Во взбудоражившем общественность петербургском "обезьяньем процессе" (13 декабря там состоялось наконец слушание по иску 15-летней школьницы Маши Шрайбер с требованием пересмотреть безальтернативное преподавание в школах теории Дарвина) важен, мне кажется, не столько сам предмет, сколько его методология.

Решать, произошел ли человек от обезьяны или от Господа Бога, - дело совести каждого. И аргументы (без привязки к процессу) каждой из сторон в целом убедительны. Поражает в этом деле не сам спор (в общем, уместный), а отсутствие элементарных нравственных интуиций и наша национальная склонность все, включая веру, превращать в фарс и идеологию. Ну нехорошо использовать ребенка в качестве идейного тарана даже в самых благих целях, не по-божески это! Сие есть ложь, может быть, простительная для человека обезьяньего происхождения, но отнюдь не божественного.

Если это непонятно затеявшему юридическое шоу отцу пятнадцатилетней девочки, то, во всяком случае, такая оценка должна была бы прозвучать в комментариях наших священников. Однако, увы, до сих пор не прозвучала.

Но ведь любому человеку, независимо от его отношения к Дарвину, очевиден здесь в первую очередь абсурд происходящего. Обнаруживая нормальную человеческую реакцию, люди, слыша об этом процессе, пожимают плечами. Пожимают плечами и журналисты. Абсурд очевиден всем, кроме тех, кто процесс затеял...

Не буду говорить про Церковь, поскольку реакция на все это нормальных людей в Церкви, по-моему, такая же, как и всех вообще нормальных людей. Большинство стыдливо молчит, понимая, что ничего христианского во всем этом нет. Налицо какие-то личные проблемы, амбиции, страсти, интересы, пиар, политика, расчеты и т.д. и т.п., выносящие на поверхность все, чем больн о сегодня так называемое религиозное сознание.

А больн о оно, на мой взгляд, недостатком нравственного и эстетического чувства, прежде всего, т.е. катастрофической нехваткой человеческой (не говорю - божеской) культуры. Вот с этого и стоило бы начинать.

Чем "обезьяний процесс" закончится, кажется, ясно - ничем. Иск Шрайберов будет отклонен. Кирилл Шрайбер получит свою долю известности, его дочь Мария - свою порцию насмешек. Популярности Церкви этот процесс явно тоже не прибавит. И это будет справедливо. Потому что хистианство не в идеологемах, не в лозунгах и манифестациях, не в судебных тяжбах и даже не в законе как таковом. Оно в личном отношении к Богу и ближнему, прежде всего. В элементарной честности и, не побоюсь этого слова, совести. А такие лакуны духовного образования никакими тяжбами, никакой политикой не заполнишь и ни за какой апологией "самого верного учения" не спрячешь. Помочь этому сможет лишь пробуждение собственного личного нравственного чувства, без которого даже процесс воцерковления окажется только обезьяньим.

В заключение мне бы хотелось разыграть свой собственный маленький процесс, в котором в качестве третейского судьи в споре науки и религии выступила бы русская поэзия.

Заполнить пробелы духовного образования нам, быть может, помогут два нижеследующих стихотворения русских поэтов, по-разному подошедших к проблеме дарвинизма и по-разному (но одинаково убедительно) ее разрешивших.

А.К. Толстой

Послание к М.Н.Лонгинову о дарвинисме*

Я враг всех так называемых вопросов.

Один из членов Государственного совета

Если у тебя есть фонтан, заткни его.

Кузьма Прутков

Правда ль это, что я слышу?

Молвят овамо и с емо:

Огорчает очень Мишу

Будто Дарвина система?

Полно, Миша! Ты не сетуй!

Без хвоста твоя ведь ... ,

Так тебе обиды нету

В том, что было до потопа.

Всход наук не в нашей власти,

Мы их зерна только сеем;

И Коперник ведь отчасти

Разошелся с Моисеем.

Ты ж, еврейское преданье

С видом нянюшки лелея,

Ты б уж должен в заседанье

Запретить и Галилея.

Если ж ты допустишь здраво,

Что равны в науке мненья -

Твой контроль с какого права?

Был ли ты при сотворенье?

Отчего б не понемногу

Введены во бытие мы?

И не хочешь ли уж богу

Ты предписывать приемы?

Способ, как творил Создатель,

Что считал он боле кстати,

Знать не может председатель

Комитета о печати.

Ограничивать так смело

Всесторонность Божьей власти -

Ведь такое, Миша, дело

Пахнет ересью отчасти!

Ведь подобные примеры

Подавать - неосторожно,

И тебя за скудость веры

В Соловки сослать бы можно!

Да и в прошлом нет причины

Нам искать большого ранга,

И, по мне, шматина глины

Не знатней орангутанга.

Но на миг положим даже:

Дарвин глупость порет просто -

Ведь твое гоненье гаже

Всяких глупостей раз во сто!

Нигилистов, что ли, знамя

Видишь ты в его системе?

Но святая сила с нами!

Что меж Дарвином и теми?

От скотов нас Дарвин хочет

До людской возвесть средины -

Нигилисты же хлопочут,

Чтоб мы сделались скотины.

В них не знамя, а прямое

Подтвержденье дарвинисма,

И сквозят в их диком строе

Все симптомы атависма:

Грязны, неучи, бесстыдны,

Самомнительны и едки,

Эти люди очевидно

Норовят в свои же предки.

А что в Дарвина идеи

Оба пола разубраны -

Это бармы архирея

Вздели те же обезьяны.

Чем же Дарвин тут виновен?

Верь мне: гнев в себе утиша,

Из-за взбалмошных поповен

Не гони его ты, Миша!

И еще тебе одно я

Здесь прибавлю, многочтимый:

Не Китайскою стеною

От людей отделены мы.

С Ломоносовым наука

Пережив у нас зачаток,

Проникает к нам без стука

Мимо всех твоих рогаток,

Льет на мир потоки света

И, следя, как в тьме лазурной

Ходят Божии планеты

Без инструкции ценсурной,

Кажет нам, как та же сила,

Но в иную плоть одета,

В область разума вступила,

Не спросясь у Комитета.

Брось же, Миша, устрашенья,

У науки нрав не робкий,

Не заткнешь ее теченья

Ты своей дрянною пробкой!

Конец 1872 г.

Примечание:

Лонгинов Михаил Николаевич (1823-1875) - историк литературы, библиограф; в 1871-1875 гг. занимал пост начальника Главного управления по делам печати, отличаясь жесткой антилиберальной позицией. Стихотворение Толстого вызвано слухами о запрещении Лонгиновым одной из книг Дарвина.

Иосиф Бродский

Мужик и енот

Мужик, гуляючи, забрел в дремучий бор,

где шел в тот миг естественный отбор.

Животные друг другу рвали шерсть,

крушили ребра, грызли глотку,

сражаясь за сомнительную честь покрыть молодку,

чей задик замшевый маячил вдалеке.

Мужик, порывшись в ладном сюртуке,

достал блокнот и карандашик, без

которых он не выходил из дома,

и, примостясь на жертвах бурелома,

взялся описывать процесс:

Сильнейший побеждал. Слабейший - нет.

И как бы узаконивая это,

над лесом совершался ход планет,

и с помощью их матового света,

Мужик природу зорко наблюдал,

и над бумагой карандаш летал,

в систему превращая кавардак.

А в это время мимо шел Енот,

он заглянул в исписанный блокнот

и молвил так:

"Конечно, победитель победил,

и самку он потомством наградил.

Так на зверином повелось веку.

Но одного не понимаю я:

как все-таки не стыдно Мужику

примеры брать у дикого зверья?

В подобном рассмотрении вещей

есть нечто обезьянье, ей-же-ей".

Мужик наш был ученым мужиком,

но с языком животных не знаком,

и на Енота искреннюю речь

ответил только пожиманьем плеч.

Затем он встал и застегнул сюртук.

Но слова "обезьянье" странный звук

застрял в мозгу. И он всегда, везде

употреблял его в своем труде,

принесшем ему вскоре торжество

и чтимом нынче, как Талмуд.

Что интереснее всего,

так это то, что за подобный труд

ему, хоть он был стар и лыс,

никто гортань не перегрыз.

1970