Право, вперед

Часть третья

От редакции.Русский журнал продолжает (часть первая и часть вторая) публикацию серию статей Геннадия Бурбулиса и Сергея Шилова, посвященных новой концепции основания права - политософии.

* * *

2. Нерсесянц в поисках сущности права между легизмом и юснатурализмом. Инноватика философии права: гуманитарно-правовая концепция.

Предметом риторико-текстовой системы, герменевтический метод осуществления, познания и развития которой наглядно представлен системно интегрируемыми моделями «круга понимания» (рефлексии) и «треугольника понятия» (интерпретации), является язык. Соответственно, предметом риторико-текстовой системы правовой герменевтики права является язык права. Язык права качественно отличен от языка литературно-художественного, философского произведения. В своей рефлексивной основе он наиболее близок языку науки, языку математики и физики, где из оснований и аксиом (из научно-теоретического понимания) по формальным правилам, зафиксированным научными понятиями, дедуцируются строго однозначные интерпретации (решения) наблюдаемых или создаваемых в ходе эксперимента фактов (эффектов) реальности. Произведения языка права более близки результатам технического развития как «произведения науки» – в этом смысле язык права создает технику, мегамашину организации человеческой жизни.

Гегелевская линия в новейшей истории философии сущностно характеризуется объективацией бытия в языке как форме осуществления бытийной (онтологической) истины мышления, сознания, понятия. Язык современной постгегелевской философии понимается как феномен тождества-различия мышления (разумности) и действительности. Герменевтика институционализируется как наука об истине отношений мышления и действительности, проясняемой посредством риторико-текстового метода, исследуемой (истине) в речи и письме. Эта линия представлена в своих вершинах феноменологией Э. Гуссерля, фундаментальной онтологией М. Хайдеггера («Язык – Дом Бытия»), философией языка Л. Витгенштейна, философией письма Ж. Деррида.

В. Нерсесянц совершенно прав, реабилитируя Гегелевскую мудрость философии права, то есть разыскивая и утверждая сущность права изнутри мышления и сознания, изнутри разумности как всеобщего свойства подлинной действительности, частью которой является и человеческое бытие. Этот прорыв к основаниям, который осуществил выдающийся философ права, тем более ценен, что он состоялся в условиях почти абсолютного господства доктрин и теорий, трактующих мышление как вторичный объект, подчиненный внешним материальным реалиям (историко-экономическим, психосоматическим, властным, социолого-бихевиористским, семиотико-прагматическим), продуктно порожденный и содержательно-исчерпываемый ими.

Однако, начиная с Гегелевского основания права в мысли, Нерсесянц упускает то развитие Гегелевской линии в новейшей истории философии, которое выявило, объективировало и превратило в предмет философского рассмотрения форму и пространство реализации этого основания – язык. Язык и есть то изначальное опосредование (первичная предметная форма), посредством которого самость относится к себе и другим, формируя «Я», «бытие-в-мире» (М. Хайдеггер). В силу «неучета» фундаментально-онтологического фактора языка многие построения Нерсесянца оказываются спекулятивными конструкциями («понятийно-языковыми играми» в языке права) в Гегелевском духе, в то время, как последующая историко-философская объективация этого духа (мышления) в языке успешно преодолела спекулятивизм немецкого мыслителя, в отличие от попыток преодоления спекулятивности философии через привлечение внешних оснований, якобы производящих существо мышления. Необходимо заметить, что эти попытки внешней детерминации мышления, характеризующий интеллектуализм конца XIX в. – XX в., сбившие философию с опоры на удерживаемое ею в пространстве рефлексивного рассмотрения тождества мышления и действительности, надолго завели это универсальное учение в тупик, нивелировали её самостоятельное значение так, что из этого тупика придется еще долго и с огромными усилиями выбираться с целью реабилитации и доказательства полезности подлинной философской мудрости.

Важнейшим методологическим достижением Нерсесянца является поляризация феномена права на «легизм» и «юснатурализм». Приведём обширную цитату, которая, наверняка, станет хрестоматийной в истории философии права:

«Легисты (от лат. lex - закон) как сторонники позитивистского учения о праве ("юридического позитивизма") отрицают, как они говорят, разного рода ложные, "метафизические" положения о сущности, объективной природе, идеях, ценностях права и т.д. Право для легистов - это лишь позитивное (реально-эмпирически данное) явление, а именно любое (в том числе и произвольное) официально-властное, принудительно-обязательное установление нормативного характера. Фактически же сущностью права у легистов оказывается властная принудительность (приказ власти), поскольку именно по этому признаку они отличают право от неправа.

Легизм (во всех его вариантах - от старого легизма и этатистского толкования права до современных аналитических и нормативистских концепций юридического неопозитивизма) отрывает закон как явление от его правовой сущности, отрицает объективные правовые свойства, качества, характеристики закона, трактует его как продукт воли (и произвола) законоустанавливающей власти. Поэтому специфика права, под которым позитивисты имеют в виду закон (позитивное право), неизбежно сводится при таком правопонимании к принудительному характеру права. Причем эта принудительность права трактуется не как следствие каких-либо объективных свойств и требований права, а как исходный правообразующий и правоопределяющий фактор, как силовой (и насильственный) первоисточник права. Сила (сила власти) здесь рождает насильственное, приказное право.

При этом у легистов нет критерия отличия права от произвола. Более того, наиболее последовательные из них вообще не признают таких отличий.

Вместе с тем следует отметить, что во многом усилиями именно легистов (позитивистов) разработаны основные аспекты доктрины и догмы действующего права, вопросы законотворчества, толкования и применения права.

Юснатуралисты (от лат. ius naturale - естественное право, приверженцы естественного права), в свою очередь, антагонистически противопоставляя естественное право и позитивное право, рассматривают закон (позитивное право) как нечто неподлинное (неподлинное и в качестве сущности, и в качестве явления), а естественное право (в той или иной версии) трактуют как единственное подлинное право (как нерасторжимое единство сущности и явления подлинного права). Естественное право для юснатуралистов - это не сущность позитивного права, а сущность естественного права как непосредственно (по природе) действующего правового явления. Отсюда и характерное для юснатурализма положение о правовом дуализме - представление о двух различных, но одновременно действующих типах (разновидностях) права: естественного права и позитивного права. Последовательные юснатуралисты, по сути дела, отрицают позитивное право в пользу естественного права, а суверенное национальное государство (т.е. власть, устанавливающую позитивное право) подменяют надгосударственными инстанциями (в пределе, как полагали стоики, - космополисом).

С позиций юснатурализма невозможно адекватное, юридико-логически последовательное учение о праве и государстве, невозможна внутренне согласованная концепция правового закона и правового государства. Характерный для современного правового государства компромисс между естественным и позитивным правом сводится к требованиям соответствия норм позитивного права естественному праву (естественным правам человека). Но сами по себе подобные требования не создают, конечно, какой-то теоретически определенной, четкой и непротиворечивой концепции правового закона.

В целом юснатурализму присущи как гуманитарные достоинства (концепция естественных и неотчуждаемых прав человека, отрицание произвольного государственного правотворчества и т.д.), так и недостатки (отсутствие формализованного принципа отличия права от неправа, недооценка роли позитивного права, смешение права с моралью, религией и т.д., отсутствие концепции правового закона, дуализм одновременно действующих систем естественного и позитивного права с безусловным подчинением государства и его позитивного права естественному праву и т.д.)»[i].

Попытка синтетического разрешения противоречия между легизмом и юснатурализмом, противоречия, представляющего собой результат математического точного анализа и, одновременно, «смысложизненный нерв» феномена права, предпринята Нерсесянцем через создание авторской либертарно-юридической концепции: «…отмечу, что эта концепция названа "либертарной" (от лат. libertas - свобода) потому, что право, согласно данной трактовке, включает в себя (онтологически, гносеологически и аксиологически) свободу (свободу индивидов); слово же "юридический" (от лат. ius - право) в названии концепции означает "правовой" (а не "юриспруденческий", т.е. не относящийся лишь к специальной сфере юридической науки) и использовано для обозначения отличия данного типа правопонимания, с одной стороны, от юснатурализма (от лат. ius naturale - естественное право), с другой - от легизма (от лат. lex - закон) как обобщенного наименования всех позитивистских учений о праве»[ii].

Либертарианско-юридическая концепция представляет собой классическую спекулятивную конструкцию, основанную на наивно-метафизическом различении сущности и явления: «… под правом в его различении с законом имеется в виду сущность права - то, что объективно присуще праву, выражает его отличительную особенность как социальной нормы и регулятора особого рода и отличает право от неправа (от произвола, с одной стороны, от моральных, религиозных и иных социальных норм, с другой стороны), т.е. то, что не зависит от субъективной воли и произвола законодателя (правоустановительной власти). Под законом в его различении с правом имеется в виду официально-властное нормативное явление, т.е. явление, имеющее законную силу принудительно-обязательного правила (нормы)»[iii]. Нерсесянц упускает современное развитие Гегелевской стратегии постлогического, надпонятийного (то есть, по выражению Хайдеггера, «более точного, чем понятийное») мышления, предметной формой выражения которого является язык, «язык в чистом виде» (Ф. де Соссюр). Именно язык есть разрешающее вместилище, материя как «кормилица и восприемница всего сущего» (Платон), сотканного из противоречий, языком же и возбуждаемых.

Закон есть произведение языка права, а сущность права, схватываемая в подлинном, герменевтическом правопонимании, – это истина, исток, основание правового произведения.

Ущербное (ложное, ошибочное, предвзятое) понимание сущности права (негативизм правопонимания) запечатлено, выражается и в негативности правопроизведения на основе этого правопонимания. Нерсесянц же, выходя за границы научности, нерасторжимо связывающей основания и результаты, систему аксиом и систему следствий, утверждает, что правовой негативизм возможен только на уровне закона, но никак не на уровне права, отождествляемого им с сущностью права. Это нечто вроде извечного российского «царь хороший, а бояре плохие», или «теория замечательная, а, вот, методы плохие».

Формой сущности права, совершенно-предметным пространством её реализации является язык права. А.С. Александров, профессор кафедры уголовного процесса Нижегородской академии МВД России, доктор юридических наук, в статье «Юридическая техника – судебная лингвистика – грамматика права» пишет: «Повышенный интерес к юридической технике, который демонстрирует в последнее время отечественная теория права, следует считать частным проявлением общенаучного поворота в сторону языка. Без преувеличения лингвистика стала для современных гуманитариев (и не только для них) тем же, чем была, например, биология для интеллектуалов в XIX в. Лингвистика - наука наук. Через язык, в языке пытаются найти ответы на свои вопросы философы, социологи, историки, психологи. Тем более это должно касаться юристов, чья деятельность сводится к языковой игре, одной из языковых игр. Юридическая техника - это и самые правила этой игры, и искусство владения этими правилами. Техника подразумевает владение чем-то и некое видение мира, в котором оно происходит. Юридическая техника означает владение словом, оперирование в текстовых полях юридического языка. Размышления по поводу "юридической техники" привели нас к вопросу о сущности права как языкового явления»[iv]. План выражения, объективации сущности права – не какой-либо правовой объект, событие, понятие, закон, а особокачественный язык, юридический язык. «Юридическая техника выступает … средством объективизации сущности права, несущего какую-то объективную ценность»[v]. Однако, было бы неверным сводить право к лингво-юридической технике, воспроизводя тем самым спекулятивизм понятийно-языковых игр в современной форме знаково-языковых (семиотических) игр, как это делает А.С. Александров: «Объективное существование смысла – вот ключевой момент, с которым мы не согласны. Полагаем, что смысл юридических конструкций не отражает "объективную реальность", а рождается из соотношения с другими текстовыми структурами, в результате интерпретации»[vi].

Определение сущности права является предметом герменевтики права. В качестве метода экспликации сущности права выступает герменевтический мониторинг права, рассматривающий, изучающий и регистрирующий тождество-различие правовой и человеческой реальностей. Рефлексия всякой действительной сущности в герменевтике предметно определяет план выражения и план содержания этой сущности. План выражения сущности права в герменевтике права раскрывается как юридический язык, правовые произведения суть выражения сущности права в языке права. Разведя план выражения (форму) и план содержания сущности права, мы получаем возможность вплотную подойти к экспликацию содержания сущности права, из которой, как из основания, происходят и сам феномен права, и его произведения, то есть и право, и закон, по Нерсесянцу.

Легизм представляет собой явный акцент на плане выражения сущности права (на форме права), именно легисты являются основными разработчиками юридических технологий, терминологических «поворотов» языка права. В известной степени, легизм представляет собой властно-правовую позицию юридической корпорации, утверждающей самоценность «чистой институции права» как субстанции устойчивого развития государства, общества, экономики.

Юснатурализм – это акцентуация содержательного плана сущности права вплоть до его противопоставления формальной сущности права, до противопоставления духа права букве закона. Юснатурализм – это точка зрения гражданско-правового сознания, утверждающего жизненно-правовые ценности.

Безусловно, что продуктивный методологический синтез легизма и юснатурализма возможен только на основе подлинной неспекулятивной сущности права.

Нерсесянц в определении сущности права уповает на «вечность и незыблемость» основного принципа римского права – принципа формального равенства, из которого, как из основания, совсем по Канту, рождаются «два ствола» правопонимания/правопознания:

легизм (рассудочное правопонимание, свойственное властно-правовой юридической корпорации),

юснатурализм (обыденно-чувственное правопонимание, характеризующее гражданско-правовое самосознание).

Либертарно-юридическая модель трактует сущность права как принцип формального равенства, имеющий триединое выражение:

«В рамках этой концепции различения и соотношения права и закона (как соответственно сущности и явления) под сущностью права мы имеем в виду принцип формального равенства, который, согласно нашей трактовке, представляет собой единство трех подразумевающих друг друга сущностных свойств (характеристик) права - всеобщей равной меры регуляции, свободы и справедливости. Это триединство сущностных свойств права (три компонента принципа формального равенства) можно охарактеризовать как три модуса единой субстанции, как три взаимосвязанных значения одного смысла: одно без другого (одно свойство без других свойств) невозможно. Присущая праву всеобщая равная мера - это именно равная мера свободы и справедливости, а свобода и справедливость невозможны вне и без равенства (общей равной меры).

Взаимосвязь и смысловое единство этих трех компонентов принципа формального равенства (сущностных свойств права) состоят в следующем. Правовой тип (форма) взаимоотношений людей - это отношения, регулируемые по единому абстрактно-всеобщему масштабу и равной мере (норме) дозволений, запретов, воздаяний и т.д. Этот тип (форма) взаимоотношений людей включает в себя: 1) формальное равенство участников (субъектов) данного типа (формы) взаимоотношений (фактически различные люди уравнены единой мерой и общей формой); 2) их формальную свободу (их формальную независимость друг от друга и вместе с тем подчинение единой равной мере, действие по единой общей форме); 3) формальную справедливость в их взаимоотношениях (абстрактно-всеобщая, одинаково равная для всех них мера и форма дозволений, запретов и т.д., исключающая чьи-либо привилегии)»[vii].

Герменевтика права рассматривает легизм и юснатурализм как два полюса, создающие феномен права, общественно-государственное «поле права», то инновационно-модернизационное напряжение человеческого бытия, которое распространяется в человеческой реальности, обеспечивая её гуманитарно-правовой прогресс.

Легизм обозначает государственно-правовой полюс, акцентирующий форму сущности права, представляющий собой центр разработки юридического языка.

Юснатурализм – это гражданско-общественный полюс полевой правовой реальности, призванный в демократическом правовом государстве быть источником гуманитарно-ценностного содержания сущности права.

Таким образом, отношение легизма и юснатурализма раскрывается в герменевтике права как классическое герменевтическое отношение формы и содержания сущности.

Поэтому методологически неверно решать проблему противоречия легизма и юснатурализма в Гегелевском духе «снятия» противоречия посредством спекулятивной теоретической конструкции, охватывающей, синтезирующей на уровне понятийно-языковой игры легизм и юснатурализм как некоторые «всего лишь» понятия. Такое «снятие противоречия» на понятийном уровне характерно и для Гегельянства XX века, не воспринявшего философию языка как воплощенной «абсолютной идеи», снимающей в своем развитии все и всяческие противоречия и продвигающейся посредством возникновения, существования, обнаружения и уничтожения противоречий.

«Язык есть идея, более абсолютная, чем Гегелевская абсолютная идея, - в Гегелевских же критериях абсолютности», - именно это, по существу, утверждает новая философская пост-Гегелевская классика ХХ века устами прежде всего М. Хайдеггера, Л. Витгенштейна.

Язык – это своего рода философский камень XX века, силу которого предстоит познать и научиться употреблять в веке XXI. Гегельянцы XX века, снимая «противоречия» на понятийном уровне, всего лишь снимали собственное теоретическое напряжение, тут же оказываясь в теоретических тупиках «Конца истории» (Ф. Фукуяма), «Конца политики», в то время как история очень скоро показала свое ошеломляющее возвращение (событие «11.09.01», мировой финансовый кризис).

Язык – это практически неисчерпаемый источник интеллектуальной энергии мышления. Легизм представляет юридический, искусственный язык, а юснатурализм обеспечивает присутствие в правовом поле естественного языка, которым питается и за счет которого живет любой искусственный язык. Симбиоз легизма и юснатурализма возникает именно на формально-сущностном, языковом уровне. Естественный язык, язык-донор, несет в себе живое, смысловое содержание, без которого искусственный язык, как выражение особых способов регуляции и обработки этого содержания, управления его ценностным строем, попросту лишается предмета-объекта своего непосредственного действия, его существование теряет смысл. Худший, паразитический вариант фагоцитарного симбиоза юридической касты и народного естества описан в сказке М. Салтыкова-Щедрина «Как один мужик двух генералов прокормил».

При отсутствии смысло-порождающих механизмов генерации содержания, легистский язык начинает разрушать естественный язык, здравый смысл повседневной коммуникации, условия разумности поведения власти и общества, структуры рецепции права обыденным сознанием. Не различные новомодные квази-произведения, стёб, сленги, реклама, интернет-полив и гламур разрушают русский язык – страшную брешь в нём пробил-проел прежде всего легистский язык, отчужденный от смыслов естественного юснатуралистического правопонимания, а затем уже эта брешь начала заполняться «одноклеточными бактериями» квази-ценностей и пустых звонких имен.

Герменевтика права представляет содержательный план взаимодействия легизма и юснатурализма на основе политософской модели гуманитарно-правового пространства реализации сущности права «Человек – Власть – Свобода».

Герменевтическое отношение «Субъект (Я) – Другой(-ие) – Объект их взаимодействия» в герменевтике права реализуется как отношение в двух «встречных» социально-правовых направлениях:

(1) легистском, когда субъект – это властно-правовой субъект (государственно-юридическая корпорация», а «другие» – это граждане или отдельная личность (другой),

(2) юснатуралистском, когда субъект – это личность, народ, а «другие», «они» – это властно-правовая корпорация.

И в том, и в другом случае «объектом взаимодействия» Субъекта и его Другого (иного) неизменно будет свобода, качество и уровень которой зависит от наложения и величины этих противонаправленных (в идеале – взаимопроницаемо и маневренно, а не в лобовой атаке направленных навстречу друг другу) гуманитарно-правовых сил действия сущности права.

В герменевтике права, раскрывающей сущность феномена права, определяющей форму сущности права как юридический язык (средоточие риторико-текстовой предметности феномена права), значение (значимость) содержания сущности права выражает такое представление, как принцип реального правового равенства людей, который, согласно политософской трактовке, представляет собой баланс трех институтов реального, действительного (неформального) равенства – Человека, Власти и Свободы.

Подвижный баланс этих трех взаимозависимых институтов, обеспечивающий действительное равенство, состоит в том, что общезначимый юридический язык (язык права), как инновационно-политософская программа реального гуманитарно-правового развития личности, государства, общества, экономики, включает в себя три уровня:

(1) гуманитарно-правовой юснатурализм или семантику языка права, а именно, правопонимание Человека прежде всего как смысла, а не только объекта всех понятий, идеалов и норм юридического языка,

(2) гуманитарно-правовой легизм или прагматическую грамматику языка права, а именно, правопонимание Власти как стратегии правопознания, воли к утверждения сущности права, университета общеобязательной правовой грамотности,

(3) гуманитарно-правовой онтологизм (символизм) или семиотику языка права, а именно, правопонимание Свободы как «общего корня» Человека и Власти в сущности права, создающей возможность языка права как сущностного взаимоправопонимания.

Переход от римского права к праву гуманитарно-политософскому – это прежде всего цивилизационный поворот («гуманитарно-правовая революция») от юридической казуистики (понятийно-языковой игры формального языкового равенства) к созиданию гуманитарно-правовой реальности действительного, рефлексивно-герменевтического равенства в праве посредством нового юридического языка, вырастающего из раскрытия более глубокой, новой – относительно римского основания права – сущности права.

Герменевтика права основывается на политософско-гносеологическом повороте в познании его сущности.

Легизм, как рассудочное правопонимание, и юснатурализм, как гуманитарно-ценностное, право-эмоциальное, жизненно-опытное правопонимание, вполне достаточно связать принципом дополнительности и не изобретать спекулятивную конструкцию, охватывающую эти понятия на дискурсивном уровне, но не на уровне сущности права, выражением понимания которой они являются.

Главное, поворотное, состоит в другом: поворот в познании сущности права – это выявление общего, априорного основания, из которого произрастают эти «два ствола» правопознания (легизм и юснатурализм).

Здесь уместно обратиться к Канту: «Наша природа такова, что наглядные представления могут быть только чувственными, т.е. содержат в себе лишь способ действия на нас предметов. В свою очередь, способность мыслить предмет чувственного наглядного представления есть рассудок. Ни одну из этих способностей нельзя предпочесть другой. Без чувственности ни один предмет не был бы нам дан, а без рассудка ни один не был бы мыслим. Мысли без содержания пусты, а наглядные представления без понятий слепы. Поэтому в одинаковой мере необходимо понятия делать чувственными (т.е. присоединять к ним предмет в наглядном представлении), а наглядные представления делать понятными (т.е. подводить их под понятия). Эти две способности не могут замещать своих функций одна другою. Рассудок ничего не может наглядно представлять, а чувства не могут ничего мыслить. Только из соединения их может возникнуть знание. …существуют два ствола человеческого познания, происходящие, возможно, из общего, но нам не известного корня, а именно, чувственность и рассудок; посредством первой предметы даются, посредством второго мыслятся. ...очевидно, должно существовать нечто третье, однородное в одном отношении с категориями, а в другом отношении с явлениями и обуславливающее возможность применения категорий к явлениям»[viii]. Это «третье» - относительно легизма и юснатурализма - в познании права и есть правовой язык, как основанная на понимании и реализации сущности права способность истинного правового суждения, как форма сущности права.

Определив герменевтически, политософски, гносеологически форму сущности права, мы вплотную подходим к кульминационному для нашего исследования моменту прояснения содержания сущности права, как того первичного понятия, что схватывает причину феномена права.

Речь идет об ответе на вопрос: «Что есть сущность права, формой которой является юридический язык (матрица правовых произведений)?».

Сущность права обеспечивает для человеческого существования такой удовлетворяющий чувству человеческого достоинства эффект, как свобода. Но сущность права также может стать причиной господства юридической мегамашины над личностью и обществом, или торжеством доведенного до абсурда юснатурализма (анти-право «по-понятиям»), ведь сущность права – это исток, основание правовой реальности, которая, в зависимости от её качественности может по-разному взаимодействовать с человеческой реальностью.

Ответ на вопрос о содержательной сущности права мы не найдем у Гегеля в его философии права, но к этому ответу неожиданно подтолкнет нас Кант.

Мы уже определяли правопонимание как первое опосредование, посредством которого самость относится к себе, другим и чувственно воспринимаемой реальности, формируя «Я» в процессе этого отношения. С формально-сущностной точки зрения, это опосредование есть язык – как фундаментальная формально-предметная структура трансцендентальной, по Канту, схематизации «Я – Мир – Другие». Содержательно-сущностное определение этого опосредования (трансцендентальной схемы) Кант раскрывает как непосредственное действие времени: «Время есть абсолютно первый формальный принцип чувственно воспринимаемого мира. Ведь, все без исключения чувственно воспринимаемые предметы можно мыслить или вместе, или расположенными друг после друга, притом они как бы включаются в течение единого времени и определенным образом относятся друг к другу, так что через это понятие, первоначальное для всего чувственного, необходимо возникает формальное целое, которое не есть часть чего-то другого, т.е. мир феноменов"»[ix]. Мысля время как априорную форму внутреннего чувства, Кант, тем самым, подчеркивает, что время есть смысловой механизм и причина первого опосредования самости в качестве повседневно-естественной границы «внутреннего чувства» и действительности. Время – это разумная схема и закон действительности. Схема «представляет собой лишь чистый, выражающий категорию синтез сообразно правилу единства на основе понятий вообще»[x]. Время – это форма равенства и однородности действительности в темпоральном горизонте, способ конституирования действительности как жизненного мира личности, то есть непосредственная разумность действительности. «Схема - это образ понятия, а поскольку понятие, по Канту, есть не что иное, как чистая функция объединения, то время есть наглядный образ такого объединения, образ деятельности по объединению многообразия. Как она (схема) это делает, по мнению Канта, всегда останется скрытым от нас»[xi]. «Этот схематизм нашего рассудка в отношении явлений и их чистой формы есть скрытое в глубине человеческой души искусство, настоящие приемы которого нам вряд ли когда-либо удастся угадать у природы и раскрыть» [xii].

Герменевтика представляет собой сверхпонятийное, более строгое и точное, чем понятийное, то есть математическое, по существу, искусство тождества понимания и понятия, воплощаемое в языке посредством схемы времени, общей для мышления и действительности, а также для мышления и языка. Время суть схематическое триединство мышления, языка и действительности как проявлений единой темпоральной сущности разума. Результатом осуществления этого триединства является пространство как измерение свободы. Обратим внимание на столь очевидное, что свобода суть основание человеческого измерения – категории «больше», «меньше» как всеобщие категории, не привязанные к материально-предметному процессу, имеют отношение прежде всего к свободе: больше/меньше свободы. Свобода человека – это произведенное властью из темпорального горизонта пространство человеческого измерения, механизм произведения которого (гуманитарно-правового пространства) представляет собой подвижный баланс мышления, языка и действительности. Высшее качество свободы производится посредством власти человека над самим собой. Недостаток внутренней власти человека над собой компенсируется избытком внешней власти над ним, которая держится исключительно на «способности воображения» (Кант) как на основании, порождающем и сводящем воедино рассудок и чувственность.

Первое опосредование, «внутреннее чувство», дающее нам «чистое восприятие самого себя», как одно-родного действительному миру, происходящего из одного с ним корня, рода, – это время человеческого бытия. Первый, изначальный закон, который и является содержательной сущностью права, есть закон времени. Таким образом, содержательной сущностью права является время человеческого бытия, представляющее первичную, сущностно-правовую схематизацию тождества-различия самости и действительности (сущность первого опосредования), выражаемую в правовом языке, как в форме времени человеческого бытия.

Время человеческого бытия – главная причина феномена права, его научно-содержательная сущность, основание строгой и точной гуманитарно-правовой науки, технологии которой должны повышать качество человека, власти, свободы.

Именно стратегической цели произведения свободы из времени человеческого бытия подчинен язык права как сущность юридической техники.

Язык права – это производство свободы из времени человеческого бытия, формальный аппарат обработки содержательной сущности права. С таким сырьем, как время человеческого бытия, нужно обращаться крайне осторожно, как с ураном.

Власть – это живой лик времени человеческого бытия, персонификация внутреннего чувства, самости. Это лик выражает то, что образует существо внутреннего чувства – страх, достоинство, ненависть, благородство, свободу. Этот лик бывает страшен, когда Хронос, бог Времени, пожирает своих детей (характерная черта сталинизма).

По существу, необходима научно-исследовательская программа системной рефлексии фактического состояния права исходя из раскрытия сущности права в содержательном измерении – как времени человеческого бытия, в формальном измерении – как языка права.

ПРИМЕЧАНИЯ

[i] В.С. Нерсесянц, «Философия права: Либертарно-юридическая концепция», Вопросы философии, 2002 г., №3, стр.3-15

[ii] Там же

[iii] Там же.

[iv] Александров А.С. Юридическая техника - судебная лингвистика - грамматика права // Уголовное судопроизводство. - М.: Юрист, 2006, № 3. - С. 4-6.

[v] Там же.

[vi] Там же.

[vii] В.С. Нерсесянц, «Философия права: Либертарно-юридическая концепция», Вопросы философии, 2002 г., №3, стр.3-15

[viii] Кант И. , «Критика чистого разума», Соч.: В 6 т., М., 1964.

[ix] Кант И. Сочинения в 6 т., М, 1964 г. Т. 2. С. 402.

[x] Кант И. Сочинения в 6 т., Т. 3. М., 1964, С. 223-224

[xi] Гайденко П.П., Проблема времени у Канта: время как априорная форма чувственности и вневременность вещей в себе, Вопросы философии. 2003. № 9. С. 134-150.

[xii] Кант И. Сочинения в 6 т., Т. 3. М., 1964, С. 223

Продолжение следует

       
Print version Распечатать