Для каждого уважающего себя государства историческая память – одна из величайших ценностей. В ней скрыт код национальной идентичности: без исторической памяти социум всего лишь случайное скопление людей.

История как компас

Соединенные Штаты Америки чтят память погибших в войне Севера и Юга. Memorial Day, посвященный первоначально солдатам-северянам, уже давно стал национальным праздником, отмечающимся в честь всех американских солдат, погибших в военных конфликтах. Как минимум сто лет над созданием глобального проекта исторической памяти американской нации – очень молодой по сравнению с европейскими – работает Голливуд, чья мифология в век массовой культуры успешно заменила труды по истории США. Этот глобальный проект ориентирован как на граждан США, так и на все остальное человечество.

В Европе безусловными лидерами по созданию проекта исторической памяти являются французы. Главная заслуга в создании мифа, призванного сплотить нацию, принадлежит историкам эпохи Третьей республики. Именно они сумели создать историю, в которой гармонично сочетались "король-солнце" и Жанна д’Арк, кардинал Ришелье и маркиз де Лафайет.

Активно обращаются к своей исторической памяти и молодые государства – например, возникшие на базе республик распавшегося Союза. Иногда это выглядит смешно – как в случае с украинскими историками, открывшими миру прародителей цивилизации – "древних укров"; иногда жутковато (как, например, в Прибалтике, где в угоду конъюнктурным соображениям пытаются вдохнуть искру жизни в полуистлевший труп нацистского кадавра).

Как бы ни относиться к этим попыткам с этической точки зрения, нельзя отрицать, что они отражают понимание политическим классом упомянутых выше стран принципиальной важности сохранения исторической памяти (национального кода) даже за счет создания мифологии.

В России, однако, ничего подобного не происходит. Все попытки вычленить из нашего прошлого какой-то связный сюжет (государственнический, революционный, репрессивный и т.д.) разбиваются о непреодолимое препятствие – отсутствие консенсуса. Общество расколото по признаку отношения к собственной истории – или, точнее, к мифам о собственной истории, поскольку процент граждан, обладающих необходимыми знаниями, к сожалению, крайне мал. При всей легковесности телепроекта "Имя России" ведущиеся вокруг него дискуссии отражают ту идеологическую мешанину, которая царит в голове у среднестатистического соотечественника. Естественно, в любой стране мира необходимость выбора одного героя из двенадцати вызвала бы горячие споры, но в России безобидное шоу может поставить общество на грань раскола. Происходит это потому, что в России представление о том, какой должна быть национальная политика памяти, до сих пор остается крайне смутным. Последние успешные попытки государства формировать такую политику относятся к расцвету советской системы образования. Однако уже в начале 1980-х годов прошлого века "блеск и нищета" официальной исторической мифологии стали очевидны: слишком велики были масштабы замалчивания тех фактов, которые не вписывались в схему политики памяти. Разумеется, история СССР не была совсем уж "оруэлловской" и не переписывалась каждый день, но ее черные дыры зияли так страшно, что на роль сплачивающей общество идеологии она не годилась. Между тем служители культа советской Клио продолжали твердить мантры, с небольшими изменениями заимствованные из "Краткого курса истории ВКП(б)". Совершенно очевидно, что маятник рано или поздно должен был качнуться в другую сторону. Это произошло в 1987 году.

Дети гласности

Именно в 1987 году Михаил Горбачев и его соратник Александр Яковлев "запустили" кампанию гласности – режима значительного смягчения цензурных ограничений на публикацию материалов, прежде всего, исторического характера. Главным объектом этих материалов становились репрессии тридцатых годов – ни более ранние (периода Октябрьской революции и 1920-х), ни более поздние (Новочеркасск, карательная психиатрия) поначалу не рассматривались.

Результат, однако, превзошел все ожидания. "Со страниц журналов на ошеломленную страну хлынул поток публикаций, рисующих кошмарную картину произвола, бесправия и жестокости, царивших в сравнительно недавнем прошлом". Прорыв огромного массива ранее запрещенной и скрывавшейся информации вызвал к жизни небывалый интерес к отечественной истории. Многочисленные общественные организации, возникавшие на волне демократизации и гласности, ставили своей целью переосмысление исторического опыта страны. На основе одной из таких организаций – историко-просветительской секции клуба "Демократическая перестройка" – возникло впоследствии общество "Мемориал".

Первоначальная идея, сформулированная Вячеславом Игруновым, заключалась в том, что в центре Москвы должен был быть возведен огромный мемориальный комплекс, включающий общедоступные музей, архив, библиотеку, где будут собраны свидетельства эпохи репрессий. Под петицией в адрес XIX партконференции, в которой говорилось о необходимости создания такого комплекса, было собрано более 50 тысяч подписей. Однако довольно скоро идея создания собственно мемориала отступила на задний план.

Активисты и идеологи движения (Ю. Самодуров, Ю. Скубко, О. Орлов, Л. Пономарев и другие) стали задумываться над тем, можно ли доверить дело восстановления исторической памяти народа государству, "которое в течение всего своего существования только и делало, что лгало о настоящем и фальсифицировало прошлое?". К тому же, как вспоминает теперь Вячеслав Игрунов, "речь шла о том, что наше общество само в значительной степени является источником тех трагедий, которые происходили на протяжении советской истории. Поскольку совершенно очевидно, что никакая маленькая группа узурпаторов не могла навязать многомиллионой стране свою волю. И это означает, что выздоровление, уход из мира насилия, мира ненависти, мира террора будет очень долгим и мучительным".

Так впервые в практиках "Мемориала" акценты смещаются с единовременного покаяния (строительство мемориального комплекса в этом контексте находится в одной цепочке с выносом Ленина из Мавзолея, захоронением останков царской семьи, то есть является сакральным актом, жертвоприношением, способным изменить судьбу страны к лучшему) к покаянию длительному, сопоставимому с болезненным, но необходимым лечением.

Этот момент стал переломным для "Мемориала". Очевидно, что изменить судьбу всей нации невозможно иначе, чем через масштабное, хорошо продуманное воздействие. Перед обществом, которое в описываемый период постоянно расширялось, втягивая в свою орбиту многочисленные неформальные кружки, возникла новая амбициозная задача – сформировать национальную политику памяти, которая способствует "выздоровлению" пораженного опасным вирусом организма.

"Может быть, буквально в такой формулировке задача формирования национальной политики памяти не ставилась. Но, конечно, она подразумевалась, я думаю, что де-факто можно так ставить вопрос, несомненно", – говорит член совета НИПЦ "Мемориал" историк Ярослав Леонтьев.

Войны памяти

Первым направлением деятельности "Мемориала" стало историко-просветительское. Работа в архивах, организация общедоступных библиотек, музеев, выставок, проведение собственных исторических исследований. "Делать все, чтобы собранная нами информация не осталась мертвым грузом, чтобы память о терроре стала частью общественного сознания", – говорится на сайте "Мемориала".

Однако с самых первых этапов существования "Мемориала" дали о себе знать внутренние разногласия не только между отдельными руководителями общества, но и между "крыльями" самой организации. "Был очень сильный конфликт внутри "Мемориала", когда умеренные говорили: мы занимаемся только сталинскими репрессиями, от 1935 по 1953 год, а вообще больше ничем не занимаемся, никаких там пересмотров революций, а уж тем более после 1953 года, – вспоминает Вячеслав Игрунов. – Это были умеренные, среди них были известные люди – писатель Анатолий Рыбаков, журналист Юрий Щекочихин, Михаил Шатров, драматург. Ну и были радикально настроенные люди, которые говорили о том, что сталинские репрессии есть лишь продолжение того, что началось во время Октябрьской революции, что ленинские репрессии, естественно, были основой сталинских репрессий и что весь механизм государственный, который работал таким образом, складывался из массового движения, которое возникло в годы революции, Гражданской войны, и изучение этого периода является очень важным. Для радикалов, естественно, скажем, герои Белого сопротивления были такими же естественными объектами для изучения, как и герои-революционеры. А для умеренных все, кто сопротивлялся советской власти, были враги, и – с их точки зрения – репрессии против них были оправданны".

В этом конфликте победили радикалы. Один из инициаторов движения, Юрий Самодуров, в знак протеста даже покинул учредительный съезд "Мемориала". Однако впоследствии радикально настроенные активисты, по выражению Игрунова, "практически все куда-то выветрились", и "Мемориал" в значительной степени сосредоточился на изучении сталинских репрессий. Тем не менее влияние радикалов сохранилось в правозащитном центре, который постепенно стал одним из главных институтов общества.

"Если говорить о задаче в целом "Мемориала", все-таки неизменно такая триада оставалась: с одной стороны, работа над формированием исторической памяти, с другой стороны, как раз помощь конкретным жертвам репрессий и их детям, вполне правозащитные составляющие, и, наконец, с третьей стороны, если говорить о триаде, то вообще мониторинг ситуации с правами человека, которые, в общем, рассматриваются, может быть, даже не только с точки зрения сиюминутных обстоятельств, но и в исторической ретроспективе, и в исторической перспективе", – свидетельствует Ярослав Леонтьев. Правозащитной тематике уделяли повышенное внимание такие лидеры "Мемориала", как Сергей Ковалев, Арсений Рогинский, который также имел в своем багаже диссидентский тюремный срок, и Александр Даниэль.

Описываемый период – время расцвета "Мемориала". По всей стране множатся отделения общества, проводятся конференции, выпускаются печатные издания. Активисты "Мемориала" – частые гости на теле- и радиоканалах, идеологи движения становятся властителями дум по крайней мере части советской (еще советской!) интеллигенции. "В конце 1980-х годов и пафос восстановления исторической правды, и сострадание по отношению к жертвам репрессивной политики вовсе не были монополией мемориальцев. Наоборот, массовая поддержка мемориальского движения показывает, что эти чувства разделялись значительной частью населения страны", – пишут историки "Мемориала". Идея покаяния, коллективной ответственности за преступления политических деятелей прошлого была чрезвычайно популярна в обществе. Из этого же времени родом идеологическая конструкция "сталинизм – то же, что и фашизм, а может быть, даже хуже (поскольку репрессии проводились против собственного народа)". При всей сомнительности этой конструкции она заняла важное место в идеологическом арсенале либералов конца 1980-х – начала 1990-х годов. Подобного рода идеологемы разрушали "иммунную систему" страны, которая и без того переживала жестокий кризис собственной идентификации. Вполне возможно, что они сыграли роковую роль в капитуляции советской цивилизации перед Западом и в конечном счете в развале СССР.

Парадоксальным образом падение коммунистического режима и исчезновение страны, историческую память которой пытались сформировать "мемориальцы", привело к исчезновению социальной базы самого "Мемориала". Жгучий интерес к отечественной истории сменяется в начале 1990-х абсолютным равнодушием. "Публика как-то сразу потеряла интерес к "мемориальской" тематике, и дискуссии о прошлом сменились жгучим интересом к текущей политике", – с сожалением констатируют историки движения.

В 1990-х "Мемориал" перестал быть массовой организацией – региональные отделения тихо умирали или теряли связь с центром. Наиболее активные участники движения уходили в "реальную политику", становились депутатами законодательных собраний разного уровня. Тем не менее продолжалась правозащитная деятельность "Мемориала". В фокусе внимания его активистов – проблемы беженцев из Чечни, трудовых мигрантов и т.д. Наблюдатели "Мемориала" работали в различных "горячих точках": Карабахе, Баку, Южной Осетии, Приднестровье, Таджикистане и т.д. Анализ их докладов показывает, что правозащитники "Мемориала" пытались, насколько возможно, быть объективными в оценке ситуации, хотя это получалось у них не всегда (так, в докладе о военных действиях между Грузией и Южной Осетией зимой 1991 года деликатно опущены такие преступления грузинской стороны, как гибель десятков стариков и детей в Цхинвале в результате "энергетической блокады" со стороны Тбилиси).

Неоднозначная деятельность некоторых лидеров "Мемориала" (в том числе правозащитника Сергея Ковалева) во время первой чеченской кампании привела к тому, что моральный авторитет общества подвергся определенной девальвации. Не добавили популярности "Мемориалу" и конфликты с другими организациями, которые общественное мнение было склонно рассматривать как союзников "Мемориала" – например, с Обществом жертв политических репрессий Антонова-Овсеенко. Конфликт между "Мемориалом" и жертвами репрессий, сам по себе достаточно анекдотичный, имел прямое отношение к теме формирования политики памяти. "Репрессированные, – вспоминает Игрунов, – прежде всего коммунисты, которые были репрессированы в сталинское время, сохранили свои коммунистические убеждения, вышли оттуда и даже во времена формирования "Мемориала" сохраняли свои коммунистические убеждения. И главной целью "Мемориала" они считали не столько пересмотр истории, а следовательно, и пересмотр отношений к советскому коммунизму, а создание как бы ларька, куда приходила бы всевозможная помощь и где гуманитарная помощь распределялась бы между пострадавшими жертвами репрессий".

Этот конфликт продемонстрировал, что даже в узком сегменте общественных организаций, специализирующихся на периоде репрессий 1930-х – 1950-х годов, достижение консенсуса по вопросу о формировании единой политики памяти практически невозможно. В то же время, по мнению Ярослава Леонтьева, "замыкаться" на противоречиях между руководством "Мемориала" и Антоновым-Овсеенко неправильно. "Мемориал" всегда взаимодействовал с целым рядом других действительно родственных идеологически организаций – с "Обществом возвращения", где объединены бывшие узники колымских лагерей и которое возглавляет Семен Виленский, или с тем же "Горбачев-фондом", – говорит Леонтьев.

Действительно, "Мемориал" не одинок – помимо упомянутых организаций можно вспомнить Фонд Александра Яковлева, вплоть до смерти своего основателя занимавшийся историко-просветительской работой. Однако в настоящий момент влияние "Мемориала" не сопоставимо с тем, которое он оказывал на формирование общественного мнения в конце 1980-х годов. Это не значит, что его деятельность полностью перешла в правозащитное поле: голос его был услышан, например, когда обсуждался вопрос о восстановлении на прежнем месте памятника Феликсу Дзержинскому (сейчас на месте памятника находится главная святыня "Мемориала" – Соловецкий камень). Но претендовать на то, чтобы формировать историческую память народа, как делал это "Мемориал" двадцать лет назад, движение, конечно, не может. Предполагается, что для этого "Мемориал" должен иметь доступ в парламент, в центральные СМИ, в теле- и радиоэфир, быть не просто институтом, исследующим или публикующим списки репрессированных, а центром, в котором проходили бы постоянные конференции, который вел бы просветительскую деятельность, был создателем и заказчиком фильмов, книг о прошлом, искал бы возможности все это реализовывать в массовой печати, на телевидении, в кинотеатрах.

"Увы, у "Мемориала" мало сил, наши общественные организации сегодня, к сожалению, не в состоянии сыграть такую роль и не могут стать центром такой массовой работы", – констатирует Вячеслав Игрунов. В настоящее время у "Мемориала" практически нет собственных средств, он существует на гранты и пожертвования, в основном зарубежные.

Смена вех

"Мемориалу" не удалось стать организацией, формирующей историческую память народа. Но он, как представляется, не может претендовать сейчас даже на статус организации, заметно влияющей на процесс формирования исторической памяти. Как считает Вячеслав Игрунов, "формирование такой политики зависит прежде всего от государства, от мощных структур. Есть институты истории, есть официальные учреждения, есть какие-то идеологи, которые работают в Кремле, и вот они-то и оказывают наибольшее влияние на изменение общественного сознания, потому что они являются заказчиками для основных каналов телевидения, а именно эти каналы и формируют общественное мнение. Формируются также определенные подходы в вузах страны, и здесь тоже "Мемориал" вряд ли может на что-то повлиять, например на то, как преподаватели учат своих студентов. Так что "Мемориал" не является достаточно влиятельной силой, и об этом можно только сожалеть".

Разумеется, изменилась историческая конъюнктура. Страна, рвавшаяся к свободе и демократии на излете 1980-х годов, позитивно воспринимала все новые и новые разоблачительные материалы о проклятом прошлом – отсюда и хрестоматийный бум "толстых журналов". Та же страна, сполна наглотавшись "свободы" и "демократии" в 1990-х, стала равнодушна к проблеме исторической памяти вообще (и это, кстати, один из тяжелейших уроков российского либерального эксперимента). Наконец, Россия, выздоровевшая после тяжелого недуга, собравшаяся с силами и заявившая о себе как о возрождающейся сверхдержаве, не выказывала никакого интереса к тому, что стало восприниматься как "очернение прошлого". Этой России был нужен позитивный исторический миф, а "Мемориал" просеивал лагерную пыль. Кроме того, в последние годы "Мемориал" в значительной степени стал восприниматься как правозащитная организация, а правозащитники, в свою очередь, как последовательные критики политического режима, что не добавляло обществу популярности.

Однако главная причина нынешней слабости "Мемориала" заключается, по-видимому, в другом. Идея покаяния, популярная в 90-е годы, сменилась идеей "гражданской ответственности", которую, по мысли "мемориальцев", должен добровольно принимать на себя "каждый человек, чувствующий себя членом некоего исторически сложившегося сообщества, за деяния, совершаемые от имени этого сообщества". Фактически речь идет о видоизмененном принципе коллективной ответственности, который позволяет "назначать виновными" целые народы и как таковой часто служит оправданием внешней агрессии. По справедливому замечанию политолога Александра Ципко, "Россия, прежде всего, христианская страна, а в христианстве нет идеи коллективной ответственности. Поэтому, на мой взгляд, тут надо быть очень аккуратным. Я лично отстаиваю точку зрения, что нельзя переносить на нынешнее поколение ответственность за дела тех поколений, которые совершили ошибку. Когда мы говорим об истории СССР, об истории тоталитарного общества, то надо понимать, что люди действительно не были свободны. Нельзя говорить об ответственности, если у людей нет свободы... Естественно, новые поколения должны переживать свою собственную национальную историю и ощущать ее беды, но взваливать на себя ответственность – это несправедливо".

Концепция коллективной ответственности за собственную историю, согласно которой нынешние школьники должны чувствовать себя прямыми наследниками сталинских палачей, превращает выстраиваемую на ее основе "политику памяти" в инструмент не самоидентификации, а саморазрушения нации. При этом, с точки зрения "Мемориала", подобное "покаяние" не есть fait accompli, который можно записать себе в резерв и спокойно жить дальше. "Каждый народ должен вновь и вновь обращаться к своему прошлому, должен вновь и вновь, в каждом новом поколении, осмыслять и переосмыслять его, не отворачиваясь от горьких и страшных его страниц, должен развивать собственное прочтение истории и отчетливо понимать при этом, что другие имеют право на иное, свое собственное ее прочтение". Понятно, что в таком случае нация обречена вжимать голову в плечи и каяться при каждом новом окрике близких и дальних соседей. Недавняя попытка Украины обвинить Россию в организации голодомора хорошо иллюстрирует этот сценарий. Впрочем, ответ Дмитрия Медведева позволяет надеяться на то, что нация преодолела болезненный период "вечного покаяния" и намерена вернуть себе свою истинную историческую память.