Окно возможностей может захлопнуться

От редакции. Фонд поддержки гражданских инициатив «Стратегия 2020», образованный по итогам работы одноименных форумов, в конце сентября проводит свою стартовую конференцию под названием «Социальное измерение модернизации». Организаторы обещают собрать идеологов и практиков модернизации, в том числе, ученых с мировым именем для обсуждения альтернативных сценариев развития России и их социальных аспектов. О повестке предстоящих дискуссий рассказывает директор фонда Михаил Ремизов.

* * *

РЖ: В чем отличие предстоящей конференции от недавних дискуссий на мировом политическом форуме и других аналогичных площадках? Какой смысл Вы вкладываете в главную тему конференции?

Михаил Ремизов: Когда в СМИ обсуждали итоги ярославского форума, звучала мысль, что у нас в России среди политиков и экспертов сложился консенсус о модернизации, и споры идут только о темпах и глубине преобразований. Мне кажется, это не так. Потому что под модернизацией разные группы интересов и разные идеологические группы понимают разные, подчас диаметрально противоположные вещи. Причем не только у нас, но и на Западе. Те споры о модернизации, которые идут в России, являются во многом проекцией общемировых дебатов о послекризисной модели роста. Должна ли она основываться на «кейнсианских» госрасходах или на новом «бюджетном аскетизме», в котором нобелевский лауреат Стиглиц недавно обвинил европейские страны? На свободе перемещения капиталов, рабочей силы, товаров и услуг или новом протекционизме? На политике выравнивания доходов или новом неравенстве? Все эти дилеммы – часть глобальной повестки послекризисного развития, и уже ближайшее будущее должно расставить здесь свои акценты.

Если помните, еще недавно неким шаблоном развития, которому должны следовать страны в процессе модернизации, считался неолиберальный «вашингтонский консенсус». Сейчас некоторые говорят о возникновении «пекинского консенсуса», вокруг иных приоритетов и принципов. К сожалению, о «московском консенсусе» как эталоне развития, который могла бы предъявить миру Россия, говорить пока не приходится. Но как бы он ни назывался, этот будущий мировой мейнстрим складывается на наших глазах, так что если мы хотим участвовать в его формировании, делать это необходимо прямо сейчас.

Что же касается самой темы конференции, то в некотором смысле, в ней подразумевается разговор о главном. О том, для чего нам модернизация. И уже исходя из этого – какой именно она должна быть. Обычно, когда идет речь об экономических реформах, «социальное измерение» рассматривается как важный, но внешний, сопутствующий фактор. В данном случае, это не совсем верно, поскольку «социальный вопрос» – это вопрос не только цены модернизации или условий ее поддержки населением, это вопрос о самих целях того проекта развития, который мы называем модернизацией.

Даже если считать этот проект сугубо экономическим, то его конечные цели все равно лежат вне экономической области. В истории это прослеживается очень наглядно. Франция времен Кольбера, петровская Россия, Япония эпохи Мэйдзи – во всех этих и многих иных случаях форсированное развитие экономики было продиктовано военно-политическими целями. Сегодня тон задает уже не столько военно-политическая, сколько геоэкономическая конкуренция государств.

Последняя сводится, по выражению одного из участников конференции и основателей геоэкономики как научного направления - Карло Жана, - к стремлению обеспечить наилучшую возможную занятость для наибольшей части своего населения.

Сегодня мы вроде бы осознали, что сырьевая экономика не позволяет государству решать эту задачу, поскольку, как писали еще классики политэкономии, сырьевое хозяйство работает с убывающей отдачей – земля истощается, а издержки растут. В нашем случае, растут такими темпами, что стабильно высокие цены на нефть экономику уже не стимулируют, ей в качестве допинга необходимы постоянно растущие цены.

Даже тот уровень социальных обязательств государства, который существует сегодня, может оказаться для сырьевой России неподъемным. Но важнее другое – то, что социальная ответственность государства гораздо шире, чем ответственность перед пенсионерами или безработными. Это ответственность за поддержание развитой системы разделения труда – достаточно развитой для того, чтобы в ней могло «поместиться» современное, высокодифференцированное общество. Чтобы инженеры, ученые, учителя в России не превращались в «лишних людей».

РЖ: Но эксперты говорят, что модернизация производства может как раз негативно сказаться на занятости.

М.Р.: Собственно, это тоже одна из проблем к обсуждению. Причем это очень старая проблема. Экономический и технологический прогресс действительно может иногда проводить к социальным бедствиям. Вспомните Англию времен промышленной революции, когда «овцы съели людей» (т.е. текстильная промышленность пустила по миру огромные массы крестьян). Имея перед глазами этот опыт, Маркс писал о том, что процесс, при котором человеческий труд замещается технологиями, может привести к серьезному кризису капитализма, поскольку высокопроизводительной индустрии нужно все меньше рабочих рук, но все больше покупателей.

Маркс, как известно, несколько недооценил живучесть капитализма, которому до сих пор как-то удавалось решать эту проблему. Одно из решений состоит в том, что, по мере «технологизации» индустрии, человеческий труд концентрируется в сферах не материального, а социального воспроизводства. Например, в сферах управления или образования. Один из докладчиков конференции Рэндалл Коллинз, который много занимался социологией образования, именно с этим связывает рост сектора образования в современном обществе. Образование как бы абсорбирует то рабочее время людей, которое высвобождено технологиями. В этом смысле, так называемая «экономика знаний» не только подпитывает технологическое развитие, но и сглаживает его социальные риски, для того, чтобы новейшие технологии не «съели людей», так же, как это некогда сделали «овцы» английской промышленной революции.

РЖ: То есть, прогресс – все-таки опасная вещь для социальной стабильности.

М.Р.: Наверное, да. Но с одной оговоркой: его отсутствие для общества еще опаснее. Та же безработица «из-за модернизации» является проблемой, до которой нам еще надо дорасти.

Обратите внимание – ходячая истина о том, что модернизация производства может создать армию безработных мирно соседствует у нас с другой ходячей истиной – что для модернизации страны нам не хватает рабочих рук, и поэтому надо привлекать их из-за рубежа. Что собственно и происходит. Ставка на бросовую рабочую силу, на массовую иммиграцию или аутсорсинг лишает бизнес стимулов к технологическому развитию и оказывает разрушительное воздействие на социальную среду. И сегодня эта угроза гораздо актуальнее, чем вызовы новейших технологий.

Здесь заключен принципиальный выбор и еще одна тема для дискуссии. На мой взгляд, крайне важно, чтобы, критикуя ресурсно-сырьевой подход, мы не пришли явочным порядком к ресурсно-трудовому подходу, при котором главным ресурсом конкурентоспособности на глобальном рынке признается дешевая рабочая сила. Нам вряд ли стоит следовать здесь китайскому примеру, о чем очень точно говорит в своем интервью накануне конференции еще один ее участник американский экономист и политолог Клайд Престовиц.

Эту модель можно назвать «экономикой бедности». В юго-восточной Азии она себя оправдала, но это совсем не значит, что она сработает в России, потому что концепция развития, которая деморализует и демотивирует общество, не может быть эффективной. Если мы стремимся к формированию широкого среднего класса, общества социальной середины, то мы должны искать другие факторы конкурентоспособности, которые ассоциируются с европейской моделью развития, – высокое качество рабочей силы, развитый внутренний спрос, технологическое лидерство, опережающие инвестиции в образование и инновации. Шансы среднего класса в России полностью зависят от способности государства грамотно разыграть эти карты.

РЖ: Но способности государства у нас мало кому внушают доверие.

М.Р.: Вы правы, это аргумент, о который спотыкаются любые разговоры о политике развития. Государство у нас коррумпированное и неэффективное, следовательно, модернизация – это когда государства становится меньше. Эта логика воспринимается обществом как нечто самоочевидное. Президент недавно сказал о том, что у нас нет тяжелой атмосферы в обществе. Я позволил бы себе в этом усомниться, поскольку убеждение в тотальной и заведомой неэффективности не только государства, но любых масштабных проектов коллективного жизнеустройства, которыми, собственно, и создана человеческая цивилизация, – проявление довольно тяжелой атмосферы. Я бы сказал, атмосферы цивилизационного бессилия, которая не совместима с развитием.

В обществе должна появиться сила, которая смогла бы переломить эту атмосферу. У нас есть гипотеза, что такой силой должен стать интеллектуальный класс.

РЖ: Но вы сами говорили о том, что интеллектуалы тянут общество в разные стороны.

М.Р.: Вы правы, я с этого начал. Однако есть некий общий знаменатель, и он очень важен. «Книжных людей», чьей основной функцией является воспроизводство и передача знания, часто упрекают в «оторванности от жизни». У этого недостатка есть оборотная сторона – способность жить не сиюминутными, а долгосрочными интересами общества и тех социальных групп, с которыми они себя связывают, за которые они «болеют» в социальной игре. Для любой политической системы это большая проблема – обеспечить представительство долгосрочных, а не только текущих, непосредственных интересов, на которые завязаны основные группы влияния. Эта задача как раз и решается через механизмы влияния интеллектуального класса на политику и общественную жизнь.

Зачастую конфликт между разными «горизонтами интересов» – коротким и длинным – оказывается важнее, чем обычный классовый или социально-групповой конфликт. С точки зрения «коротких» социальных интересов самых разных групп, от «бюджетников» до «олигархов», мы еще можем позволить себе жить по инерции. С точки зрения долгосрочных интересов – это граничит с социальным самоубийством. Но чтобы условное «послезавтра» не обернулось катастрофой, действовать необходимо уже сегодня. Пока окно возможностей остается открытым. Но мы не знаем, когда оно может захлопнуться.

       
Print version Распечатать