Мимо острова Буяна

К критике геополитической концепции Вадима Цымбурского

Участвуя к подготовке к изданию сборника трудов одного из известных российских политологов Вадима Цымбурского, я заинтересовался его геополитической концепцией, известной под наименованием «остров Россия», тем паче, что она в определенной степени связана с моими профессиональными в недалеком прошлом занятиями. Это стало причиной моего интереса и к другим его трудам, в которых содержится анализ российского геополитического сознания, что напрямую связано с проблемой «открытого/закрытого общества», со спорами вокруг изоляционизма.

I

Концепция «острова Россия» заинтересовала меня, прежде всего, с точки зрения исторической перспективы, политико-религиозного дискурса, лежащего в основании того, что в современной российской литературе называют часто «русской цивилизацией». По существу, эта концепция — попытка решить давно уже ставшей хрестоматийной дилемму выбора пути развития России, но взятой для меня в новом, геополитическом аспекте. Здесь можно выделить как минимум два аспекта – собственно геополитический, обосновывающий понятие «национальная платформа», и образно-смысловой, понятийный аспекты. Я оставляю в стороне крайне важные для понимания концепции «острова России» рассуждения Цымбурского о «проливных территориях» или лимитрофах, сосредоточившись преимущественно на втором из указанных аспектов.

По признанию самого Цымбурского, идея «острова Россия» появилась у него в качестве «геополитической метафоры», но впоследствии она нашла подкрепление в историософских построениях его коллеги и соавтора по исследованию концепта «открытое общество» 1997 года Михаила Ильина. Нашла она также любопытное подтверждение и в некоторых памятниках русской литературы ХVI века [Цымбурский 2007: 340-341), а затем превратилась во вполне законченное понятие-паттерн русского геополитического мышления. Наиболее интересным и, возможно, дискуссионным в концепции, мне показалось отождествление часто употребляемого понятия, вполне заслуживающего статуса геополитического паттерна «Русская земля», который существовал на всем протяжении русской истории до ХVIII в., с «островным образом» России [Цымбурский 2007: 341]. За этим явно проглядывает идеологема – Россия издавна была заражена изоляционизмом, на какое-то время оказавшемся подавленным ложным, с точки зрения чувства национальной идентичности, желанием слиться с Европой.

Как представляется, здесь не учитывается та фундаментальная двойственность политико-религиозного сознания Средневековья, которую сам автор рассматриваемой концепции прекрасно выявлял при рассмотрении средневековых истоков идеи «открытого общества», и, в частности, в теории бл. Августина. На мой взгляд, недооценка этой двойственности приводит к неверным выводам. Цымбурский выделяет несколько этапов формирования «островного» сознания в России, которые, судя по всему, должны символизировать процесс восхождения от конкретного образа «острова» до геополитического понятия, то есть процесс формирования национального образно-понятийного цивилизационного мышления. Поэтому рассмотрение данной теории будет правильнее осуществлять, сообразуясь с логикой самого автора, внося там, где это необходимо, уточняющие коррективы.

II

Первый этап формирования прафеномена (если выражаться в терминах столь любимого автором Шпенглера) русского национального дискурса в геополитическом аспекте, Цымбурский видит в появлении в трудах арабских путешественников полузагадочного государства «ар-Русийя», предположительно находящегося на северо-западе России - в районе Новгорода-Пскова.

Ученый находит в арабских источниках сообщение о расположенном на острове государстве, скорее всего скандинавов, нападающих на окрестных славян. В данной информации ничего нереального и специфического нет. Еще Иордан (VI в.) сообщал о поселениях антов (полян), которым «болота и леса» служили городами. Да и в высказываемом Михаилом Ильиным сообщении об особенностях поселения славян, тоже нет ничего историософского - они все фиксируют по сути одно - обусловленность располагаемого поселения соображениями безопасности и хозяйственной деятельности.

На стадии родо-племенной организации общества подобный способ организации вполне реально историчен. Достаточно вспомнить, что столица хазарского государства – Итиль - тоже находился на острове. В своем исследовании, посвященном русскому язычеству, А.Н. Афанасьев приводит пример государства Руйяна, размещавшийся на острове и где власть принадлежала жрецам. Анализ понятия «остров» в древнерусском языке и в народных говорах Приуралья и Поволжья очень интересен и показателен. Во-первых, он демонстрирует общность древнерусского с общеиндоевропейскими языками в понимании «острова». Что сразу заставляет принять, что «остров» как образ книги Бытия совсем не чужд общеевропейскому сознанию и что в этом прочтении опять нет никакой русской специфики.

Затем в фундаментальной для всего этого историософского прочтения собственной концепции работе 1997 года «От великого острова Русия…», которую я здесь преимущественно и цитирую, Цымбурский обнаруживает явную «склонность» превращать любую территорию в «остров». При этом автор оставляет за скобками самые основные контексты этого превращения. А они оказываются исторически живучи. Например, в романе Н.С. Лескова «На ножах» дается понимание территории острова как места «забвения», места определенного чувствования или переживания. Под это понимание, само собой разумеется, можно подвести практически любую территорию.

III

Как мне представляемся, свой анализ Цымбурский должен был бы проводить и в еще одном ключе, попытавшись обнаружить образ острова в языческом сознании наших предков. Его оговорка о «дохристианском» происхождении русского «островитянства» была не вполне удовлетворительной, поскольку касалось самого слова, а не смыслов, заключенного в данном слове в процессе разрыва его с «обозначаемым» и становления его как понятия - «обозначающим». Погружение в языческое прошлое дало бы ему более наглядный и одновременно более адекватный путь в понимании дискурсного развития образа острова.

Анализ слова «остров», данный им на основании словарей языка раннего периода и народных говоров - совершенно правилен. Но не достаточен. Он дает лишь понимание его «острова» как «обозначаемого», конкретного понятия, но не «обозначающего», зафиксированного уже в языческом сознании в качестве понятия-образа. Этому может помочь известное исследование А.Н. Афанасьева о русском язычестве – «Поэтические воззрения славян на природу» (М., 1995). Как известно, русское язычество не создало собственного интеллектуального языка наподобие язычества древнегреческого. Однако мифология язычества проявилась в устном фольклоре и, в частности, в сказках и былинах.

Так, Афанасьев указывает на существование в русском языческом сознании в определенной степени сложившегося образно-понятийного восприятия острова. Уже в языческом сознании царство солнца и всеобщего благоденствия представляется нашим предкам как остров, достичь который можно, переплыв воздушные воды. Так возникает образ острова-Буянабаснословного острова» [Афанасьев 1995: 69]. Интересно, что слово буян — синоним яр, что, в числе прочего, означает также «плодородный, урожайный» [Афанасьев 1995: 70]. Буян - остров вечной весны, обильных осадков, находящийся под опекой бога-громовика. Остров счастья, образ социальной утопии, положивший начало последующей утопической мечте о стране всеобщего благоденствия - вот исходное значение образа острова, действительно выработанное нехристианским сознанием русских. Уже в ранней христианской традиции на Руси появляется образ островов блаженных, святых мужей - острова Макарийские, населенных христианскими подвижниками и святыми.

Мне представляется, что этими примерами можно ограничиться, чтобы зафиксировать одно важное содержание понятия «остров» в языческом сознании древних - это страна мечты, страна-идеал, страна-счастье. При этом оно все же по времени и своей исторической памяти древнее, чем то, о чем мы поведем речь дальше. Задаваемый здесь специфически церковный аспект изображения земли счастья вводит новый образ - образ Апокалипсиса с его небесным Иерусалимом, который получит свое продолжение в литературе раскола.

Совершенно незаслуженно Цымбурский опускает рассмотрение русской ментальности периода Киевской Руси и до ХVI века. Тем паче, что замечание ученого о том, что понятие «Русская земля» следует воспринимать в качестве синонима геополитического «островитянства», в дальнейшем не получило достаточной разработки. Что, впрочем, и не удивительно.

IV

Вспомним то место Книги Бытия, где говорится о послепотопном периоде: уже с Илариона Киевского данное место постоянно присутствует как парафраз рассуждений о месте Руси в мировой системе. Обычно в плане обнаружения Русью самой себя в мировом потопе неверия, как в «Послании Мисюрю Мунехину» псковского монаха Филофея XV века. Если непредвзято читать «О Законе и Благодати» Илариона, то легко заметить, что его образная перспектива совершенно укладывается в образный ряд Книги Бытия. С той лишь разницей, что море у Илариона не разделяет страны христианского мира, а соединяет их в одно целое (противопоставление образа озера и моря у Иллариона) - «И благодать Христова, объяв всю землю, ее покрыла, подобно водам моря» [Памятники древнерусской литературы 1997: 33]. Илларион ликует о том, что «Русская земля» известна как христианская во всех концах христианского мира [Памятники древнерусской литературы 1997: 47]. Не случайно, как отмечали исследователи древнерусской литературы, русских книжников на протяжении многих столетий интересовал окружающий Русь мир, новые страны, книжных людей на Руси отличало сознание единства с миром, а не чувство отделенности от него.

Вот здесь уместно вспомнить о довольно странном и интересном памятнике древнерусской литературы – «Голубиной книге». Точное время ее создания определить очень сложно. Она соединяет в себе как языческие элементы, так и ранние христианские образы. Если иметь в виду, что в «Стихираре» ХII века мы находим почти буквальную передачу текста из Книги Бытия, а этот период на Руси характеризуется как период «двоеверия», то вполне можно допустить, что создание «Голубиной книги» можно отнести к этому времени. Интересно, что в этой книге Русь изображена как «мати всех земель» за свою принадлежность к православной церкви и что она поставлена выше даже Иерусалима. Можно согласиться с Цымбурским в том, что понятие «остров» имеет церковно-конфессиональный контекст, повторенный и толкованием, хотя и аллегорическим (!) Андреем Кесарийским. Но, одновременно, следует и помнить, что и «Стихирарь» и толкование на Апокалипсис - византийского происхождения. А вот «Слово о полку Игореве», написанное примерно в тоже время - русского происхождения и в нем мы также обнаруживаем след «островитянства» — образ «острова Буяна».

Поэтому можно констатировать лишь наличие своего рода «конкурентности» и при том не геополитическую, а идейную в употреблении понятия-образа. Ни Илларион, ни Нестор, ни Даниил Заточник не знают острова Руси, но знают Русь как одну из христианских стран, которая существует наравне с другими как равное им государство. Возможно, она стоит даже выше других христианских земель, но она ни в коем случае не отделена, не отчуждена от них.

В повествованиях об Иване III, в похвале тверскому князю Александру Борисовичу - образ Русской земли всегда рассматривается в общемировом контекте и не представляется она чем-то отделенным от мира. Единство с миром, интерес к нему – основной лейтмотив русской литературы этого периода. И никакого следа тяготения к изоляции страны в этот период у нас нет. Несмотря на то, что образ «острова» как некоей счастливой земли существовал уже в язычестве и, возможно, поэтому образ земли посреди моря становится уже в ранней христианской традиции на Руси столь непреложным. Иначе говоря, некий архетип «острова» и в самом деле присутствует в отечественном подсознании, но только этот архетип не имеет никакого отношения к политике «изоляционизма», к отчуждению от Европы и христианского мира.

Примечания:

Афанасьев А.Н. 1995. Поэтические воззрения славян на природу. М.

Памятники древнерусской литературы. 1997. Том 1. СПб.

Цымбурский В.Л. 2006. Остров Россия: Геополитические и хронополитические работы: 1993-2006. М., Росспэн.

       
Print version Распечатать