Политэкономия гражданского антитеррора

Chadaev Alexey

Кровь Беслана и Общественная палата

Президент Путин появился на телеэкранах прошлой осенью ровно через десять дней после завершения бесланского штурма. То, что он тогда сказал и сделал, вызывает вопросы до сих пор. За прошедший год было много обсуждений и критики "реформ 14 сентября". Но лишь считаное число из них являлось попытками объяснить, почему Путин считает их своим ответом на бесланский вызов. И то в основном это было явным притягиванием за уши: мол, "укрепление государства позволит более эффективно бороться с терроризмом".

Ситуация зашла в тупик. Лояльные граждане задают вопросы о том, "зачем это". Нелояльные вместо вопросов выдвигают обвинения: "Путин цинично использовал Беслан для укрепления личной власти". Хотя на самом деле такое обвинение - тот же самый вопрос "зачем", только высказанный в привычной для них манере. Более года этот немой вопрос висит в воздухе.

Ответы же неудовлетворительны. В логике "укрепления власти" можно еще понять, зачем отменили прямые выборы губернаторов - угроза распада страны, явно обозначенная бесланской схемой "Дзасохов-Аушев-Масхадов", требовала политического ответа. Но зачем в этой логике отменять депутатов-одномандатников, если именно они, беспартийные лоббисты местных интересов, формировали в парламенте большинство? Зачем, наконец, плодить очередные консультативные структуры вроде Общественной палаты? Клапаны для выпуска пара? Где бы еще столько пара найти в нашей системе?

В этом контексте единственным политическим успехом "реформ 14 сентября" стало переключение внимания - они стали повесткой дня, их начали обсуждать и тем самым свою миссию в качестве экстренной терапии бесланской травмы худо-бедно выполнили. Это не отменило сосущего непонимания - просто вытеснило его в сферу подсознания, откуда оно пробивается наружу в самых неожиданных местах. Случилось что-то страшное, власть ответила чем-то непонятным - и мы теперь живем в этом непонятном, которое отгораживает страшное полупрозрачной стенкой. Контакт с реальностью утерян - остается или плыть по течению, или нервически дергаться - что, в сущности, одно и то же.

Дефицит общих смыслов резко сужает пространство возможного. Безъязычие - удобная среда бессилия. А потому таким трудным, вязким был в этом году политический процесс.

Террор и террористы

Сила террора в том, что враг всегда остается неназванным и ненайденным. "Аль-Каида" - это фейк формата "мистер Инкогнито"; "Басаев" - псевдоним того же рода. Сказать, что причина террора в Басаеве - значит сказать, что ее нет. В этом смысле антикремлевский агитпроп имеет даже некоторое преимущество - он-то определяет в качестве причин террора все же более реальные объекты - такие, например, как "политика власти в Чечне" или "коррупция в силовых структурах".

В результате выстраивается более-менее связная картина реальности. У нас есть проблема. Проблемой является власть. Проблему мы не лечим, и потому она, будучи запущенной, рано или поздно приводит к катастрофам. На самом деле это более правильная схема, чем та, которую предлагает агитпроп официозный: там предлагается посыпать голову пеплом, погрозить кулаком, послать проклятья "этим нелюдям" и жить дальше так, как будто ничего не случилось - просто произошло очередное стихийное бедствие: "беда стряслась". Но беды-то продолжают "стрясаться", и все время приходят как бы ниоткуда, "от Басаева", и тебе приходится либо констатировать бессилие, либо переходить на позицию "во всем виновата власть" - по крайней мере, хоть в какой-то степени рациональную.

Проблема в том, что мы пока еще не поняли, что борьба с террором - это не то же самое, что борьба с террористами. Эта последняя - нужная и обязательная забота власти и силовых ведомств; но крайне важно отдавать себе отчет в том, что, даже если будут уничтожены все без исключения террористы, это не приведет к прекращению террора.

Дело в том, что террор как таковой - это инструмент сам по себе безличный, он не закреплен за узкой группой носителей, его может использовать в принципе кто угодно. В новых захватчиков, взрывников и смертников будут превращаться вчерашние обыватели, и это неизбежно будет так при любом масштабном конфликте - до тех пор, пока сама террористическая схема в принципе будет эффективной. А сегодня она - сверхэффективна.

Соответственно борьба с террором есть не поиск и ликвидация злодеев, которые используют это общедоступное сегодня оружие, а поиск и ликвидация самого оружия. Иначе говоря, создание ситуации, при которой издержки от терактов будут превышать их результат.

Абсолютная шкала

Сверхэффективность террора - это сверхвыгодное соотношение "издержки/результат". При помощи одного-единственного успешного теракта можно сломать общественный строй в стране, поменять власть, изменить соотношение сил в мире и т.д. - сделать то, чего не может даже атомная бомба. Она тоже эффективна, но очень дорога - и при создании, и при хранении, и при "эксплуатации". Террор к тому же еще и гораздо дешевле.

Секрет эффекта в мультиплицирующемся типе поражения. Нанеся непосредственный удар по нескольким десяткам или сотням человек, можно опосредованно превратить в жертву второго порядка весь остальной многомиллионный социум. Заложник или погибший от взрыва только прямая жертва. Власть, которая несет всю тяжесть удара, - жертва второго порядка. Но главная цель и главная жертва - это "обычный человек", который поневоле становится зрителем события.

То, что он тоже жертва, заметно только тогда, когда в момент теракта появляются всеобщие вопросы: "а если б тебя?", "а если бы твоего ребенка?". Тем самым внезапно оказывается, что заложники не те несколько сот, которые в школе или театре, а все, каждый из нас. Принцип тот же самый, как при выборах в парламент, где всего несколько сот человек говорят от имени страны, представляют ее. Те, кого захватывают, оказываются своего рода "народными депутатами" в особого рода парламенте, выборы в который организовал террорист посредством выбора объекта атаки.

Схема "каждый мог бы быть заложником" потенциально не так уж и неуязвима. К примеру, если представить себе систему, в которой на содержании общества находятся 500 человек "профессиональных заложников", вся обязанность которых состояла бы в том, чтобы в момент Х пойти и заменить собой тех, кто был захвачен (рисковая профессия, но на самом деле мало чем отличается от армейского спецназа), эффект "представительской" схемы был бы в такой системе куда меньшим. Правда, воплотить идею "профессиональных заложников" невозможно, поскольку ни один террорист никогда не согласится на такой обмен - он всегда будет настаивать на собственном монопольном праве выбора жертвы. И выбирать будет действительно самых ценных, причем по абсолютной ценностной шкале, по которой дети, конечно же, важнее, чем какие-нибудь депутаты или правозащитники.

И тем не менее именно эта дистанция между непосредственными жертвами (теми, кого физически захватывают или убивают) и главной целью (миллионами тех, кого заставляют отождествлять себя и своих близких с захваченными или убитыми) является слабым местом террористической схемы. Разрыв этой связи превращает любой теракт в рядовую и довольно некрупную боевую операцию. К тому же дорогостоящую и бессмысленную с военной точки зрения, поскольку непосредственной ценности в качестве военного ресурса объект поражения (какая-нибудь школа, театр, гражданский самолет и т.п.) не представляет.

Но как она может быть разорвана?

Социальные институты как инструмент антитеррора

Мультиплицирующий эффект террора достигается через медиа. В мире плотных коммуникаций теракт сразу становится событием # 1, а теракт длящийся, обрастая средними и мелкими поводами, комментариями, событиями становится вообще единственным медиасобытием, напрочь исключающим все остальные.

Три года назад, во время "Норд-Оста", наблюдение за медиаэффектом теракта привело к ошибочному выводу: если "заткнуть" мегафон теракта - СМИ, то эффект будет ослаблен. На самом деле в современном мире это тупиковый путь: перекрытие кислорода для медиа приводит только к тому, что вместо обычной медиасреды, в которой ты хоть что-то можешь, сама собой создается среда альтернативная, в которой ты не можешь уже ничего.

Урок Беслана: "закрывать" медиа нельзя. Медиа должны оставаться как единое открытое пространство активных операций, не только для террористов, но и для тех, кто им противостоит. Виртуальная среда - такое же поле битвы, как и физическое пространство теракта; во всяком случае, как минимум столь же важное.

Однако для того, чтобы такие операции, такие действия в принципе были возможны, это пространство ни в коем случае нельзя оставлять пустым. Бесланская катастрофа - это катастрофа одиночества власти. В коммуникативном пространстве трех сентябрьских дней существовала только она и противостоящая ей антивласть в лице террористов. И они вдвоем выясняли между собой вопрос о господстве. Вся прочая цветущая сложность социальной организации - партии, национальности, региональные сообщества, бизнес, "третий сектор" и т.д. - попросту "слились", превратились в несущественные, не важные для сюжета подробности поляны, на которой происходило главное действо. Не было субъектов, которые могли бы выступить в роли самостоятельного союзника власти.

Так победить нельзя. Войны выигрывают не армии и тем более не главнокомандующие - их выигрывают государства. Весь социум, вся система его институтов участвуют в войне, и еще неизвестно, что окажется более важным фактором победы - наличие в войсках новейших типов оружия или традиционно принятый в данной культуре тип отношения к смерти и увечьям.

Изменить систему - значит трансформировать поле битвы таким образом, чтобы оно само стало причиной поражения для врага. Изменить себя - так, чтобы атака противника более не достигала цели. В данном случае - населить поле союзниками, активными участниками процесса, достаточно сильными для того, чтобы давать самостоятельный политический ответ на любой вид вызовов.

Именно в этом реальная причина того поворота политического курса, который был оформлен в реформах 14 сентября.

Решения 14 сентября

Сегодня, более чем через год после президентского указа, уже можно различить основные направления, на которых создаются новые политические субъекты:

- "партизация" общества - создание невиртуальных общероссийских политических партий;

- регионализация политики - создание самостоятельных региональных политических сообществ;

- институализация "третьего сектора" - создание постоянно действующей внепартийной политической силы.

В результате на поле возникают три новые для нашей политики типа массовых политических сил. Это реальные партии (взамен московских диванных медиапартий 90-х), это локальные социумы, сгруппированные вокруг региональных парламентов, и, наконец, институционально оформленный в Общественной палате "третий сектор".

1. Партийные машины

"Партизация" - прямое и неизбежное следствие отмены одномандатных округов, укрупнения минимума списочного состава партий и поднятие минимального проходного процента, а также нового статуса партийного большинства в региональных парламентах. Все это делает невозможным старую схему существования партий, в которой партия представляла собой узкую тусовку владельцев того или иного политического бренда, поддерживаемого по медийной технологии и продаваемого по франчайзингу региональным бизнес-структурам. Сегодня партия вынуждена становиться массовой не только по списочному составу, но и по реальной представленности в различных точках России - а значит, партийные лидеры обязаны находить формы привлечения и удержания низового актива (который до последнего времени воспринимался как обременение и лишняя головная боль).

Реальная партия означает реальные действия. В экстремальной ситуации теракта для медиапартий старого образца единственной возможной формой партийного действия могло быть заявление лидера, а единственно возможной целью такого действия - набор очков и капитализация партийного бренда. Отсюда известное гнусное клише "пиар на крови", которым политики привыкли клеймить друг друга - и тоже в целях саморекламы.

Сегодня пришло время наложить моральное табу на любую попытку обвинить кого-либо в "пиаре на крови". Коль скоро любой теракт сам по себе, безусловно, является политическим событием, никакая политическая сила не имеет права самоустраняться от предъявления позиции по его поводу - или же она не является политической. Партии обязаны предложить, в первую очередь собственному активу, формы деятельного участия в антитерроре, понимаемом как общенациональная задача.

2. Региональная политика

Вопреки распространенному мнению, "парад суверенитетов" начала 90-х вовсе не был процессом возникновения региональных политикумов. Напротив, он оказался процессом их ликвидации де-факто. Региональный правитель, если он не полный дурак, мог легко обеспечить себе и несменяемость, и статус главного "хозяина" всего, что есть в регионе. Центральная власть ему была нужна как источник дотаций и канал для сброса негатива (поскольку в сознании населения никогда не было различения на уровни власти - региональная власть всегда воспринималась как подчиненная кремлевской); однако никакой реальной власти над ним она не имела. Но и жители региона, формально главный источник власти губернатора, фактически не имели никакой возможности с ним что-либо сделать - поди попробуй смени Лужкова в Москве через процедуру выборов! В этом, собственно, и состояла формула большинства российских "ханств".

Реформы 14 сентября сломали этот тренд. Теперь губернатор является результатом компромисса двух центров силы - Кремля и регионального парламента. При этом у российского президента есть в запасе ход конем, а у регионального парламента - фига в кармане: хотя закон и прописывает возможность роспуска ЗС и назначения новых выборов в него, понятно, что издержки от использования этого инструмента таковы, что президент его может физически применить только в крайнем, запредельном случае. Кроме того, именно партийное большинство ЗС теперь прописано законом как источник кандидатур на место губернатора. А это значит, что губернатор более не "хан" региона, хозяин всего и вся, а публичный представитель сложно организованного регионального политического субъекта, который, собственно, и становится главным центром принятия решений в регионе.

Вовсе не случайно в Северной Осетии после бесланского теракта сменщиком Дзасохова стал Теймураз Мамсуров - бывший до этого спикером парламента РСО. Губернатор-"хан", каким был Дзасохов, не мог восприниматься как центр консолидации местного общества в кризисной ситуации - на него лишь сваливают вину "за все", а он, в свою очередь, перепасовывает ее далее по адресу - в Москву. В то время как человек, за которого представленная в парламенте местная элита чувствует свою ответственность как за собственный "политический проект", даже если он "варяг", не сможет взять и выйти из игры: попросту не дадут. Не Москва - так свои.

3. Вместо аристократии

Из всех решений, принятых в прошлом году, только создание Общественной палаты можно считать шагом по-настоящему антидемократическим. Представительный орган, формируемый в обход "всеобщего, равного и тайного", отделенный довольно толстой перегородкой от парламентской и партийной политики, но при этом нагружаемый функцией контроля за важнейшими процессами в обществе, - это безусловный вызов идеалам "либерте" и особенно "эгалите". Скорее, в этом есть что-то феодальное - король дарит кого-то милостью, те, в свою очередь, дарят некоей милостью еще кого-то и т.д.

Собственно, оно таковым и является: Общественная палата - это институт, обозначающий границы политического; живое свидетельство того, что партийная и территориальная политика - это еще не вся социальная жизнь. Что есть темы, которые безусловно привлекают массовый интерес, но при этом не могут быть автоматически, без критических потерь конвертированы в политические. И что есть компетенции и авторитеты, автоматическая "приписка" которых к партиям убивает или серьезно деформирует их качество.

Кондитер Коркунов на предложение войти в "Единую Россию" ответил, что он очень уважает эту партию, но проблема в том, что его конфеты едят как ее сторонники, так и противники, а он не хочет потерять ни тех, ни других. На самом деле многие из тех, кто вошел - и кто еще войдет - в Общественную палату, могли бы сказать о себе ровно то же самое: их социальная роль не может быть автоматически конвертирована в партийную; они как бы "вне" партий - но не вне политического процесса.

Общественная палата - это субститут дворянского собрания в обществе без аристократии; попытка как-то решить проблему вопиющего отсутствия в нашем социуме общепризнанных гражданских статусов и компетенций.

Во время "Норд-Оста" некий депутат от "Яблока" вещал на "НТВ" о том, что "требования террористов - это требования всего российского общества". В тот момент больше всего хотелось бросить чем-нибудь в экран - не из-за террористов даже, а из-за одной только привычки походя, как само собой разумеющееся, говорить от лица "всего общества". Из чего автоматически следует, что выразителем общественных требований, видимо, при определенных условиях вполне может быть Мовсар Бараев.

Из формулы депутата можно понять остро негативную реакцию многих оппозиционеров-правозащитников на Общественную палату. Они-то были полностью убеждены, что они и есть те, кто представляет все общество, без различия на краски и оттенки, и в этом качестве и на этих основаниях ведут диалог с "властью". Простая и незамысловатая схема политической системы России: есть Власть (естественно, в той или иной степени "антинародная"), и есть Общество в их лице, которое пытается заставить ее себя слушать. Главный системный недостаток этой схемы в том, что она игнорирует реально существующую сложность российской общественной жизни, сводя ее к бинарной конструкции - простой, а потому невероятно уязвимой для бараевых.

Общество должно иметь собственный голос, отличный от голоса десятка профессиональных борцов с режимом, если, конечно, мы не считаем, что никакой другой повестки дня, кроме этой вечной борьбы, у этого общества не существует. Здесь, как нигде, очевидно, что вопрос нормального функционирования нашей социальной системы и вопрос ее защищенности от разрушительной атаки - это буквально один и тот же вопрос.

Заключение

Террор - это стрельба, заложники, трупы, запредельный ужас: то, что находится за гранью обыденного. Думать о терроре и антитерроре в категориях социальности непривычно. Это так же трудно, как объяснять советскому школьнику (чтобы он не убежал на Северный полюс), почему его "пятерки" в школе в каком-то смысле столь же важный вклад в общее дело, как и экспедиция полярников (хотя на определенном горизонте понимания становится ясно, что в масштабах страны "пятерки" и в самом деле важнее). Но это - все та же схема мультипликации эффекта события, развернутая в обратную сторону: миллионом небольших дел изменить себя и свой мир, свое пространство жизни таким образом, чтобы одно-единственное катастрофическое событие никогда не могло в нем состояться.

       
Print version Распечатать