... - Д.П.), у человека, честного хотя бы с собой, они вызывают только отвращение. Тем же, кто ищет в событиях 1968-го алгоритм "революционных технологий", стоит отметить: настоящая революция не может быть примером удачных манипуляций, ибо в силу своей природы есть воплощенное отрицание любой манипуляции. Впрочем, чтобы подтвердить эту истину, возможно, потребуются новые революции, одновременно похожие и непохожие на события далекого 1968-го".

Времена меняют

Когда Боб Дилан пел "The Times They Are a Changing", он знал: это - так. И самое любопытное, что эта его песня, ставшая гимном мятежников Европы и Америки, была обращена не к ним, а к их родителям - старшим поколениям - мамам, папам, бизнесменам, политикам, писателям... Возможно, когда-то чьим-то уж очень консервативным ушам в ней слышалась угроза. Но сегодня в ней явно звучит призыв. К прозрению и пониманию. К признанию. К действию.

К пониманию того, что новое поколение - оно уже здесь и ищет уважения, дела и будущего. К признанию того, что его не прогнать, а подчинять - себе дороже. И к действию, общему, которое, при желании, можно назвать перемена времен.

Когда-то, загипнотизированный словом "стабильность", одинокий в своем величии и могуществе де Голль, считавший, что во Франции лишь он способен менять времена, вдруг р-р-раз - и упустил роль и руль субъекта перемен. Как и многие его не менее солидные и самонадеянные коллеги по всему миру. А после не без смущения и печали взирали, как времена меняют без них.

Что помешало им подарить деятельным группам новых поколений те ресурсы, ту интригу, то вдохновение, которые позволили бы истории обойтись без 1968 года?

Что не дало им увидеть труд по перемене времен как большое общее дело?

Что стало неодолимой преградой для решения этой важной задачи?

И главное: удастся ли нынешним поколениям совладельцев, контролеров и операторов ресурсов и власти - хозяев сегодняшнего дня - преодолеть это препятствие и прорваться в будущее?

Неизвестно.

Примечания:

1. Generation gap (англ.) - "поколенческий разрыв", "пропасть между поколениями" - термин, введенный в обиход президентом Колумбийского университета Грейсоном Кирком, человеком весьма консервативных взглядов.