В современных левых нет ничего левого. Ныне доминируют либеральные левые; по всем формальным критериям их пребывание у власти дало жалкие результаты – это провал. Неравенство достигло уровня, который в последний раз наблюдался в эпоху короля Эдварда, социальная мобильность упала до уровня предвоенных лет, а простой рабочий получает сегодня меньший процент ВНП, чем во времена Макмиллана. Экономика повсюду способствует укреплению монополии немногих за счет лишения собственности и обнищания все большего числа людей. Более того, лейбористы пытаются все время проводить неэффективную политику авторитаризма, например, они пытаются прекратить действие Habeas Corpus [английского закона 1679 года о неприкосновенности личности – прим. переводчика], а также перераспределить полномочия в пользу исполнительной власти за счет власти судебной и гражданской. Отчасти такие действия обусловлены не афишируемым сотрудничеством правительства с иностранными державами в вопросах, касающихся пыток и выдачи граждан. "Почему все это случилось?" – такой вопрос часто задают себе те, кто придерживается традиционных социалистических воззрений. Ответ, на мой взгляд, заключается в постепенном отказе социалистов от ключевого принципа: социальной общности.

Что не так с либерализмом?

Левые утратили свое влияние на общество в два этапа: приятие государства в поствоенное время и приятие индивидуализма после 1968 года. Данное двойное отречение коренится в политике соглашательства с традицией, полностью чуждой более раннему гражданскому и религиозному социализму, с традицией либерализма. Именно это соглашательство привело к образованию реального наследия послевоенных левых: авторитарное государство и атомизированное общество. Почему союз с либерализмом привел именно к этому печальному исходу?

Для того, чтобы понять данную тенденцию, необходимо кратко рассмотреть разрушительные последствия Французской и Американской революций. Обе революции родились из вполне оправданной критики абсолютистской власти аристократов. Однако либеральная философия, сменившая слабеющее аристократическое мировоззрение, привела, по точному замечанию де Токвиля, к появлению централизованного абсолютистского французского государства и американского общества, в котором каждый гражданин отделен от всех остальных и "почти замкнут на самом себе". Эти колебания между публичной автократией и частным солипсизмом вытекают из отсутствия в либеральной философии представлений о социальных общностях. Игнорируя проблему социальности, либерализм попадает в зависимость от пустой субъективной логики индивидуального самоутверждения и объективной логики столь же пустой насильно навязываемой универсальности.

Современный либерализм убежден в отсутствии субстанциальных объективных норм, а следовательно и в том, что все ценности одинаково субъективны, одинаково значимы и одинаково пусты. Либерализм – это, прежде всего, философия власти. Если не существует никаких ограничений для человеческих волений (а именно в этом суть либерального понимания свободы), то волевой самообоснованный самоценный выбор – единственный источник ценностей. В обществе, лишенном объективных ценностей, воля и власть – единственные источники ценностей. Либеральное государство, сталкивающееся с встречными и конкурирующими притязаниями изолированных воинственных индивидов, выбирает единственный путь к обеспечению мира: насильственное навязывание формальных договоренностей и утилитарного порядка. Такой порядок не содержит даже намека на внутреннюю добродетельность или направляющую цель. Это, в свою очередь, приводит к тому, что платой за индивидуальную свободу становятся сугубо формальное равенство, коренящееся в безразличии либерализма к различиям и в стирании каких-либо культурных особенностей в пользу навязываемого юридического однообразия.

В частности, либеральное государство провозглашает чисто формальное равенство, не учитывающее никаких реальных культурных различий, характеров, капиталов. Отказ от учета этих различий приводит к тому, что все сколько-нибудь значимые и содержательные вопросы решаются в частном порядке на основе договоренностей. В таких условиях более могущественный индивид будет всегда доминировать. Вот почему либерально-демократические государства, обещающие формальное равенство возможностей, оказываются неотделимыми от материального неравенства, разрушения высокой культуры и возрастающей власти беспринципных элит. Отказ либерализма от идеи социальной общности оставляет беспомощных индивидов на милость договорных отношений с власть имущими. Либеральное государство разрушает любые социальные общности, так как оно уверено – всем будут обеспечены равные права, как только все будут уравнены.

Государство – первое поражение левых

Государство всеобщего благосостояния, возникшее после 1945 года, по целому ряду критериев должно получить самые позитивные оценки. У государства есть масса функций, среди которых, например, обеспечение здоровья и благосостояния граждан. Однако, если левые сплетаются с этатизмом, это может иметь для них множество непреднамеренных серьезных последствий. С течением времени принятие рабочим классом идеи универсального благосостояния начинает вытесняться авторитарным государством, которое под видом тезисов об эффективности размывает все союзы рабочего класса, основанные на кооперации: профсоюзы, церковные общины, общества взаимного страхования и прочие организации взаимопомощи.

Выделение управленцев в особую группу лишило сообщества рабочих власти и похоронило палеокорпоративистскую альтернативу: замешанная на христианстве модель общей кооперации, направленной на достижение общего блага. Несмотря на то, что именно эта идея вдохновляла создателей модели государства всеобщего благосостояния, сегодня доминирует новая этатистская концепция договора, а право участия рядовых граждан в созданных ими же институтах стало все более отрицаться. Послевоенное структурирование было проведено по границам классового противостояния. За рабочими отрицалось право определять и участвовать в достижении общих для страны и предприятий, на которых они работали, целей, им оставалось одно право: в противостоянии с управленцами выторговывать себе более благоприятные условия труда. Обещание национализации было отвлекающим маневром, предлагающим опосредованную форму общественной собственности. Такая форма лишала рабочих власти, реально передающейся административной бюрократии. Тем самым неэффективность опосредованного управления была в промышленном производстве крепко-накрепко закреплена и освящена. Поскольку все стороны преследовали лишь свои собственные частные интересы, профсоюзы и менеджмент оказались неспособными на совместные договоренности и выработку общего видения по вопросам инвестиций, заработной платы и прибыли.

После того, как идея конфликта была заложена в самую сердцевину промышленной системы, неэффективный менеджмент и политика ограничения рабочих, сопровождаемые растущими аппетитами в плане заработной платы и распределения прибылей, привели в конце 60-х годов к сокращению инвестиций. Это сокращение продолжается вплоть до наших дней. Уменьшение инвестиций привело к уменьшению инноваций, экспорта и доли рыночного сектора в экономике. На фоне сокращения прибылей британские рабочие активизировались и стали требовать все больше благ, которых становилось все меньше. В результате произошел крах кейнсианской политики, проводившейся с 1945 по 1973 года, это произошло потому, что государство, субсидировавшее неудачную британскую экономическую модель, уже не могло даже поддерживать себя. Спираль роста заработной платы привела к тому, что государству приходилось занимать деньги для того, чтобы возвращать прежние долги и влезать в новые. Все это, как мы прекрасно знаем, подготовило почву для введения неолиберализма госпожи Тэтчер.

Индивид – второе поражение левых

Мне бы не хотелось создавать впечатление, что уже в конце 60-х годов все шло не так. Оппозиция войне во Вьетнаме была благородным и справедливым делом. Столь же благородной была кампания в защиту гражданских прав и свобод женщин. Более того, многие из новых левых не были культурными иконоборцами: они также хотели сохранить высокую культуру и сделать ее блага доступными для всех. Однако необходимо проанализировать то, как произошла деградация этого культурного наследия в бездумный консюмеризм и агрессивность поп-культуры, основанной на гедонизме и беспечной сексуализации. Почему произошла деградация, лишившая детей детства, освободившая мужчин от ответственности за женщин и превратившая последних в показатель статуса мужчины?

Экономический неолиберализм не восторжествовал бы в 1979 году, если бы среди самих новых левых в конце 60-х годов не утвердилось культурное либертарианство. Взгляды левых на культуру находятся в тайном и изощренном союзе с неолиберальной доктриной правых. На волне политики желаний поздних 60-х годов левые сконструировали политическую антропологию, в основе которой находится полностью замкнутая на себе либертарианская личность. Ослабив автономию институтов рабочего класса за счет государства, новые левые либералы решили заодно разрушить родственную им культуру взаимной и обоюдной добродетели. Осуждая белый рабочий класс как не соответствующий современным веяниям, как религиозный и реакционный, декадентские элиты из среднего класса с презрением смотрели на устоявшиеся модели сексуального поведения, нравственных обязательств и семейных уз. Во имя индивидуальных свобод левый авангард легитимировал порнографию, наркотики, сексуальные эксперименты как эстетические формы самовыражения. Но поступив так, они превратили человеческое тело в товар и позволили самым жестоким формам капиталистического угнетения определять формы сексуальности, желания и человеческих взаимоотношений. В результате, в конце 1960-х годов возникла новая форма социального существования. Ориентированная на саму себя и безжалостная в своем поиске гламурности и ощущений, это творение новых левых стало стремиться к политике безграничного эгоизма. Определяя другого через соотнесение с самим собой, оно рассматривало любое ограничение свободы как ущемление права выбора и ограничение воли. Утвердилось мнение, что воля и выбор должны в принципе не иметь никаких границ. Здесь мы уже можем отметить, что сложившиеся ценности левых были уже вполне прототэтчеристскими и неолиберальными.

Левые были обречены после того, как они приняли равенство через государство, а свободу через индивида, эта парадигма, либеральная по самим своим истокам, фатальна для идеи общности. Если общность не мыслится как краеугольный камень, то свобода и равенство начинают плести интриги против братства.

Экономика – поражение консерваторов

Некоторые инициативы, предпринятые госпожой Тэтчер, в ретроспективном осмыслении представляются оправданными. То, что тогда считалось корпоратизмом, на самом деле было чем угодно, но только не заботой об общем благе: неэффективная промышленность, субсидируемая государством, увековечивающим уже потерпевшую крах модель. Госпожа Тэтчер решила разрушить послевоенный порядок, она заняла сторону менеджмента и акционеров против того, что она считала необоснованными требованиями объединенных в профсоюзы рабочих. Ее политика была беспрецедентным по своей решимости отказом от кейнсианского идеала полной занятости, она купировала спираль роста зарплат 1970-х годов. Отказ поддерживать обанкротившуюся модель с помощью бюджетных трат был важным фактором, способствовавшим усугублению рецессии 1979 – 1981 годов. Этот спад был подстегнут, но отнюдь не спровоцирован политикой Тэтчер. В плане макроэкономики беспорядочная политика естественного отбора на свободным рынке поставила каждого производителя перед выбором: погибнуть или модернизироваться.

К сожалению, этот поворот был слишком идеологизирован, слишком помешан на фундаментализме свободного рынка. В результате многие ценные производства, многие полезные компании были уничтожены огненной бурей, не способствовавшей ни предложению, то есть инвестициям, ни спросу, то есть идеалу занятости. Британия совершила вопиющую ошибку: она заняла сторону финансового капитала в ущерб всем остальным формам инвестиций. В результате без защиты осталась промышленная база, которая нуждалась в срочной модернизации за счет привлечения дополнительных огромных средств. С 1979 по 1987 года японская промышленность выросла на 67%, тогда как в Великобритании рост промышленности оставался на нуле. Неудивительно, что вскоре в нашей стране возникли "постиндустриальные" зоны пустоты и зависимости от социальных выплат. Для многих рабочих районов, сильно ослабленных левым либертарианством и экономически опустошенных в виду отсутствия инвестиций и излишней оппозиционности профсоюзов, спад промышленности оказался той последней соломинкой, которая способна сломить хребет. Целые поколения рабочих семей оказались ввергнуты в постоянную безработицу и нищету. Однако то были лишь локальные следствия более широких экономических преобразований. Что еще более важно, госпожа Тэтчер отвергла идею о том, что прибыль, полученная частными предпринимателями должна находить свое применение там, где она была получена. Она полностью нивелировала понятия "национального капитала", лояльности своей общности, стране. Начала происходить систематическая эрозия всех взаимовыгодных отношений в рамках национальной экономики.

Что консерваторы не понимают или не могут понять, так это то, насколько разрушительной для общества является абсолютно индивидуалистическая экономика. Беспочвенный рынок, озабоченный только прибылью и не учитывающий ничего, кроме эффективности затрат, полностью безразличен к тому, как или где производится чаемая им прибыль. Выстраиваемая таким образом экономика игнорирует любые внешние по отношению к ней взаимоотношения, что, в конце концов, подрывает ее инновационность, а также само общество, частью которого эта экономика является. Подобная разрушительная идеология стала господствующей в 80-х годах. Начала происходить эрозия любых взаимоотношений, не основанных на прибыли, а разделяемая всеми бизнес этика стала считаться архаическим пережитком, препятствием к получению прибыли. Таким образом, были подорваны основы, необходимые для долговременной трудовой этики.

Все эти изменения происходили на фоне быстро меняющейся политической экономии. Капитал стал краткосрочным и спекулятивным, заинтересованным лишь своим благополучием и выгодой. Провозгласив, что именно это и есть глобализация, сторонники Тэтчер решили (и новые лейбористы с ними согласились) что Лондон – это стратегическое будущее Великобритании. Поскольку другие варианты развития (например, развитие промышленности) являются более трудоемкими и затратными, от них было решено отказаться. Великобритания приобрела экономическую монокультурность, большая часть ее национальной экономики оказалась загнанной в систему нерегулируемых отношений, основанных на кредитах и финансах. Это дало кратковременный рост. Кредит заменил зарплаты как средство раздувания спроса, после того как госпожа Тэтчер урезала общественные расходы, увеличив частное потребление. В определенном смысле можно сказать, что в плане общественной экономики Тэтчер была монетаристом - сокращение инфляции и ужесточение давления на труд, а в сфере частной экономики - кейнсианцем – раздувание спроса за счет урезания процентной ставки и девальвации стерлинга. То была дуалистическая политика, увеличившая совокупный спрос и оживившая все более слабеющую британскую экономику. Но в силу того, что экономический рост начался в условиях отсутствия какого-либо согласия между трудом и капиталом, не существовало основы, которая бы позволила распространяться этому росту на всю экономику. Таким образом, политика Тэтчер создала кратковременные условия для роста, однако за исключением сферы финансово-экономических манипуляций не было создано никаких механизмов, которые бы обеспечивали всеобщую причастность к этому росту.

Под убаюкивающую риторику о свободной рыночной экономике в Великобритании начал крепнуть монополистический капитализма, экономическая система, благоприятствующая богатым за счет дальнейшего обнищания бедных. Госпожа Тэтчер, похоже, не имела никакого представления о тех способах, которыми развитой капитализм может манипулировать рынком. В конце ее срока пребывания у власти, несмотря на некоторое оживление предпринимательской активности, инвестиционная база для предпринимательства практически исчезла, масштабы спекуляций увеличилась десятикратно, а показатели бедности удвоились. Тот факт, что новые лейбористы лишь усилили эти тенденции, свидетельствует о триумфе тэтчеровской модели (теперь уже окончательном) и о банкротстве левых. Консерваторы должны покончить с тэтчеризмом, поскольку именно тэтчеризм, а также неолиберальная парадигма вместе с их бледными подобиями в виде нового лейборизма, являются причиной наших нынешних бедствий.

Если консерваторы хотят избежать полного банкротства, если они действительно хотят возродить британское общество и экономику, то им следует стремиться к заключению нового союза между капиталом и трудом, между экономикой и обществом. Чтобы преодолеть нынешний кризис, они должны вернуться к своим истокам, к радикальным решениям в духе "единой нации". Именно это, как мне кажется, они и пытаются в настоящий момент сделать.

Новый консерватизм

Если социалисты отвергли идею общности по причине альянса с либералами, то консерваторы переняли наследие либерального индивидуализма, согласившись с либеральным видением экономики. Тот факт, что обе традиции соединились в политике новых лейбористов, может служить объяснением того, почему нынешнее правительство столь ужасно.

Однако сегодня потихоньку начинает развиваться новый отличный от тэтчеризма консерватизм. Его появление связано с прежним лидером консерваторов Джорджем Дунканом Смитом. Смит ощутил необходимость в создании консерватизма, достаточно радикального для того, чтобы смягчить проблему нищеты в городских трущобах Великобритании. Книга "Разрушенная Великобритании" вышла в декабре 2006 года, она переформатировала консерватизм вокруг новой повестки дня. Тезис о "разломанном обществе" был вновь поднят на щит, так возникло первое пост-тэтчеровское консервативного видение общества. Подлинный консерватизм начал зарождаться вокруг попыток осмыслить истоки и причины этого разлома. Именно консерваторы сегодня пытаются переосмыслить принцип общности и возродить социальное. Дискуссия тори о семье, локальных добровольных гражданских сообществах - это действительно радикальная повестка дня. Более того, попытка реставрации общества опирается, прежде всего, на успешную критику централизованного государства и, в меньшей степени, на критику либертарианского индивидуализма.

Что касается конкретных институциональных планов, то они пока еще находятся в процессе выработки. В своих наиболее проработанных аспектах новый консерватизм делает особый упор на признание ущерба, наносимого обществу государством, поэтому предлагается политика отказа от спланированного централизованного распределения ресурсов в пользу реагирования на местные потребности и инициативы. Что касается финансирования и законотворческой деятельности, то цель в том, чтобы дать рядовым гражданам возможность объединяться во имя реализации общих интересов и получать на это средства, которые в ином случае были бы вложены в медлительную бюрократическую систему, которая бы потратила их под эгидой государства на неэффективную стимуляцию некоего проекта. Первыми пользователями такой системы финансирования станут школы, но далее процесс должен распространиться и на иные сферы и области. Практика централизованной поддержки местной администрации и местных, городских или районных, проектов будет реструктурирована и децентрализована так, чтобы ориентироваться именно на соседские общины, обращающиеся за нужными им ресурсами. Что касается семейной политики, то здесь необходима дальнейшая разработка: отпуск для ухода за малолетними детьми должен быть сохранен, но есть и более радикальные предложения, например, налоговые льготы для семейных людей, которые бы предоставлялись работающему супругу и позволяли матери не работать, а ухаживать за детьми.

Однако если консерватизм хочет быть не просто рыночным морализаторством, а чем-то большим, то тогда его принципы должны быть применены в том числе и к экономической сфере. Развитие экономики, справедливо распределяющей результаты своего роста, - предпосылка для столь чаемых всеми нами изменений. Экономическим базисом нового консерватизма должен стать принцип, согласно которому каждый является собственником некоторых активов. Для все большего числа людей одной заработной платы не достаточно для гарантированного удовлетворения основных жизненных потребностей. Каждый нуждается в дополнительном источнике дохода, будь то владение собственностью, долей компании или акциями местного предприятия. Консерваторам следует прямо признать: причина бедности не в "неэффективном" поведении, но в нехватке капитала и, как следствие, в неспособности инвестировать ресурсы и изменять свою жизнь. Следовательно, искоренение бедности должно включать в себя меры по недопущению отъема прибыли у трудящихся (низкий уровень зарплат вынуждает людей влезать в долги, что является плохо скрываемой формой рабства) и преодолению проблемы изначального отсутствия активов у большей части населения. Политика благосостояния, основанного на владении активами, может первоначально сопровождать, а затем вообще вытеснить благосостояние, основанное на доходе. После этого можно будет остановиться, так как будет достигнут требуемый уровень самообеспечения. Следует развивать практику ипотеки, предоставляя гражданам возможность выкупать жилье по себестоимости, ипотека должна стать доступной для обитателей самых депрессивных районов Великобритании, что должно способствовать распространению имущественной демократии и на тех, кто лишен этого основополагающего фундамента устойчивости и безопасности.

Следует поощрять развитие местной экономики и положить конец существующей практике, когда в каждом региональном городе-клоне стоит один и тот же торговый центр. Капитализм монополий особенно там, где он действует во вред местным торговым точкам, должен быть подвергнут штрафам. Налоги, тарифные ставки должны быть дифференцированными в зависимости от того, как те или иные предприниматели воздействуют на местное производство и ситуацию на рынках. Также децентрализованное региональное и федеральное финансирование могло бы помочь местным предпринимателям развивать семейный или соседский бизнес, меняя тем самым к лучшему свои улицы и окрестности. Здесь консерваторы должны четко понять: свободный рынок непатриотичен. Никому ничем не обязанный капитал не имеет никаких привязок ни к Великобритании, ни к ее народу, ни к ее истории, ни, наконец, к ее будущему. Консерваторы должны вновь поднять на щит концепцию "патриотического капитала" как ресурса, призванного обновить страну, дать реальные инвестиции и сделать собственниками наибольшее число людей.

Налоговое бремя должно быть перераспределено так, чтобы корпорации и богачи платили больше, а все остальные – значительно меньше. По последним оценкам, налоговые потери Великобритании по причине увода доходов в оффшорный "налоговый рай" достигают по меньшей мере 110 миллиардов фунтов в год. Эта сумма эквивалентна тем средствам, которые выделяются на финансирование всей национальной системы здравоохранения. Потери от корпораций, уклоняющихся от налоговых выплат, по всей вероятности, вдвое превышают озвученную сумму. Вместо постоянного соглашательства с требованиями крупного бизнеса, следует достичь всеобщего согласия по поводу налогов. Мы уже достигли под эгидой ГАТТ соглашений по налогам на торговлю, так что же, кроме идеологии, мешает нам заключить аналогичные соглашения и в иных налоговых сферах.

Не исключено, что важнейшим аспектом нового консервативного ренессанса является его самая неразвитая часть – культура. Консерватизм вполне может создать хорошие институты, обеспечить финансирование программ возрождения гражданского общества. Если ему удастся ограничить государство, то тогда и рыночные механизмы смогут быть поставлены в жесткие рамки. Однако решающим фактором все же является обладание культурой взаимодействия и взаимности, способной заполнить возникающий вакуум. Сегодня миру не хватает защитников высокой культуры, мы слишком увлеклись гламуром и примитивными удовольствиями. Вместо культуры сегодня имеется девальвированное пространство фальшивых удовольствий и бездумного спроса. Высокая культура является высокой не в силу какого-то элитизма, коренящегося в классовых различиях, но в силу того, что хорошее лучше плохого, а добро желательней зла. Пока консерваторы не предпримут попытку возродить общую, но основанную на высоких ценностях цивилизацию, которая бы связывала воедино всех британцев, возродить такую культуру, которая была бы достойна веры и причастности, общество неминуемо будет разваливаться на либертарианских индивидов, преследующих частные интересы. Собственно, в этом состоянии мы сегодня и находимся. Требуется возрождение культуры национальной добродетели. Нам нужна культура, которая бы позволила различным культурам, расам и вероучениям Великобритании отбросить мультикультурализм и создать новые скрепы общности, основанные на разделяемых всеми ценностях и высоких идеалах. Только на такой основе может быть восстановлено то, что достойно называться обществом.

Источник: http://www.opendemocracy.net/blog/ourkingdom/2008/09/19/red-tory