Они выходят на улицу

Политические марши, приобретающие сейчас свою окончательную форму, демонстрируют по крайней мере одно достаточно важное качество актуальной российской политики. Для его понимания следует отбросить, хотя бы на время, популярные конспирологические рассуждения, предполагающие, что марши - прямо или косвенно стоят на службе властных структур. Даже если так, сама форма "марша" указывает на тот достаточно значимый факт, что в преддверии парламентских и президентских выборов основные политические персоналии остаются в тени или в полутени, в ситуации подвеса, некоей конкурентной анонимности. Традиционно российское госуправление отличалось ставкой на "персонализм", на "лица", на "своих", однако, как это ни странно, в своем последовательном развитии эта тенденция приводит к деперсонализации, которая проявляется как на уровне официальной политики, так и - в инвертированном виде - в самой форме "марша".

Естественно, ведущая фигура подобной анонимизации, происходящей на официальном уровне, транслируемая СМИ и утверждаемая, пусть и с оговорками, в качестве образца, - это фигура "преемника". Это хорошо показано в недавнем анекдоте - преемник как зверь содержится за закрытой дверью, реанимируя традиционные гносеологические вопросы: дело не в том, что мы не знаем, кто это такой, дело в том, что структурно этого не знает и сам президент и - соответственно - "сам" преемник. Предельный персонализм оборачивается предельной безличностью, поскольку сама эта ситуация задает некий последовательно мифологический мир, в котором никто ничего не знает, но все уже связаны некими незримыми узами. Где-то там, в самом бытии, все уже случилось. Именно значимость лица - и его поиска - определяет то, что в конечном счете лицо может быть предельно произвольным, однако эта произвольность никак не соотносится с процедурой нахождения. Преемник все больше напоминает "маленького будду", которого, возможно, - если карты лягут - потребуется искать где-то совсем далеко, за пределами страны, а может и за пределами Галактики. Естественно, "реальное" распределение позиций потенциальных преемников и знание о нем ни в коей мере не спасают нас от ситуации обезличивания, поскольку даже самый известный и, положим, обладающий какой-то политической программой преемник постепенно теряет этот статус (переходя в ранг заурядной политической фигуры), уступая его постоянно вакантному месту "темной лошадки". Эта "вакансия", вписанная в политическую риторику и действия, оказывается компонентой, гораздо более значимой, нежели можно решить, если приравнять ее к простому тактическому ходу или "завесе". Поскольку, в известном смысле, и сама представительная политика строится по модели завесы - прикрытия, прикрывающего (то есть "сохраняющего", "оберегающего" и, одновременно, "затемняющего", "скрывающего") интересы народа.

Многочисленные и многомесячные попытки построить противовес этой "вакансии", то есть "черной дыре" российской политики, скорее, приводят к ее усилению. Дыра питается бросаемой в нее массой. "Двухпартийная" система в ее нынешней форме склонна поддерживать господствующий анонимат за счет декламации программ, которые заведомо не могут получить политического воплощения, оставаясь игрой на исторических реминисценциях (например таков "социализм" без социалистической теории). Если, с одной стороны, каждый значимый преемник (Иванов или Медведев), постепенно приобретая статус действительного политика со вполне узнаваемой программой, в соответствии со структурными закономерностями удаляется от вакантного места преемника (поскольку такому политику, выпадающему в пространство "нормального" политического процесса, технология преемства может и не понадобиться), то развитие, "выталкивание" на поверхность маргинального политика или "функционера", рост его "капитализации" на официальном политическом поле неизбежно приближают его к месту "преемника", создавая впечатление, что его "раскрутка" "как бы" в альтернативу - лишь ловкий ход, направленный на заполнение вакансии именно тем, что должно ее заполнить. Иными словами, черная дыра организует круговорот преемников вокруг себя - затягивая одних и выплевывая других, но не отпуская их из поля своего тяготения. Такова "сингулярность" официальной российской политики.

За пределами этой сингулярности, что вполне понятно, оказывается огромное число полюсов потенциальной политизации. Их представители не могут играть в игру дарования временных статусов и приближения к вакантному месту. В то же время, они не могут разыграть и альтернативу "нормального политического процесса". В результате "марш", как ведущее проявление "оппозиции", приобретает ряд весьма интересных черт, которые вряд ли найдешь в аналогичных формах международного протестного движения.

Первое качество достаточно легко выяснить, если сравнить, например, проблемы современных радикальных левых с тем, как происходит унификация "несогласных" в форме "маршей". На приближающихся президентских выборах в той же Франции будут участвовать сразу несколько кандидатов от партий и платформ, которые объединялись под общей маркой "антилиберальных левых". Однако наличие персональных лидеров и вполне определенных программ (а также некоторая нерасторопность в решение срочных задач самоопределения) поставили крест на возможности выдвижения "единого" кандидата. Избиратель столкнется с несколькими типами "левых", из которых, например, один представляет себя в качестве "стопроцентно левого". Такое расщепление явилось следствием дискурсивных историй, от которых не так просто отказаться (например, Коммунистическая партия не может отказаться от выдвижения именно своего кандидата). "Марш" в России - демонстрация реального или по крайней мере желаемого отказа от любой дискурсивной истории: программы, партии и персоналии должны быть стерты в этом виртуальном "объединении". Черной дыре официальной политики может противостоять только черная дыра "самого народа", который выходит на улицы.

Сама эта форма "выхода" также немаловажна. Она указывает, прежде всего, на то, что социальное пространство крупных российских городов остается, по существу, советским, что, вообще говоря, не является каким-то "недостатком". Не существует символической и реальной границы "царства закона" и "царства недовольных". В Москве и Петербурге, что бы там ни говорить, нет гетто, куда полиция (милиция) боялась бы сунуть нос. В этом смысле, на уровне социального распределения, нет экстерриториальных зон, которые заведомо представляли бы опасность для "нормального" функционирования и отправления власти (в отличие от тех же парижских "банлье" и вообще французской традиции экстерриториальности: замечательно, что недавние инциденты и погромы в gare du Nord в Париже вызывают в памяти кадры "Подземки" - банлье, гетто расползается по социуму, но только под землей). Если, грубо говоря, в Париже или в Рио сразу видно, где начинаются недовольные (и чем именно они недовольны), то в России такого нет. Технологически - и для власти, и для профессиональной оппозиции, - это уже проблема. Недовольство не имеет здесь лица, поскольку у него все еще советское лицо - лицо "неопределимого" недовольства. Для его демонстрации оппозиции нужна искусственная форма временной, виртуальной экстерриториальности, каковой формой и является "марш". "Выход" на улицы - это не только прогулка, с которой можно не вернуться, но и, что еще более важно, выход за пределы нормального движения "завтрак-метро-работа-метро-дом-постель". Каникулы горожанина. Не имея натурального гетто, на улице создают временное гетто, отгороженное соответствующим образом. Но, в отличие от натурального, оно обладает вполне понятной потенцией стирания социальных и дискурсивных различий - здесь уже не важно, почему ты недоволен и как, главное, что недоволен. Марш - это, среди прочего, место работающих софизмов и вызовов (которые в просторечии называются "разводиловом на слаб о": "Если ты остался дома, значит ты боишься").

Поскольку "логика" преемника отменяет логику представительства (которая затребована в современном мире для "нормализации" политики), противостоять ей можно только инициированием "первичного политического процесса", то есть выведением самого народа в качестве "экстерриториального" для государства. Это очень хорошо понимают ведущие идеологи оппозиции. В известном смысле, официальная политика (и не только в России) оказывается работой представителей без представляемых, профессиональных "означающих", которые дезавуируют себя логикой "преемства", поскольку последняя реализуется, как уже было указано, в виде мистической "всеобщей" гармонии, судьбы, которая рано или поздно расставит все силы по местам, безо всякого нашего (народного) участия. И наоборот - политика оппозиционная представляет собой насильственную демонстрацию существования невозможных "означаемых", то есть самого народа как "представляемых" без представителей, что является политическим нонсенсом. Именно поэтому марш оказывается "границей" политики - он реально является политическим, но структурно и идеологически принужден описывать себя не в терминах политики, а, например, в терминах освобождения народа "для" (будущей или утопической) политики. Если власть поддерживает вакансию как структурное место в игре означающих ("имен", которые уже ничего не значат), то объединенный марш представляет собой акт инициирования представительства, то есть он неизбежно предполагает место - пока еще невозможное - "действительного" представителя, восстанавливающего "норму" политики неполитическими средствами. Этот "подлинный" представитель обязательно еще более анонимен, чем "преемник". Если даже идущие на марш являются "ведомыми", структурно они ведут впереди себя того, кто пока может быть совершенно анонимным - и даже обязан им быть, поскольку "наделение лицом" этого подлинного представителя неизбежно приближает его к потенциально опасному "официальному" политическому полю, структурированному вокруг "черной дыры", от которой, как выяснилось, не так-то просто отказаться - то есть она не исчезнет по одному лишь магическому слову президента, не устающему повторять свое "трах-тибидох".

В этом смысле мы можем говорить о столкновении двух "анониматов" - анонимата произвольной игры "преемства" и анонимата "подлинного" представления. Ведь подлинный представитель не должен чем-то отличаться от своих представляемых, он должен быть абсолютно прозрачным, даже невидимым, по крайней мере до поры до времени. Реально такая структурация обычно приводит либо к постепенному дискурсивному оформлению (и, как следствие, распаду марша, из которого струйками вытекают все новые и новые политики и программы), либо к постфактумному присвоению анонимного места "подлинного" представителя, которым может оказаться кто-то давно знакомый, но абсолютно неадекватный в качестве актуального "вождя" марша. Цикл деперсонализации завершается циклом персонализма: их объединяет формула "Он [бывший кем угодно] - Наше Все", обналичивающая сам народ в качестве собственности, воплощенной в предельно произвольном, но и предельно частном, конкретном лице. Нельзя сказать, что такая ситуация грозит полным провалом, но столь же нельзя мистифицировать второй, "оппозиционный", анонимат в качестве предвестника "реальной", то есть "настоящей", политики. Война за границу политического продолжается, оставаясь ограниченной пределами предыдущих - уже записанных - ходов, то есть тем простым фактом, что идти по собственным следам всегда удобнее, чем по бездорожью.

       
Print version Распечатать