Памятник

Its a good journal. It was an invention of the Board of Celtic Studies it’s one of their initiatives. They had a number of initiatives, but that’s one.”

Интервью с профессором Ральфом Гриффитсом в лондонском Институте исторических исследований, 23 июля 2008 г.[1]

Лично для меня эта история имеет четкие хронологические рамки. Она началась весной 1994 г., когда позвонил отец и сказал, что на мое имя пришла посылка из-за границы. Тут надо пояснить (в этом тексте вообще будет много пояснений в силу того, что предметом его является прошлое — далекое или близкое, неважно — и попытки его описания, именуемые «историей» или даже «историографией». Впрочем, об «историографии» в узкопрофессиональном смысле слова тоже пойдет речь): в то время я жил на окраине рабочей окраины Нижнего Новгорода и в качестве адреса для немногочисленной тогда корреспонденции указывал отцовскую улицу Минина, дом такой-то. Это уже самый центр города, цивилизация в виде почтовой службы оставила там более явственные следы, которые не смогли смыть даже перестроечные и постперестроечные цунами. Домашнего телефона у меня не водилось тогда, оттого поймать меня можно было только на работе, куда, собственно, отец и позвонил. Посылок из-за границы он не получал никогда, оттого, насколько я помню, его голос звучал то ли торжественно, то ли нервно; что же до меня, то я не имел ровным счетом никакого понятия, кто что мог мне отправить, — к сложностям коммуникации, которые тогда казались плевыми (а сейчас почти непреодолимыми), добавилась еще и аура загадочности.

Я зашел к нему за квитком и отправился в отделение связи. То, что произошло там, уже совсем не вписывалось в границы самых смелых моих ожиданий: мне выдали тяжеленный картонный ящик, который я толком-то даже обхватить не мог. Как я дотащился до улицы Минина, дом такой-то, не помню — в тридцать лет такие трюки еще можно проделывать без опасности надорваться (или просто опустить руки и попросить помощи у прохожих, но неспортивно же!). Отец предложил рассовать добычу в какие-то сумки, иначе я просто бы не добрался до своей слободы; вот тут я и распотрошил посылку. Но прежде, чем сделать это, я все-таки изучил марки и адрес отправителя. University of Wales Press. Cardiff. Тут я начал догадываться, откуда на меня свалилась нежданная радость (будучи совершенно уверен, что из этих мест ничего, кроме радости персонально на меня свалиться не может), но в чем именно она заключается, я смог узнать, только вспоров нетерпеливым ножом это произведение британского упаковочного искусства. Там, завернутые в целлофан с пупырышками, который я тоже утащил домой и отдал на растерзание пятилетней дочери — ей хватило пары дней, чтобы полопать все волшебные наполненные воздухом шишечки, — лежали аккуратные стопки одинаковых серых книг. На каждой из них было написано The Welsh History Review. Уже потом, дома, в полном изнеможении выложив их на пол из дурацких клеенчатых челноковских сумок, я обнаружил, что серые книжечки имеют два формата, и по этому принципу (чуть побольше и чуть поменьше) их множество можно разделить примерно пополам.

Как я говорил выше, в этом тексте будет много пояснений — и вот еще одно. Закончив в 1986 г. исторический факультет Горьковского университета, я оказался в заочной аспирантуре по совершенно экзотической специализации «Латинская Америка» в одноименном академическом институте в Москве. Промаявшись (точнее, не принявшись почти ни за что, кроме составления библиографии по теме «Советская историография отношений СССР с латиноамериканскими странами в двадцатые годы») два года, я решился смертельно обидеть всех тех, чьими усилиями попал в это замечательное (не шучу! к примеру, в 1987 г. меня пригласили на конференцию по поводу семидесятилетия октябрьской революции, после которой был, как водится, фуршет — немаловажное событие в жизни провинциального нищего заочного аспиранта и полставочного ассистента. Более того, там я смог пожать руку кого-то из деятелей никарагуанской революции, который был знаком с умершим за три года до того писателем Кортасаром. Так я оказался на расстоянии одного рукопожатия с любимым тогда автором) место и отказаться от грядущего превращения заочной аспирантуры в очную со всеми последствиями в виде переезда в столицу и проч. Не буду описывать вспыхнувший скандал, навсегда испорченные отношения, разговоры о неблагодарности молодых и так далее; короче говоря, уже через несколько месяцев я обнаружил себя аспирантом в институте, где тогда работал, по специальности «средние века». Тема моей диссертации была начерно определена как «Политическая история Уэльса в XI–XIV вв.». Проблема, однако, заключалась в том, что про историю Уэльса никто ничего не знал — ни мой научный руководитель, ни кто иной в институте, университете, городе, стране. Русской («русской» по языку написания, конечно) историографии валлийского Средневековья не существовало, как, впрочем, и историографии валлийского Нового и Новейшего времени. Мой новый руководитель, англовед-медиевист, просто сказал: мол, есть такая область, живут там валлийцы, говорят на непонятном языке, никто и никогда об этом здесь не писал. Однако главным аргументом был вовсе не этот. Решающим фактором оказалось, что у моего профессора сохранились со времен его баснословных командировок в Ленинку несколько микрофильмов по теме, так что базис для исследования уже есть. И солидный.

Еще одно пояснение. Те, кто сейчас профессионально занимаются в России «историей зарубежных стран» (да простят меня читатели за свинцовый советизм терминологии), — несмотря на все понятные и унизительные проблемы, вроде безденежья, падения престижа профессии, коррупции и прочих мерзостей постсоветской жизни — не представляют себе, что такое было еще каких-то двадцать пять лет назад изучать, к примеру, нормандское завоевание Англии или фискальную политику португальской короны в XVIII в., особенно живя за пределами столиц. В местных библиотеках не было ничего, точнее, я бы определил это так: это было меньше, чем ничего. Советские научные библиотеки были адом. В каждой из них был свой адик, конечно, портативный, региональный, так сказать, но наличествовал и «большой стиль». Он заключался в том, что хранилище книг, созданное в целях поощрения наук, искусств и ремесел, было превращено в странную смесь советской тюрьмы, советской армии и советского гастронома. Как в тюрьме, каждый твой шаг был четко отмерян, свобода твоя была жесточайшим образом ограничена, всюду сидели и шныряли надзиратели. Как в армии, тебя бессмысленно муштровали, явно получая от этого удовольствие. Как в советском гастрономе, ничего нельзя было получить нормальным путем; все решал блат, благорасположение сотрудников, капризный случай. Единственным нормальным местом была курилка; не зря же действие главного послевоенного русского философского романа частично разворачивается в легендарной курилке общегосударственной Ленинки[2]. Не знаю, кто как, но мой глубочайший антисоветизм во многом покоится на ненависти к советским научным библиотекам[3]. Я так и не смог научиться работать в них; даже в лучшей из них, в ленинградской БАНе, я чувствовал себя крайне неуютно; что же до главной библиотеки страны, то автор этих строк предпочел бы провести несколько смен подряд на автосборочном конвейере ГАЗа, чем высидеть в ней двадцать минут. Не говоря уже об унизительном равнодушном презрении, которым одаривали провинциального аспиранта сотрудницы, система информации была здесь устроена таким образом, что найти что-либо было почти невозможно. Забегая хронологически вперед — особенно по валлийской истории.

Плюс к этому в Москву надо было ездить, командировки давали редко, неохотно, особенно ничтожной аспирантской братии. Жить, кстати говоря, там тоже было негде: выпросить академическое общежитие удавалось немногим. Плюс расцвет голодных перестроечных лет, усугубленный безденежьем. Короче говоря, когда тебе везло и, держа в руках тяжелый, надежный, изготовленный каким-нибудь баснословным издательством Оксфордского университета том, ты садился в зале для невеликих научных работников — мучаясь от недоедания, считая последние сигареты, прикидывая, что до конца командировки осталось только два дня, — то уже беглое перелистывание добычи делало ситуацию и вовсе безнадежной. Напомню, ксероксов тогда не было, а те, что были, располагались в мрачных застенках ГБ или секретных лабораториях секретных физиков. Значит, оставалось переписывать от руки. Но всю книгу не перепишешь, да и вообще, что за «Союз рыжих», что за «Моллой»… Речь идет не о естественных науках, где многие работы можно целиком не читать, достаточно просмотреть необходимый узкому специалисту раздел; у историков все совсем не так. Если это публикации документов, то чаще всего нужно тщательно изучать весь корпус; что же до монографий, то их следует обследовать полностью. Но за два дня, даже если сидеть в проклятой библиотеке от звонка до звонка, много не прочтешь, тем более на чужих, полузнакомых языках. Из-за всего этого многие провинциальные историки сидели на «подножном корму» (добытые невероятным трудом микрофильмы, завозные книги и проч.) — с этой точки зрения сегодня было бы интересно проанализировать, к примеру, нестоличную советскую медиевистику и сопоставить ее тематику с фондами местных библиотек и списком книг, передаваемых из поколения в поколение исследователей. В общем, наличие у моего свежего научного руководителя нескольких микрофильмов мгновенно разрешило сомнения. Я согласился. И жизнь моя переменилась.

Я пропускаю пять лет блужданий в очень медленно рассеивающемся мраке невежества, невероятно печальные поиски книг, статей, просто информации (это было время до Интернета!) об истории никому не известного региона. Не было ничего — даже средневековые валлийские имена и названия приходилось транскрибировать на русский впотьмах, периодически делая чудовищные ошибки, за которые до сих пор стыдно так, что лучше бы сменить фамилию и не фигурировать в качестве автора кандидатской диссертации, защищенной в самом начале ноября 1993 г. Дело было сделано, несмотря ни на что. В процессе работы у меня даже образовалась эдакая иерархия самых смелых желаний, самых дерзких мечт. Скажем, подержать в руках легендарный The Dictionary of Welsh Biography, изданный в годы Второй мировой Киммродорионским обществом. Или том из собрания сочинений Геральда Камбрийского, выпущенного во второй половине XIX в. Ну, и конечно вдумчиво изучить хотя бы несколько номеров главного академического журнала по валлийской истории — The Welsh History Review. В посылке, которую я из последних сил дотащил к себе в дом, что на улице Космической, за которой располагался уже поселок Парышево, свиноферма и кладбище, а больше ничего, лежал полный комплект The Welsh History Review с первого номера первого тома (1960) по первый номер шестнадцатого тома (1992). Торжественный дар валлийских небес!

Ужас заключался в том, что диссертацию к тому времени я уже защитил и решил для себя, что займусь теперь чем-то менее экстремальным. По крайней мере, истории Уэльса в моих планах не значилось. Но вот что произошло уже после защиты: набравшись наглости, я написал письмо (напоминаю: бумажное!) профессору колледжа в Свонси Ральфу Гриффитсу, задав несколько вопросов по своей теме. Тот тут же ответил, завязалась переписка (на которую денег у меня решительно не хватало; письма за границу стоили тогда очень дорого), Университет Уэльса зачем-то предложил мне получить в нем MA по местной истории, выделил даже стипендию, покрывающую половину расходов, но я, конечно, отказался: в тот год, учитывая курс рубля и уровень зарплат небандитской части населения, на эту половину можно было скупить ровно половину Нижнего Новгорода. Я даже уже забыл об этой истории, когда пришла посылка с журналами.

Далее должен следовать панегирик британским ученым, которые поддержали молодого иностранного коллегу — и продолжали делать это в течение нескольких последующих лет. Зная невероятную деликатность и такт Ральфа Гриффитса, Риса Дэвиса (увы, ныне уже покойного), Беверли Смита, Тони Карра, Хью Прайса, от панегирика я воздержусь. Скажу только, что эти люди стали (и остаются) для меня образцом того человеческого типа, который обозначается словом «джентльмен»; человеческого типа, для меня лично, увы, почти недосягаемого. Умение делать добро, не подавая при этом никакого вида, — одна из лучших возможных черт гомо сапиенс. И хватит об этом.

Итак, на руках у меня оказалось сокровище, но я не знал, что же с ним делать теперь. История Уэльса оставалась в недалеком моем персональном прошлом, настоящее же было занято тяжким и суетным выживанием, беготней между пятью работами, смутными стремлениями в областях, далеких от медиевистики. Я написал восторженно-благодарное письмо, расставил журналы в специальный, отведенный под исторические книги шкаф и выборочно просматривал некоторые из них, скорее только для того, чтобы еще раз увериться в правильности оставления этой стези: насколько жалкой казалась моя диссертация на фоне небольшой, но неторопливо возделанной области исторического знания. Так прошло примерно полгода, пока опять не позвонил отец и сказал, что на мое имя пришло заказное письмо. Дальнейшее происходило по уже известной схеме: квитанция, отделение связи, дрожащие от любопытства руки, только это была не огромная посылка, а один конвертик, адрес лондонский, если не ошибаюсь, Gower Street. Британская Академия даровала мне fellowship, достаточный для того, чтобы провести исследовательский месяц в Уэльсе, под супервайзерским контролем профессора Ральфа Гриффитса (думаю, инициатора всей интриги), купить необходимую литературу, ну и вообще. Ноябрь — первую декаду декабря 1994-го я прожил между Свонси, Абериствитом и Бангором, поняв, наконец, что такое настоящие библиотеки, беседуя, наконец, о валлийской истории с настоящими джентльменами (см. выше), думая, думая, думая. Как (надеюсь) честный человек, после такого я не мог бросить свой предмет; поняв местный историографический контекст, я изобрел тему (точнее, пучок небольших тем, объединенных некоей исследовательской интенцией, что связывала мой собственный темперамент и довольно широкие гуманитарные интересы с валлийским Средневековьем) и неторопливо культивировал ее до нынешнего года, уже в нулевые превратив академические занятия из мандаторных в опциональные. Фокус моей деятельности сменился; вместо того чтобы в первую очередь писать, я все время читал по теме; жажда сказать новое слово меня не мучила, академического тщеславия (и даже честолюбия) автор сих строк лишен начисто, зато любопытство его безмерно. За последние восемнадцать (с трехгодичным перерывом) лет я думаю, что прочитал почти все, написанное по поводу политической, социальной, культурной и отчасти религиозной истории Уэльса XI–XIII вв., с небольшими экскурсиями в более ранний и поздний периоды. Это не хвастовство: просто область под названием «валлийская медиевистика» крайне невелика; она даже тянет на то, что в СССР называли «краеведением», если бы не вполне определенные исторические обстоятельства складывания и развития оной, дающие возможность обозначить ее на карте общеевропейской гуманитарной мысли.

И здесь требуется еще одно пояснение. Уэльс — относительно небольшой регион на западе Британии, где живут, в основном, валлийцы, народ, говорящий на одноименном языке (кельтской группы) и являющийся потомками «бриттов», которые до англо-саксонского завоевания были главным населением острова. Конечно, с самых древних времен там обитают и другие — ирландцы, скандинавы, фламандцы, французы (точнее — потомки всех вышеперечисленных), англичане, наконец — не говоря уже о последствиях миграционных волн последних ста с лишним лет. Надо сказать, английский язык здесь более в ходу, чем местный, но и последним пользуются довольно много — что явилось результатом как периода «национального возрождения», известного многим европейским народам, так и сознательной политики правительства Соединенного Королевства, которое всячески поддерживает сохранение и развитие валлийского. Кажется, в процентном отношении на местном языке во входящем в Великобританию Уэльсе говорят больше, чем на ирландском в независимой Ирландии. Но я сейчас не об этом. Когда примерно к VII веку нашей эры на большинстве территории Британии расселились англо-саксы, Уэльс, отгороженный от остальной части острова горами и реками, стал своего рода консервирующим бриттский мир заповедником; впрочем, специалисты по «темным векам» советуют нам не увлекаться изоляционистским сценарием: огромную роль в развитии многих валлийских земель сыграли ирландцы, а потом и скандинавы. Древневаллийскую церковь, патроном которой стал святой Дэвид, можно отнести к так называемым «кельтским церквям», которые чем дальше, тем больше расходились с Римом, оставаясь, впрочем, под общей его властью. Создать единое (даже прото-)государственное объединение местным жителям не удалось, регион славился междоусобицами и кровавыми войнами местных правителей. В конце XI в. после нормандского завоевания Англии на границе Уэльса появились сподвижники Вильяма Бастарда, постепенно они и их потомки захватывали одну территорию за другой; так часть Уэльса превратилась в так называемую Марку со смешанным населением, законом и большой степенью автономности в отношении английской короны. В XI–XIII вв. некоторые валлийские правители пытались объединить то, что осталось «чистым» от влияния завоевателей (т.н. Исконный Уэльс, Pura Wallia), но каждый раз все заканчивалось поражением; последнее из них потерпел представитель гвинедской династии Лливелин ап Гриффид в 1282 г., после чего Исконный Уэльс был завоеван окончательно и присоединен к короне. Дальше началась типичная колониальная история островного захолустья, взбудораженного разве что восстанием Овайна Глендура в начале XV в., да участием валлийцев в войнах «Роз» и гражданской войне XVII столетия. Уэльс был разбужен от глубокой провинциальной дремы индустриальной революцией, когда на юге региона почти мгновенно выросли металлургические заводы, а в землю врылись угольные шахты. Одновременно в регионе началось «национальное возрождение»; оно отличалось меньшим накалом и меньшим чреватым фашизоидностью романтизмом, чем, к примеру, ирландское, — хотя ведь мифического прошлого здесь с избытком, чего только стоит легенда о короле Артуре, имеющая чисто валлийское происхождение, или истории о барде Талиесине и волшебнике Мерлине. Валлийские националисты довольствовались, в основном, культурным ренессансом и нацпросветительством, не претендуя на отделение от Англии; их интерес заключался в спасении и ревитализации языка, создании системы воспроизводства местной культуры — и, конечно же, в написании «истинной» истории Уэльса, а не той, что виделась из Лондона или Оксфорда с Кембриджем. Начало академической позитивистской историографии было положено в первой трети прошлого столетия «Историей Уэльса» Джона Ллойда; после него можно назвать с дюжину крупных историков, филологов и археологов; последним из них, как мне кажется, был умерший несколько лет назад Рис Дэвис, автор следующей после ллойдовской фундаментальной истории средневекового Уэльса, которая, как мне кажется, в каком-то (а именно, фактологическом, позитивистском) смысле «закрыла» тему. Как говорил умирающий Кузмин, остались только детали. Или иные подходы. Последним я и пытался заниматься последние полтора десятка лет.

Но речь не о довольно скромных (if any) заслугах автора этого текста, а о контексте, точнее — о наложении сразу нескольких контекстов. Контекста моей личной жизни, контекста истории СССР и постсоветской России, контекста британской и валлийской истории и контекста истории Welsh studies. Последний из них — почти в полном виде — окружает меня в тот самый момент, когда я пишу эти строки. Вот он, книжный шкаф, в котором стоят и кирпичного цвета тысячестопятидесятистраничный (мелким шрифтом) Dictionary of Welsh Biography, и сочинения Геральда Камбрийского, и «История Уэльса» Джона Ллойда, издания средневековой «Хроники правителей» и средневековых эпистоляриев, имеющих отношение к Уэльсу, работы Дэвида Уокера, Тони Карра, Риса Дэвиса, Хью Прайса. Все эти годы я охотился за ними, покупал в самых разных местах — в лучшем из букинистов мира, в Абериствите, в полузамаскированном в куртинах лондонского Брунсвика букинисте Skoob, в гигантском букинисте в ирландском Голуэе, в Кембридже, Свонси, Кардиффе, выписывал на Abebooks, получал от авторов в подарок и на рецензию. И, конечно, венцом моей коллекции всегда был тот самый комплект The Welsh History Review. В этом можно увидеть своего рода спортивный азарт, ну и пусть, не исключено, что мы сталкиваемся с проявлением атавистического книгоедства, характерного для антиквариев, черт с ним, но я уверен: ни у кого в мире нет такой коллекции книг и журналов по этой теме. И все это кончилось в одночасье. Удар в спину нанесла одна из любимейших библиотек, Национальная библиотека Уэльса в Абериствите. Несколько недель назад я обнаружил, что они отсканировали и выложили на свой сайт все содержание The Welsh History Review за сорок лет: с 1960 по 2001 г., на девять лет больше, чем у меня. И я уверен, что это только начало конца.

Нет-нет, мой текст вовсе не параноидальная дескрипция превращения невинного (и почти случайного) академического флирта в тяжкую обсессию библиомана. Отнюдь. Как я и обещал, речь идет о наложении контекстов. Начиная с почти полной тьмы, побуждаемый почти романтическими порывами, я прошел путь до почти исчерпывающего представления о том, что — с фактологической точки зрения и в смысле описания последовательности событий в определенных хронологических рамках — происходило в Уэльсе с такого-то по такой-то век. Плюс к этому я получил менее исчерпывающую, но вполне достаточную информацию обо всех прочих столетиях. К этому добавим знакомство с основными трудами, понимание трендов в локальной историографии, знание ее главных и второстепенных героев. Все это, довольно компактно упакованное, лежит у меня в голове (хотя стоит на полгода оставить занятия валлийской историей, как в этой ткани начинают возникать прорехи; такого рода знание следует поддерживать, иначе оно — не связанное с так называемыми «актуальными смыслами» — уходит без следа) — и, уже совсем не компактно, стоит в том самом книжном шкафу. Некоторым образом, это знание завершено; опять-таки, остались только детали. То же самое произошло с валлийской историографией (и шире, с любой иной историографией, посвященной средневековому Уэльсу). После Риса Дэвиса создавать большие обзорные тома решительно незачем (а после краткого изложения того же самого в двух одноименных пособиях «Средневековый Уэльс» Тони Карра и Дэвида Уокера, краткие изложения тоже писать не следует). Валлийская церковная история описана почти исчерпывающе. Чуть менее подробно — социальная, но здесь уже ничего не поделаешь: мало источников. Про филологию и археологию ничего не скажу — не специалист, но есть подозрения, что больших открытий здесь уже не будет. Если в «больших европейских странах» кризис традиционного позитивистского исторического нарратива стал результатом исчерпанности самой парадигмы, из которой исходил этот нарратив, то в случае региональной истории все гораздо проще — больше фактов уже не узнать (или почти не узнать). Казалось бы, остается еще их по-новому интерпертировать; однако здесь начинается самое страшное: эти факты были добыты в рамках старой парадигмы для старых же описательных и объяснительных моделей. Сейчас они вряд ли помогут — в эпоху postcolonial, gender и прочих studies. Новые микроскопы дают возможность увидеть только то, что предполагают увидеть их создатели. Старые — тоже. Впрочем, вместо микробов всегда можно описывать микроскопы.

Так моя любовно собранная библиотека по валлийской истории стала памятником сразу двум (иногда диахронически, иногда синхронически) разным эпохам двух географически разных частей света, эпохам героической и постгероической. Первый номер первого тома The Welsh History Review (1960) начинается с предисловия редакционной коллегии, где говорится о необходимости создать некое общее место (прежде всего) для публикаций валлийских историков о валлийской истории. Также там говорится о просветительской функции местного историка и о том, что знание валлийской истории необходимо распространять в школах. Первым главредом журнала был сэр Гланмор Уилльямс, автор традиционных, подробных обзорных работ «Уэльс и Реформация», «Валлийская церковь от завоевания до Реформации» и биографии Овайна Глендура. В этом же номере — «Заметка о Гриффиде ап Лливелине» Дэвида Уокера, которого я встретил в 1994 г. уже сильно немолодым человеком, завершившим академическую карьеру и ставшим священником. В третьем номере — небольшой текст о шведских заимствованиях из средневекового валлийского права; соавтора работы по имени Даффид Дженкинс я тоже встречал, но уже в 1997 г. в Бангоре. Ему, как я сейчас обнаружил, было тогда 86 лет; мы поговорили, он показал мне выпущенный аж в 1971 г. странный сборник “Celtic Law Papers. Introductory to Welsh Medieval Law and Government”, предназначенный для загадочной International Comission for the History of Representative and Parliamentary Institutions; несмотря на безденежье, я не выдержал соблазна и купил его. Книга до сих пор стоит на полке, бережно обернутая в папиросную бумагу. Что же до Дженкинса, этот крупнейший знаток средневекового валлийского права умер в мае 2012-го в возрасте 101 года. Его биография типична для времен романтического национализма: юрист, много сделавший для распространения валлийского языка и придания ему статуса официального в Княжестве Уэльс, защитник трех членов местной националистической партии, совершивших, кажется, единственный в истории этого движения диверсионный акт — поджог помещения военной летной школы в Пениберте (злоумышленники тут же сдались властям), убежденный христианский пацифист, журналист, политик, историк-самоучка. Естественно, сейчас подобных людей среди авторов The Welsh History Review нет и быть не может; здесь только профессионалы, пытающиеся выкарабкаться из безнадежной ситуации конца большого нарратива истории маленькой страны. Это ни плохо, ни хорошо, это так. Это происходит со всеми нами, кто пытается думать об истории и о своем думании об истории. Ну и конечно с теми, кто думает о значении странных книжных сокровищ, хранящихся в общественных библиотеках и частных квартирах.

Так что же делать с ним, монументом, что возвышается в спальне моей съемной квартиры, в чужом городе, в чужой стране, где я уж точно не собираюсь проводить остаток своей жизни? Я таскал бумажный памятник двум контекстам, своему и… тоже каким-то образом своему, из одной географической точки в другую, из шкафа в шкаф, из полированных остатков румынского совгарнитура в минималистическую протестантскую «Икею». Более того, я его процентов на восемьдесят-девяносто прочел, остальное же либо не буду читать никогда, либо вообще это не читают, а «изучают», вроде составленного Ральфом Гриффитсом сборника документов “The Principality of Wales in the Later Middle Ages. The Structure and Personnel of Government. I. South Wales, 1277—1536” (634 p.). История завершена, вместе с завершением историографии. Опять-таки, остались детали. Их можно приводить в порядок оставшийся эон — или пуститься в другое приключение. Ведь никогда ничего не поздно.

The Welsh History Review. – [Cardiff:] University of Wales Press, 1960.

Примечания:

[1]http://www.history.ac.uk/makinghistory/resources/interviews/Griffiths_Ralph.html

[2] Александр Пятигорский «Философия одного переулка».

[3] Сказанное ни в коей мере не относится к обычным заведениям этого типа; сладостные часы, проведенные в детстве в читальном зале Автозаводской районной библиотеки города Горького тому порукой.

       
Print version Распечатать