Мне, человеку, видевшему СССР только из-за борта чехословацкой коляски, трудно представить себя частью советской жизни. Мне трудно понять, что испытывала моя мать, воображая с девчатами в 1973 г. под Курском, как будут выглядеть фантастические, недостижимые двухтысячные; что они, эти сельские девчата, возможно, думали, что вот именно так, как в Курске, Киеве или (спаси господи!) Москве, ослепительно красивой, железобетонной, образцовой, как в фильмах Гайдая – таким и будет будущее. Я бы хотел прийти к ней тогдашней, пионерке, из этого самого будущего и сказать: Ленк, не морочь себе голову.

Архитектура – это лицо эпохи, это мощное, так сказать, идеологическое оружие. Это понимали все и всегда, и лучше всех – советы. Так как же ей, пионерке, не дивиться было огромным, в 10, в 16 этажей домам, возводящимся в считанные недели по типовым проектам по всей ее огромной родине? Как не воспринимать их как действительное доказательство индустриального рывка, приближения к западным стандартам комфорта, а в некоторых случаях и обгона этих стандартов? И ведь даже здание первого корпуса гуманитарных факультетов МГУ, в котором я провел пять лет и зим, и которое задумывалось как гостиница, блекло-фиолетовое, с нелепым громоздким козырьком, на котором барельефами тел советских атлетов написана околоматерная аббревиатура – ведь ей бы оно тоже показалось новым словом в науке и технике. Но я не хочу над ней смеяться – наоборот, я хотел бы оказаться на ее месте, когда она, уже комсомолкой, приехав в начале 80-х в чаемую Москву, впервые увидела километровый проспект Калинина, заехала в гости к институтской подруге во всесоюзно известный микрорайон «Новые Черемушки», вышла замуж за отца в типовом дворце бракосочетаний номер такой-то. Все эти примеры нового быта могут показаться сегодня устаревшими, невыразительными и нелепыми на фоне предшествовавших им архитектурных слоев – грандиозного сталинского ампира, смелого авангарда 20-х и элегантного дореволюционного модерна. Однако они были отражением своего времени: сначала оттепели, потом застоя и совсем потом и чуть-чуть – перестройки, и как таковые заслуживают нашего внимания. Бесчисленные здания-близнецы и гигантские пространства 60-х-80-х – все эти кинотеатры «Баку», дворцы пионеров, площади Ленина – казались тогда знамением будущего далеко не только молодым провинциалкам типа моей матери. Как сказал один армянский архитектор, цитируя другого человека, старыми дома делает не время, а архитекторы – и в мироощущении эпохи это значило, что надо строить такое новое, которое и через десятки лет покажется актуальным.

Советский архитектурный модернизм родился из возникшего в эпоху Хрущева чувства частичного освобождения (поощряется свобода творческого поиска – «коровники в амурах, райкомы в рококо»), частичного воссоединения с Западом, с миром (налаживаются программы обмена между архитектурными бюро), частичного диалога с порицаемой до того раннесоветской архитектурой (используется опыт конструктивистов). Как это происходит в России почти с любым благоприобретенным культурным явлением, новый стиль сначала копировал западные образцы, а спустя некоторое время, особенно с приходом Брежнева, стал самым настоящим родным, советским. В конце 60-х – начале 70-х центральная роль Москвы в решении общесоюзных архитектурных и градостроительных задач чем дальше, тем больше ослабевает, и национальным республикам предоставляется пускай относительная, но свобода самовыражения.

Именно эта свобода является темой недавно открывшейся в Вене выставки «Советский модернизм, 1955-1991: неизвестные истории». РСФСР в ней практически не фигурирует – и не только потому, что «Россия слишком большая», по словам одного из кураторов выставки, Александры Вахтер, но еще и потому, что это «убило бы представление о республиках».

«Нам было интересно посмотреть на процессы, происходившие на периферии – ведь там свои особенности политики и истории», – говорит второй куратор, Катарина Риттер. – «Кроме того, здесь, в Австрии, не так много людей знает, сколько вообще было республик в Союзе, как они назывались и так далее».

Перед поступлением в институт мать несколько лет прожила в Киеве, так что, наверно, к новоарбатским высоткам она была все же готова. В столице Украинской ССР было уже много примеров того, что ей предстоит увидеть в Москве: на окраине строился экспериментальный жилой район Виноградарь, а с 1965 г. свои алюминиевые двери дружелюбно раскрыл дворец пионеров архитектора Авраама Милетского, прообразом которого послужил, конечно, самый первый дворец – московский, на Ленинских горах. Подобные «сквозные темы» советского градостроительства объединяются на выставке под грифом Gebaute Ideologie, «построенная идеология». К ней относятся и пионерлагеря (самый главный и славный из которых, Артек, был основан в 1962 г.), и дворцы бракосочетаний, и круглые крытые рынки, и цирки, и, конечно, мемориальные комплексы, посвященные павшим в Великой отечественной войне.

Однако как различны эти типажи в Беларуси и, скажем, в Эстонии – не говоря уже о Киргизстане и Грузии! Из всех 14-ти национальных республик архитектурно наиболее близки Москве только Украина, Беларусь и Молдова. На остальной территории Союза дела обстояли иначе. В Прибалтике, например, всегда был силен антисоветский настрой, а в области искусств – влияние Скандинавии и центральной Европы; в Закавказье глубоки традиции местного зодчества, а центральноазиатские республики до 60-х, по сути, и не знали масштабной урбанизации (соответственно, вставал вопрос: как поместить восточного человека, привыкшего к жизни вне четырех стен, в обычный панельный дом?) Таким образом, перед нами совершенно разные архитектурные объекты, пускай и объединенные некоторым общим структурным, композиционным началом. При этом необходимо помнить, в каких непосредственных эмпирических условиях строилось новое будущее – города европейской части страны несли на себе следы и слезы войны, в Ташкенте в 1966-м году произошло мощное землетрясение и т.д.

Вахтер: «Архитектура этого периода – это очевидец своего времени, его проблем. Я тоже училась в одном из корпусов МГУ брежневского времени. Вот где бы люди учились, если бы его не было? Где бы люди жили?»

Риттер: «На западе восприятие архитектуры той эпохи примерно такое же, это, скажем так, не самый любимый период… Должно пройти какое-то время, прежде чем люди всерьез задумаются о его ценностях, социально-политическом фоне. В каком-то смысле и у нас, и у вас шли параллельные процессы, и проблемы, из них возникшие, тоже похожи».

Выставка уделяет внимание еще одному важному факту: несмотря на кажущееся засилье, архитектура 60-х-80-х – это во многом архитектура «бумажная», умозрительная. Этого, конечно, не могла знать моя мать тогда, в семьдесят третьем, как не могли этого знать и миллионы других советских людей. Новая жизнь проносилась мимо них забытыми на полках ЦНИИПов проектами, выдавая вместо себя реальность неполную, ущербную, лишенную идеальных бумажных граждан, вымеряющих ширь бумажных проспектов, поющих от коммунистического счастья. И даже если проект действительно осуществлялся (а к концу 80-х строительство практически прекратилось), то зачастую выходило совсем не то – вот она, вечная мука архитектора.

И все же что-то из осуществленного поражает воображение и сейчас. Например, здание Министерства автомобильных дорог Грузинской ССР в Тбилиси, построенное по проекту Георгия Чахавы и Зураба Джалагхании в 1974 г. Вырастающее прямо из горы, само все как плохо регулируемый перекресток, оно, пожалуй, никогда не покажется старым. А фантасмагорический концертно-спортивный комплекс в Ереване? А мрачно-торжественный мемориальный ансамбль в латвийском Саласпилсе?

Сейчас мама, конечно, не заметит за всем остальным шестидесятнического универмага на Соколе, не остановится, чтобы окинуть взглядом Новый Арбат – на что там смотреть? И я ведь, Ленк, прекрасно тебя понимаю. Вот, например, здание первого корпуса гуманитарных факультетов МГУ.

Вахтер: «Опять вы за свое. Конечно, можно было строить, как в 19 веке, но никто бы не оценил. Таким был дух времени».

Риттер: «Да».

Иллюстрации:

1. Министерство автомобильных дорог Грузинской ССР, Тбилиси, 1974. Автор - Симона Рота.

2. Площадь Ленина, Ташкент, 1966-72. Личный архив Фархада Турсунова