Премия и ее бремя

Эта биография вызывает чувство зависти. Детство на юге Франции и в Нигерии, двуязычная семья (английский и французский, но материнский именно французский), жизнь в путешествиях между Таиландом и Мексикой, Панамой и островами в Индийском океане. Преподавание в Бостоне, Мехико, Бристоле и Лондоне. Диссертация по мифам индейцев Центральной Америки. А главное - писатель с такой успешной биографией, что лучше не бывает.

Уже первая книга, "Судебный процесс", номинируется на Гонкуровскую премию и получает в итоге престижную премию Ренодо. Автору 23 года. Дальше еще сорок книг. Их переводят по всему свету. Даже на русском существуют шесть переводов.

Но скажите - вы читали когда-нибудь Жан-Мари Гюстава Ле Клезио? А ему, между прочим, 68 лет, и он заслуживает внимания.

Решение шведской Академии, присудившей премию по литературе французскому литератору, как обычно, воспринимается по-разному. Все уже привыкли, что крупнейшие писатели эпохи, от Пруста и Джойса до Набокова и Акутагавы, премии не получают. А кто первый лауреат Нобелевки? Сюлли-Прюдом. Кого он "победил"? Льва Толстого. Вот и весь разговор на тему "награды и чины людьми даются", а те, как известно, многое могут.

Ле Клезио симпатичен во всех отношениях. И человек хороший, и личность незаурядная, и писатель не из последних. По возрасту уступает, конечно, Орхану Памуку, но, с другой стороны, ему и не 84, как Дорис Лессинг, лауреату прошлого года. То есть может еще публично послужить человечеству.

Тем не менее, маргинал во многих отношениях, прежде всего литературном (признан, но вне мейнстрима). А от Нобелевки, как от главной награды планеты, волей-неволей ожидают решения по гамбургскому счету. Но шведы уже который год терпеливо демонстрируют свое отношение к миру слов. Политкорректность их выбора сочетается с тем усредненным буржуазным вкусом, который и обидеть никого не может, а иногда помогает вытащить на поверхность масс-медиа какого-нибудь совсем уж неизвестного литератора. Например, польскую поэтессу Виславу Шимборскую, которую без Нобелевки вряд ли бы кто-то узнал вне круга настоящих ценителей поэзии.

В случае с Ле Клезио не обошлось без глобализации. Обосновывая свое решение, жюри особо отметило "поиски гуманности за пределами нынешней цивилизации". Но, следуя этой логике, не меньше шансов и у Салмана Рушди, да и вообще достойных кандидатов на награду множество - от французского поэта Ива Бонфуа до израильтянина Амоса Оза (правда, американцев исключили сразу, шведы даже в интервью заранее об этом сказали). Но им предпочли очевидного космополита, достаточно самобытного, чтобы вызвать интерес, вечно актуального в своей критике современной цивилизации и в то же время недостаточно радикального, чтобы породить волну недовольства, как недавний лауреат Гарольд Пинтер (хотя выбор Пинтера был по-настоящему нобелевским).

Здесь возникает несколько вопросов. Например, насколько все же вкус шведских академиков является общемировым? Насколько он учитывает издательскую политику хотя бы в Европе? После того как премию присудили китайскому драматургу Гао Синцзяню, произведения которого не переводились практически ни на один европейский язык, книгоиздатели явно затаили обиду на академиков. С Ле Клезио издателям повезло: это один из самых переводимых французов в мире. В Германии, например, уже вышло 16 его книг. А Нобелевка определяет жизнь издательского бизнеса точно так же, как премии по физике или химии влияют на рейтинг университетов (количество лауреатов способно вознести в этом рейтинге к звездам). Издатель, у которого есть генеральный контракт на произведения нобелеата, может не волноваться за судьбу своих внуков даже сегодня, когда доходы от издательского бизнеса падают удвоенными темпами.

На русский рынок, правда, премии практически не влияют. Разве что награждение нашего соотечественника могло бы вызвать легкое волнение в массах. Но для этого надо настолько иначе быть вписанным в мировой контекст, настолько о другом и по-другому думать, что о шансах можно даже не гадать.

       
Print version Распечатать