Концепция информационной безопасности детей как угроза профессиональной деятельности российских психологов

5 декабря 2013 года на сайте Роскомнадзора предложен к общественному обсуждению текст Концепции информационной безопасности детей. Авторы этого документа представляют ведущие отечественные академические учреждения и пользуются научным авторитетом. Однако отдельные фрагменты этой работы обратили на себя внимание общественных активистов, социальных работников и психологов, и вызвали серьезные опасения о последствиях принятия документа.

Одиозные цитаты, которые привлекли внимание активистов, включают такую: “Критерий пропаганды альтернативных семейных отношений: <...> Например, на многих сайтах, пропагандирующих нетрадиционные отношения, приводятся статистические данные об усыновлении детей гомосексуальными и гетеросексуальными парами. Вырванная из более широкого контекста, эта информация может сформировать у детей и подростков представления о том, что гомосексуальная пара не хуже гетеросексуальной может справиться с родительскими обязанностями” (Раздел 6 с.78). В таком виде информирование оказывается приравнено к пропаганде. Пропагандой фактически предложено считать любое видимое проявление реально существующих явлений. Учитывая запрет на пропаганду, нежелательными сайтами оказываются фактически любые доступные информационные материалы, включая основополагающие научные источники. Гомофобия — политически актуальная и яркая, но далеко не единственная часть этой проблемы. Такой вариант цензурирования источников делает (научную) психологию просто невозможной.

Ситуация, в которой психологи без видимых колебаний сами подписываются под такими ограничениями, требует осмысления.

Еще несколько лет назад тема адаптации к сложности и ориентации в многообразии были очень популярны в профессиональной психологической литературе. Коллектив разработчиков программ мониторинга и повышения толерантности и преодоления предубеждений – это во многом те же люди, что и составители настоящей Концепции. Но сегодня повестка дня сменилась и новая Концепция предлагает в качестве параметров "безопасности" среды единообразие и предсказуемость. В ней можно встретить оценки “соответствия” и “искажения” по отношению к таким вещам как “ориентации в брачно-семейной сфере”, “надлежащее воспитание”, “традиционная модель брака” и т.п.

Нет ничего необычного в человеческом стремлении сделать мир более предсказуемым и понятным, и таким образом - более безопасным. Многие современные психологи фактически делают это своей профессиональной задачей, проясняя научными способами вопросы, волнующие широкую публику. Они участвуют в создании моделей объяснения реальности, которыми люди руководствуются в построении образа мира. При этом роль психологов в формировании представлений современных людей о самих себе постоянно растёт. Говоря об этом процессе, некоторые исследователи пользуются понятием “психологического общества”.

Когда требования упрощения социальной жизни формулируются на языке психологических категорий, это неизбежно приводит к обоснованию "нормализации". Так можно обозначить стремление свести проявления индивидуальности человека к единообразию, и этот процесс часто сопровождается запретом, осуждением или замалчиванием как "опасных" тех вариантов идентичности и общественного поведения, которые не попадают в эту провозглашенную норму. Поэтому психологи могут внести весомый вклад в обоснование репрессивного насилия в адрес тех, кто представляет альтернативные большинству образы жизни.

Зная о той роли, которую играет экспертиза и о том, как важно отделять личные предпочтения от научно обоснованных представлений о вреде, можно ожидать от экспертов-психологов аккуратности, доказательности, учета современных научных данных и проверяемых аргументов. Принципиальные вопросы о том, что именно представляет для детей опасность и чем можно поступиться ради защиты от нее, нуждаются в взвешенном обсуждении [1].

Концепция – это очень объемный документ, составляющий в сумме около 2 тысячи страниц. Она разбита на 20 разделов с приложениями, в которых на очень разном качественном уровне затрагивается широкий круг вопросов и тем. Часть тезисов в ней повторяется, часть – противоречит друг другу. Среди поставленных и решенных в ней задач – разработка критериев опасности информации для детей и их операционализация в целях экспертизы. Эта часть привлекает особое внимание, так как ею с большой вероятностью будет руководствоваться Роксомнадзор в отборе и запрете разных видов информации для детской аудитории [2]. Проведение таких экспертиз повлечёт за собой ограничения образовательного процесса для всех несовершеннолетних граждан.

Анализ Концепции представлен в приложении. Выводы из него вкратце таковы:

1. Многие предложенные авторами разработки не соответствуют принципам научности; в частности, в них не различаются доказанные суждения и гипотетические предположения, под видом терминов используются не имеющие чёткого определения понятия.

2. В отдельных случаях авторы оперируют представлениями, несовместимыми с профессиональными знаниями и этическим принципам психологов.

3. Методическая разработка, предлагающая модели или теории для полноценного экспертного исследования, в Концепции оторвана от предлагаемых авторами инструментов.

4. Некоторые аспекты информации, которую предлагают оценивать авторы, не имеют отношения к безопасности и в целом не могут быть подвергнуты однозначной оценке в предлагаемых ими категориях.

5. Экспертиза спорных материалов в Концепции в значительной мере сведена к структурированному опросу субъективных впечатлений эксперта, не предполагающего с его стороны исследования материала.

Авторы и гомофобия. Настоящая Концепция связана с недавно принятым на федеральном уровне законом о запрете пропаганды гомосексуализма: она ссылается на него и оперирует взятыми из этого закона определениями. "Пропаганда гомосексуализма" определена как “распространение информации, направленной на формирование у несовершеннолетних нетрадиционных сексуальных установок, привлекательности нетрадиционных сексуальных отношений, искаженного представления о социальной равноценности традиционных и нетрадиционных сексуальных отношений, либо навязывание информации о нетрадиционных сексуальных отношениях, вызывающей интерес к таким отношениям, если эти действия не содержат уголовно наказуемого деяния (ФЗ № 135-ФЗ от 29 июня 2013 г.).

О научной несостоятельности смысла, терминов и целей этого закона уже высказалось профессиональное сообщество социологов и психиатров. В нем в качестве оценочных используются категории “традиционных” и “нетрадиционных" отношений. Категории эти лишены конкретного наполнения [3], противоречат этнографическому, социологическому и историческому знанию и толкуются произвольно. Как показано в анализе, нет их и в Глоссарии Концепции, а раздел 18, посвященный прояснению терминов именно в этих пунктах, в отличие от прочих, цитирует определения закона без всякой оценки и психологического анализа (Раздел 18, с.36). Предлагая модифицировать “традиционные отношения” в зависимости от этнокультурного контекста, но не указывая алгоритма этой модификации и анализа этой смены контекста, авторы лишь подчеркивают этим его конъюнктурный и популистский характер.

Повторим тривиальный аргумент о том, что гомосексуальность не рассматривается как расстройство или отклонение во всех основополагающих документах, которыми руководствуются представители помогающих профессий, так как никаких негативных следствий гомосексуальности так и не было показано [4] (см. полный анализ вопроса в статье Игоря Кона). Считается также эмпирически доказанным фактом, что информационное влияние не определяет результатов становления психосексуальной идентичности подростка, хотя и может создать психологические трудности и препятствия на пути примирения с ней. Таким образом, профессиональные психологи обязаны руководствуются положением, что доступ детей к информации о гомосексуальности не определяет их ориентацию во взрослом возрасте.

Существует действительно большой список причин, по которым экспертное сообщество психологов использовать таким образом понятия “пропаганды гомосексуализма” не может. Последствия такого использования становятся зримыми и затрагивают судьбы людей. Среди таких последствий есть анекдотические [5], но есть и трагические. Следствием законов, поддерживающих дискриминацию по признаку сексуальной идентичности под видом охраны здоровья детей, является прямой риск жизни российским подросткам. Так, в России один из самых высоких уровней подростковой смертности от суицида в мире, при этом “гомосексуальные или неопределившиеся со своей ориентацией подростки в 3,41 раза чаще сообщали о том, что ранее предпринимали попытку покончить с собой” – приводит обзор исследований детский психиатр Елисей Осин.

Другое следствие – угроза уже существующим однополым семьям, супружеским и детско-родительским отношениям в них. В этом же 2013 году в России было законодательно запрещено усыновление однополыми парами в контексте запрета иностранного усыновления сирот. Удивительно ли, что недавно был предложен даже закон о лишении гомосексуальных людей родительских прав, мотивировка которого включала лишь одну ссылку на работу современного учёного, причём сам этот учёный заявил протест против такого использования своих работ [6].

Это наступление на семьи и детско-родительские отношения путем спекулирования выдуманной, т.е. научно не доказанной "связью" между сексуальной ориентацией человека, его семейной средой и его родительскими способностями может и дальше продолжаться, тем более если просвещение по этому вопросу провозглашается психологами нежелательным.

Во всех описанных выше случаях – работы по преодолению гомофобии, консультирования гомосексуальных подростков и их родителей, работа с семьями и т.д. - подготовленный и действующий в рамках профессиональных знаний и этических принципов консультант должен предоставить полную и правдивую информацию подростку или ребенку; если он работает с семьей или организацией - провести информационную работу и с его окружением, информируя о том, что гомосексуальная ориентация является нормальной; помочь семье любого состава прояснить предпочитаемый и самый гармоничный именно для них тип отношений, помогая рефлексивно отнестись к бытующим установкам и выработать свои.

Социальная помощь несовершеннолетним, профилактика рисков. Отдельной проблемой являются вероятные следствия использования этой Концепции для социальной работы. О них можно судить по тому, как авторы решают вопрос с информационными аспектами защиты от наркотиков. "Пропагандой наркотиков" фактически признаётся информирование об их действии и свойствах. Это означает запрет на эффективные программы профилактики для целевой аудитории, построенные на повышении способности молодых людей противостоять рискам, источником которых является их социальное окружение. Исследованиями эффективности программ профилактики потребления алкоголя и наркотиков среди несовершеннолетних подростков показано, что важными факторами их реальной безопасности являются адекватная их опыту правдивая информация и способность контролировать свою жизнь (см обсуждение в Разделе 2). «Демонизация» того, что составляет повседневность близких и знакомых многих подростков, запугивание по небезразличной для них теме и при этом запрет на любую значимую информацию – неэффективны для контроля вовлечения несовершеннолетних в наркопотребление. Кроме общей теории модификации поведения, хороший обзор которой дан в Разделе 18, существует и традиция оценки эффективности и конкретных программ профилактики вредных привычек у подростков. В мировой практике накоплен и постоянно обновляется такой опыт [7], очень мало известный и используемый в России. Сомнения в применимости этих материалов к современной российской ситуации развеиваются, если проанализировать, например, качественные исследования наших подростков под руководством Елены Омельченко, вскрывающим те же взаимосвязи. В этом цикле исследований показано, что моральная паника на тему наркотиков в СМИ скорей способствует повышению риска для подростков, но не охране их безопасности. Кстати, этот вывод согласуется с выводами авторов раздела 2 Концепции о том, что у большой доли подростков “"универсалов" с широким кругом интересов в Интернете, кроме онлайн игр, высокий уровень запретов приводит к противоположному эффекту - усилению риска” (Раздел 6, с.48).

Особенно много проблем возникает в сфере оказания помощи уже употребляющим наркотики или алкоголь социально неблагополучным подросткам и их близким. Доступ в интернет и социальные сети и среди людей в ситуации социального неблагополучия широко распространен. Это полезный канал донесения действенной информации до этой целевой группы, в том числе в рамках стратегии снижения вреда. Так, в социальных сетях существуют закрытые группы, в которых употребляющие наркотики подростки могут узнать график работы социального работника, получить важную информацию о том, как обеспечить максимальную безопасность при инъекционном употреблении наркотиков, контакты врачей, которые примут их без негативных последствий и т.д. Программы снижения вреда от наркопотребления для совершеннолетних входят в рекомендации Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ) и основаны только на научно обоснованных методах. Во многих странах эти принципы позволили значительно улучшить наркополитическую ситуацию. В нашей стране принципы снижения вреда нередко встречают противодействие и превратно истолковываются. В том числе потому, что политика нарковойны (о наркотиках и вовлеченных в их употребления людях можно отзываться либо плохо и воинственно, либо – никак) блокирует общественную дискуссию по этой проблеме. Так, в прошлом году была закрыта русская версия сайта Фонда Андрея Рылькова, адресованного, в частности, целевой группе наркопотребителей в целях сохранения их здоровья. Формальным критерием закрытия стала пропаганда метадона – в рамках информирования о заместительной терапии наркомании как о современном медицинском протоколе лечения по версии ВОЗ. При этом, напомним, ВОЗ действует в составе ООН. Россия является членом ВОЗ и признает протоколы ВОЗ и рекомендации ООН; однако если следовать данной Концепции, придётся признать, что само информирование о них в нашей стране окажется правонарушением.

Таким образом, авторы Концепции неприемлемо упростили проблему безопасности детей и особенно подростков, уже находящихся в сложных условиях, а скорее даже “не заметили” их. Для них “не существует” также вопросов просвещения и поддержки детей родителей с аддикциями или вовлеченных в секс-работу подростков без определенного места жительства. Предлагаемые ими критерии информационной безопасности не подходят для большого количества подростков, для которых предоставление полной и вызывающей доверие информации в интернете является важной мерой поддержки в ситуации высоких рисков их «оффлайнового» социального окружения. Отдельное возмущение вызывает в свете сказанного уже не кажущееся случайным смешение авторами деструктивных практик и судеб людей, в первую очередь он них страдающих. Например, следующий фрагмент “Критерий No2.4.3 Социальное одобрение. Информация, в различных формах одобряющая или поощряющая людей, занимающихся данными практиками. Например, прямые или косвенные одобрения людей, занимающихся проституцией, попрошайничеством бродяжничеством (Раздел 6, с.80) является примером социальной нетерпимости написавших эти строки. Противодействие такой нетерпимости является критически важным при оказании реальной помощи попавшим в подобные сложные жизненные ситуации людям, в том числе несовершеннолетним.

Роль психологов. Произвольное и безосновательное определение феномена как опасного порождает системные проблемы для профессиональной деятельности: с ним становится невозможно работать, о нем невозможно учить. Если психолог, руководствующийся профессиональными стандартами, знаниями и этикой работает в области, затрагивающей проблемы (не)нормативной сексуальности или преодоления наркопотребления, потенциально как должностное лицо он оказывается под риском судебного преследования и штрафа именно за квалифицированные выполнение своих обязанностей. Выполнение экспертизы – тоже часть работы психолога.

При этом за прошедшие полгода сообщество психологов еще не дало своего комментария по поводу создавших эту ситуацию законов. Российское психологическое общество вообще не известно ни одним заявлением или разъяснением на актуальные общественные темы. За последнее время единственным относительно единодушным ответом от профессионального сообщества стала оценка политически мотивированной экспертизы в деле Н.Толоконниковой, М.Алехиной и Е.Самуцевич, в которой как раз отстаиваются принципы экспертизы, оказавшиеся и в случае Концепции в центре дискуссии. Открытое письмо было опубликовано, однако никаких последствий оно не возымело. Разрабатывая Концепцию, правительство само обратилось к российскому сообществу ученых-психологов за профессиональными знаниями. Казалось бы, это дает надежду на то, что научно-обоснованное мнение по спорным вопросам будет учтено в принятии решений[8]. Однако судя по представленной версии Концепции, случилось иначе.

Вряд ли есть однозначный ответ на вопрос, почему коллектив ученых и представителей помогающих профессий опубликовал текст, подрывающий основы своей профессии. Но есть ясное представление того, как важно эту ситуацию менять. Составители Концепции обладают высокой профессиональной квалификацией[9] и могут привести весь документ в соответствие с современными достижениями психологии. В тексте Концепции есть удачное определение семейных ценностей как тех, которые способствуют взаимному общению внутри семьи, независимо от ее состава или распределения ролей в ней: доверие, поддержка, уважение и т.д. (Раздел 9, пункт 9.1.4); в других разделах авторы объясняют насколько нелинейным является информационное воздействие и насколько непросто его прогнозировать (см, например, Раздел 4, Раздел 18) . В тексте обосновывается – в том числе эмпирическими исследованиями авторов (см. Выводы раздела 2, раздела 8) – роль для безопасности не столько цензурной составляющей, сколько развития навыков в восприятии информации, и т.д. Среди законодательных предложений прописана идея движения от запретительной политики к воспитанию и поддержке навыков обращения с информацией. В тексте можно найти полное и подробное описание принципов экспертизы и научных основ прогнозирования.

Но в качестве результатов научно-практической работы в Концепции все же приводятся одиозные критерии вреда и сомнительные анкеты, в которых широко используются представления, опровержения которых можно найти в обоснованиях этого же документа. Когда этими волюнтаристскими критериями (“содержится ли в художественном произведении идея торжества добра над злом?”, “соответствует ли поведение персонажей классическим культурным и этическим отечественным ценностям?” - Раздел 16, с.187) станет пользоваться недобросовестный, предубежденный или недостаточно квалифицированный эксперт[10], ответственность за возможные фантасмагорические результаты частично ляжет и на психологов[11]. В этой связи представляется остро актуальным пересмотр Концепции таким образом, чтобы акцент с запретительного характера был смещен на информационный не только на словах, а с помощью реальных предлагаемых практик; чтоб обсуждались только критерии, связанные с объективно доказуемыми формами вреда, обоснованными эмпирическими исследованиями. При этом такие вопросы как выбор ценностных моделей, художественная ценность эстетических произведений и их этическая оценка должны быть оставлены на усмотрение родителей и опекунов и обсуждались экспертами исключительно в совещательной форме, а никакие дискриминационные или социально нетерпимые практики не должны быть обоснованы авторитетом составителей документа.

Приложение. О некоторых критических недостатках Концепции.

В приложении представлены обоснования обозначенных выше недостатков Концепции с точки зрения научных основ помогающих практик (психологии, социологии и социальной работы, педагогики)

1. Терминологические и содержательные противоречия; отсутствие единой системы определений. Псевдопонятия

Первым источником, к которому логично обратиться для прояснения ключевой направленности Концепции, является приложенный к ней Глоссарий. Но сделавший это читатель будет, скорее всего, удивлен. В Глоссарии можно найти далеко не все термины, которые неоднократно используются на страницах документа. Так, там отсутствуют определения ключевых для концепции понятий "семейные ценности", "этическое содержание произведения", "традиционные отношения", и других.

Рассмотрим подробнее эти популярные в Концепции термины. В итоговой анкете есть пункт “Дискредитация социальных институтов семьи” как маркер потенциальной опасности материала (Приложение 1 с.22). В Глоссарии отсутствует определение семейных ценностей, однако есть пункт об отрицании этих ценностей. Он целиком заимствован из Модельного закона МПА СНГ “О защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию). Приведем его: “Информация, отрицающая семейные ценности и формирующая неуважение к родителям и (или) другим членам семьи - информация, пропагандирующая отрицание семейных ценностей или принижающая значимость социальных институтов семьи, брака, материнства и отцовства, способствующая формированию у детей искаженных ориентаций и установок в брачно-семейной сфере, формирующая неуважительное отношение к родителям, другим членам семьи, а также поведение в семье, нарушающее общепринятые нравственно- этические нормы в области семейного воспитания и коммуникации” (Приложение 5, Глоссарий, с.24).

Этот критерий риска используется больше чем в одной методике (см. Приложения 2, стр 18). Вот критерии небезопасной информации: Отрицание или принижение ценности социальных институтов семьи, устойчивого брака. Дискредитация семейных ценностей материнства и отцовства Искажение ориентации и установок в брачно- семейной сфере (пропаганда внесемейных отношений, измены, девиантные формы взаимоотношений полов). Повторимся - определений “неискаженных” ориентаций и установок, внесемейных отношений или девиантных форм взаимоотношений полов читатель не найдет ни в Глоссарии, ни в пояснениях к методикам, ни в Разделе 18.

Если же проследить употребление этих слов, то семейные ценности используются в одном значении в Разделе 9 (ценности, связанные с внутрисемейными отношениями безотносительно состава семьи), и в совершенно другом – в критериях, предложенных в Разделе 6, “позволяющих определить информацию отрицающую ценность традиционной моногамной гетеросексуальной семьи путѐм предложения альтернативных моделей семейных отношений: гомосексуальной, полигамной, гражданской и т.д.” (ни один из этих вариантов семьи не получил содержательного определения в Глоссарии).

Отметим, что среди этих последних критериев приводится и такой, который фактически не позволяет отделить намерение принести вред от правдивого информирования или совместного с детьми поиска сведений: “информация посредством манипуляции фактами и статистическими данными может дискредитировать традиционную модель семейных отношений и пропагандировать альтернативные модели семейных отношений, представляя их как допустимые в определѐнных условиях”. Невозможность использовать этот критерий иллюстрируется суждениями, неоднократно повторяющимися в самой же Концепции. Например, вот цитата из того же раздела, с. 4 “Семья перестала быть важнейшим фактором в формировании в поддержании представлений: телевидение и Интернет предлагают большое количество недоступных ранее ролей и моделей поведения, способов мышления и выборов”. Является ли эта констатация опасной, будь она прочитана подростками, определить согласно Концепции невозможно.

Другим примером отсутствия терминологической точности может быть представление о здоровье. В разделе 7 авторы пишут, что “В разделе 2 настоящей Концепции было уточнено и операционализировано понятие «психического, духовного, нравственного развития» ребенка. Это позволило обосновать понятие информационной безопасности детей как защищенности ребенка от дестабилизирующего воздействия информационной продукции на здоровье и психическое, духовное, нравственное развитие, как создание условий информационной среды для позитивной социализации и индивидуализации личности, оптимального социального, личностного, познавательного и физического развития, сохранения соматического, психического и психологического здоровья и благополучия, формирования позитивного мировосприятия”. Однако поиск в разделе 2 слова “развитие” не позволяет найти искомого определения. В Разделе 5 мы находим на с.21-22 формулировку “Психическое здоровье определяют как совокупность установок, качеств и способностей, которые позволяют человеку включаться в социум и адаптироваться к условиям и требованиям окружающей среды. Главный критерий психического здоровья – способность к адекватной регуляции своего поведения”.

Мы видим, что если. например, моральные установки по критериям морального развития Колберга могут попасть под это определение, то о духовно-нравственном развитии в его рамках говорить неуместно. Тем не менее, в разделе 13 это обозначение используется весьма широко, например: “духовно-нравственная и психологическая безопасность детской игровой среды в правовом порядке не регламентирована” (с.29) и т.д.

В итоге определение ключевого для всей Концепции понятия информационная безопасность детей становится бессодержательным, так как включает как ясные термины, так и размытые и неопределенные (“надлежащее развитие и воспитание”), а также не обоснованные доказательными социальными науками оценочные суждения (“нравственное и духовное развитие”). Приведем это определение полностью: Информационная безопасность детей – состояние, при котором отсутствует риск, связанный с причинением информацией вреда физическому и психическому здоровью, нравственному, духовному, психическому, физическому и социальному развитию детей, и созданы условия для доступа детей к информации, способствующей их надлежащему развитию и воспитанию (Глоссарий).

2. Научная обоснованность ключевых понятий и теорий: вред, безопасность, информационное воздействие

С описанной выше проблемой противоречивого понимания терминов в разных разделах Концепции связан и тот факт, что далеко не все приводимые авторами тезисы и рекомендации связаны с научно обоснованными моделями даже в том, что касается ключевых для Концепции задач. Выше мы указали на недостаточную ясность определения вреда и безопасности. Теоретические обоснования критериев вреда аппелируют к принятым в психологии конкретным моделям в разделах по поводу демонстрации насилия, ужасов, порнографии (м. Раздел 8, Раздел 18). При этом авторы указывают на свою приверженность научному подходу например, в Разделе 6, следующими словами “...однозначный вывод о вреде контента для здоровья и развития детей и подростков может быть сделан лишь в отношении узкого набора контента: однозначно психотравматичной информации, информации, пропагандирующей вредное для здоровья, противоправного в соответствии с законодательством поведение и т.п. В остальных случаях выводы о возможном вреде (риске для здоровья) должны основываться не только на содержании информации, но и на анализе современной социальной ситуации развития детей и подростков, а также учета контекста, в котором информация предъявляется“ (Раздел 6, с.4) Достаточно ясна и структура аргументации в первой половине того же раздела, где рассмотрены аспекты психологического благополучия с точки зрения самоотношения подростка (его стратегий совладания, самооэффективности, целеполагания и пр.). Однако в этот же ряд авторами ниже укладывается уже цитируемые, во-первых, недоказуемый вред от пропаганды нетрадиционных отношений, во-вторых, целый ряд никак не обоснованных критериев вида “Соответствует ли поведение персонажей классическим культурным и этическим отечественным ценностям? Соответствует ли поведение персонажей общечеловеческим культурным и этическим ценностям?” (Раздел 16, c.187).

На примере этих псевдокритериев можно увидеть, как авторы пытаются примирить научный подход с тем необоснованным понятием пропаганды гомосексуализма, которое было законодательно закреплен в нашей стране в прошлом году. Поэтому несмотря на длительные объяснения в тексте причин, по которым этим понятием нельзя пользоваться, авторы все-таки предлагают предельно размытые определения и всеохватные критерии, например “Пропаганда – деятельность физических и (или) юридических лиц по распространению информации, направленная на формирование в сознании детей установок и (или) стереотипов поведения либо имеющая цель побудить или побуждающая лиц, которым она адресована, к совершению каких-либо действий или к воздержанию от их совершения” (Глоссарий Концепции). Даже раздел 18, где можно найти замечательные примеры обоснования вреда на современном научном уровне, не содержит никаких пояснений в тех пунктах, где присутствует “пропаганда”.

Если даже видимость нежелательного с точки зрения авторов человеческого поведения объявляется пропагандой, это значит, что любому Другому (не вполне соответствующему нормативным ожиданиям) может быть без ясных критериев приписано враждебное намерение. В Концепции заявлена стратегия поддержки самоуважения любого обнаруживающего свою индивидуальность подростка (“Контент содержит унизительную для ребенка и подростка информацию, оскорбляет его достоинство, содержит прямые указания на его дефектность, бессмысленность его существования, неспособность добиться чего-либо в жизни” Раздел 6). Однако такое приравнивание инаковости и опасности противоречит описанной выше стратегии. Очевидно, что необходимо поддерживать и тех, чьи сексуальность, здоровье, социальная ситуация или образ жизни не попадают под нормализованные ожидания законодателей.

Напомним, что такие критерии не соответствуют научной картине мира и современным данным как раз о статистике гомосексуальной ориентации в разных популяциях (в том же разделе “Критерий No1.4.1 Искажение реальности Информация, формирующая у ребёнка представления о себе, как о не соответствующем норме, посредством искажения представлений о статистических и социокультурных нормах поведения и развития”). Это противоречит и приведенному в 5 разделе “Международному пакту об экономических, социальных и культурных правах от 16 декабря 1966 г., который закрепляет обязанность государств «уважать свободу, безусловно необходимую для научных исследований и творческой деятельности» (ч. 3 ст. 15).

Также стратегия “вписывания” понятия пропаганды в Концепцию подчеркивает, что конкретной модели информационного воздействия, которое претендуют экспертно оценивать авторы, тоже не существует. Это можно проверить, обратившись снова к Глоссарию, и обнаружив там вместо определения ключевого для Концепции понятия “Воздействие информационных продуктов на психику человека: эффекты” - историческое эссе, половину из которого занимает изложение идей Аристотеля. Вот как оно начинается “В своей работе «Метафизика» Аристотель утверждает, что «через искусство возникают те вещи, форма которых находится в душе» (VII, 7, с.121), т.е. искусство есть подражание, мимесис”[12].

Вторая большая проблема отсутствия четкости в определениях – это неразличение защиты от вреда и педагогического, даже идеологического воздействия. Авторы прямо смешивают эти функции, соединяя вопрос ограждения от опасностей с заботой и далее, например на с.90 Раздела 4 “В то же время забота о физическом и психическом здоровье и развитии ребенка не может оставлять без внимания его личностное, морально-нравственное и культурное развитие”. Другая иллюстрация этих притязаний – включение в Глоссарий довольно слабо связанного с Концепцией понятия здорового образа жизни, в котором также проходит смешение отсутствия болезни, сохранности и желательного сценария развития: “Здоровый образ жизни – комплекс действий, процессов и состояний, предполагающих гармоническое развитие личности. Основное содержание здорового о.ж. – физическая, психологическая и духовная сохранность личности, ее творческое развитие. Физическая сохранность личность предполагает такой о.ж., который не только не наносит ущерба человеку, но и создает оптимальные условия для адаптации человека. Психологическая сохранная возможна при таком о.ж., который не истощает психические ресурсы человека и создает правильные механизмы межличностного общения. Другими словами, о.ж. способствует формированию глубинного мировоззрения, гуманистической системы нравственных ценностей и потребности в творческом развитии личности” (Глоссарий).

Это ставит вопрос о том, что несмотря на то, что в некоторых разделах авторы проводят различение функций оценки вреда и рекомендаций, и повторяют, что “единственного нормативного пути развития ребенка нет” (раздел 5, с.10), в других они притязают на идеологический контроль детского медиапространства на основе определенных ими же ценностных систем. Особенно ярко это видно в разделе 7, в котором провозглашено это тождество: “требования к информационной продукции, выделенные в соответствии с основными направлениями воздействия и критериями информационной безопасности, описанными выше: 1. Развитие мировосприятия детей и подростков и их психологического благополучия, формирования у детей и подростков позитивной картины мира и базисных представлений об окружающем мире и человеке и т.д.”. Некоторые параметры этих критериев еще более явно оторваны от понятия опасностей и вреда: “7.5. Полное и адекватное представление общекультурного наследия России и общемирового культурного наследия, роли России в мировом прогрессе; 7.6. Представление образцов патриотизма и гордости за Россию, моделей поведения, демонстрирующих уважение истории, культурных и исторических памятников; (с.76) явно выраженная негативная оценка девиантных форм отношений, включая девиантное материнство и отцовство; семейное насилие” (эти понятия в Концепции также не определены) и т.д.

Отсутствие целостной проработанной научной базы (за небольшими исключениями), позволяющей авторам проводить реальную экспертизу вредного воздействия информации, выражается и в вопросе, уже привлекшем внимание общественности – о принципах обращения с художественным материалом. Авторы вышли из этой ситуации, предложив чрезвычайно детальные и одновременно не формализованные и лишенные психологического смысла критерии, которые просто нейтрализуют разработанные ими же критерии вреда информации (раздел 4, с.12-13). Приведем список критериев (для признания наличия художественной ценности произведению “надо набрать” 5 параметров): “1. Обладает органическим единством формы и содержания; 2. Обладает композиционной стройностью, гармоничностью, завершенностью, выразительностью; 3. Обладает художественной правдивостью средств; 4. Ставит и обсуждает «вечные вопросы» и содержит универсальные смыслы, доступные людям различных эпох; 5. Утверждает непреходящие нравственные ценности; 6. Пропагандирует ценностные установки того или иного общества; 7. Закреплено в музейных институциях; 8. Закреплено в театральных институциях; 9. Изучалось и преподавалось в средней школе (учреждениях дополнительного образования); 10. Положительно оценивалось в художественной критике”.

3. Процесс экспертизы

Далеко не всегда в тексте Концепции можно ясно различить, излагают ли авторы установленные факты, конвенциональные модели, оригинальные поддержанные аргументацией теории или просто свои вольные предположения. Вот пример такого текста по вполне актуальному для родителей спорному вопросу: “Например, в последние годы все чаще появляются художественные и познавательные информационные продукты, посвященные экскрементам («Приключения какашки», «Какашка и уринка» и пр.) При этом авторы стремятся рассказать все, что они знают по данному поводу и смакуют подробности. На наш взгляд такое отношение к экскрементам является нежелательным. Для ребенка данная тема может представлять интерес, тем не менее, он может удовлетворить его в своей частной жизни, никакие специальные информационные продукты для этого не требуются. Тема экскрементов может быть адекватно включена в курс анатомии для старших детей, наблюдений за животными и другими темами, но не должна быть вынесена как отдельная тема мультфильма” (Раздел 3, с.43) Можно видеть, что автор излагает феномен пристрастным языком (“смакуют”) и дает ему педагогическую оценку, не связанную с понятием вреда. Не приводятся наблюдения за реакцией детей на мультфильмы и объяснения на темы дефекации, ни их реальная востребованность и популярность. Экспертный вывод по не очевидному вопросу автор делает без опоры на содержательны модели или данные каких-либо исследований.

К сожалению, такой тип рассуждений для Концепции скорее типичен. В тексте можно найти такие содержательные требования к экспертизе как (Раздела 16, с 22): “научная обоснованность (валидность, надежность, достоверность методов); использование научно обоснованных методик, соответствующих вопросам, поставленным перед экспертом”. В то же время в разделе 16 на с.15 авторы значительно размывают эти требования: “Экспертиза особенностей восприятия информационного продукта, как это сформулировано в ст.6, п.2-2 Федерального закона, в значительной степени носит предположительный, субъективированный характер, поскольку эксперт не изучает особенности восприятия детьми исследуемого текста, но, опираясь на знание соответствующей литературы, на свой жизненный опыт, может предположить, какие эффекты способны произвести те или иные текст”. Эта оговорка представляется справедливой во всем, кроме аппеляции к жизненному опыту. Как показывает социальный анализ, у психологов через "жизненный опыт" также проявляется определенная идейная (и также – социополитическая) позиция. Умение рефлексивно отнестись к своему опыту и пояснить источник своего суждения для эксперта абсолютно необходимо. В Концепции прямо постулируется право эксперта руководствоваться не фактами, а мнением (это не самое удачное противопоставление, но именно оно приведено в тексте). “Кроме фиксации наличия тем, которые Законом трактуются как приносящие вред детям, экспертам задаются уточняющие вопросы, которые выясняют скорее мнения эксперта, чем факты, но служат важным подспорьем при формировании окончательного решения эксперта по поводу информационного продукта, его вреда или безвредности для детской аудитории по перечисленным ниже направлениям (с.17)”. Изучив предлагаемые уточняющие вопросы, можно реконструировать, какие представления по мнению составителей Концепции, должны формировать мнение эксперта, на основе которого он принимает решение о вреде продукции. Приведем фрагмент анкеты из этого же раздела, с.198:

“ИНФОРМАЦИЯ, ОТРИЦАЮЩАЯ СЕМЕЙНЫЕ ЦЕННОСТИ И ФОРМИРУЮЩАЯ ОТНОШЕНИЕ К РОДИТЕЛЯМ И (ИЛИ) ДРУГИМ ЧЛЕНАМ СЕМЬИ (ФЗ, СТ.5 часть 2 п. 4)”

1) Отрицание или принижение ценности социальных институтов семьи, устойчивого брака, дискредитация семьи

2) Искажение ориентации и установок в брачно-семейной сфере (пропаганда внесемейных

отношений, измены, нетрадиционные формы взаимоотношений полов и т.п.)

3) Неуважение к родителям, старшим членам семьи, несущим функцию семейного воспитания, младшим

членам семьи

4) Непослушание, девиантное поведение, вопреки требованиям родителей (опекунов)?

Присутствует ли тема?

- да

- фоново

- нет

Оценочное отношение:

- одобряется

- не одобряется

- нейтрально

Можно видеть, что во-первых, экспертам предлагается давать количественные оценки “присутствия темы”, без какой-либо формальной процедуры расчёта. В Разделе 7 на с.51 можно найти шкалу с таким содержанием: “В целом фильм с точки зрения эксперта когнитивно... - простой; - не знаю; - сложный”. Грубость этих оценок - “да”, “фоново”, “нет” - на первый взгляд компенсирует смутность процедуры оценки. Однако сами темы, присутствие которых предлагается оценивать, сформулированы более чем двусмысленно, допуская очень большой простор для интерпретации. Красноречив пример из анкеты, где в пункте 6.7.1. можно найти даже эмоциональный призыв к эксперту: “Суицидальное поведение (не путать с самопожертвованием!!!)”. Спутать эксперту эти формы легко, так как обоснования критериев в тексте помогают мало: “1.1.3. Например, многие сайты, посвящённые суицидальному поведению, описывают обстоятельства и приводят примеры, в которых самоубийство является оправданным и даже благородным поступком. Например, многие сайты не просто демонстрируют людей, совершающих действия, представляющие угрозу для жизни и здоровья, но показывают социальное одобрение этих действий. Это одобрение может быть выражено как прямо, так и косвенно в форме количества просмотров сообщения, количества «лайков» или комментов, отставленных к сообщению. Всё это может формировать у детей и подростков представления о том, что данные действия помогут им стать увереннее и популярнее среди сверстников”. Этот критерий подводит под пропаганду суицидального и рискованного поведения любой контент об искусстве военных, каскадеров, экстремальных спортсменов. Количество комментариев к подобным сообщениям относится к другому уровню коммуникативной реальности и создатель контента не несет за него ответственности. Более того, представления о том, что успех, достигнутый ценой рискованного поведения, повышает статус среди сверстников-подростков совершенно обоснованы; следовательно опровержение их стало бы ложью. Итак, параметры конкретных “тем” анкеты не всегда ясны, и при такой постановке вопроса очень легко дойти до параноидального видения опасностей в самой разной информации[13]. Непонятно, каким образом обеспечивается надежность усмотрения разными экспертами в информационной продукции “принижения ценности социальных установок семьи”, например. А это критично для качества методической разработки и параметров экспертизы.

Во-вторых, повторим, что связь самих этих “тем” (за исключением показа собственно сцен насилия и т.п.) с психологическим вредом детям остается в большинстве случаев предположительной. О неоднозначном взаимодействии ребенка с нормами пишут авторы в разделе 5, указывая что некоторые из этих тем просто необходимы для подростков “Попытки обесценивания ценностей, высказывание сомнений по поводу социально одобряемых норм и правил, компрометация авторитета родителей, учителей может нанести непоправимый ущерб формированию личности в определенном возрасте. В то же время для старших подростков сомнения в целесообразности и разумности некоторых норм и правил, рефлексия социальных стереотипов и требований, развенчание ложных авторитетов, выраженное в корректной форме, окажется полезным” (с.30). В анкете даже это предположение не нашло отражения, и критерии вреда различаются для возрастов преимущественно количественно. И в то же время неопределенные “социально одобряемые нормы и правила” в версии составителей часто противоречат авторитетному мнению родителей ребенка, ведь в обществе сосуществуют разные ценностные системы, типы брачного поведения и стили родительского воспитания.

В-третьих, критерий “одобряются”-”не одобряются”-”нейтрально” тоже более чем неопределёнен. Далеко не во всяком произведении можно выделить однозначную позицию автора; в любом интересном контенте, как показал в частности Л.С. Выготский в “Психологии искусства”, авторская позиция принципиально не может быть считана однозначно. В Концепции тоже не представлено процедура, с помощью которой эксперту следует делать подобное заключение – оно остается полностью произвольным.

Собственно, разработка принципов экспертизы – это теоретическая работа, требующая обращения к широкой доказательной базе и высокого уровня обобщений. На основе таких принципов эксперт может усмотреть общие закономерности в конкретном случае. Методическая разработка анкеты, в которой эксперт лишь дает оценки, которые затем суммируются и сопровождаются пояснениями может быть не столь абстрактной, но каждый конкретный приведенный в ней критерий должен иметь свое обоснование и представленные параметры. Повторим, что в Концепции это сделано для общепризнанных тем насилия, порнографии и "пугающих изображений" и крайне слабо – в “новторской” защите от “пропаганды нетрадционных отношений” или “дискредитации социально одобряемых норм”.

Результатом таких оценок (которые ошибочно именуются качественным анализом, так как формальной процедуры такого анализа не представлено и она не реконструируется из опросника однозначно) становятся рецензии, в которых прямо смешивается вопрос о наличии угрозы и вопрос о педагогическом значении контента. Вот примеры: “Проведя качественный анализ с учетом приведенных выше критериев мы должны отметить, что рассматриваемый информационный контент (сайт с развивающими играми) можно охарактеризовать, как соответствующий требованиям информационной безопасности (и оценки негативных воздействий) с точки зрения морально-нравственного развития детей и подростков <...> Доверия заслуживают и рекламные ссылки сайта, организованные строго в тематике сайта <...>Таким образом, оказывающим анализируемый благоприятное влияние сайт можно считать когнитивное и ресурсом, эмоциональное развитие личности родителей и их детей, информационную продукцию данного сайта можно рекомендовать как общедоступную” (Раздел 7, c.107-109). На с.121 обсуждается, что детский журнал не укрепляет гражданской идентичности, а далее при экспертизе журнала для подростков эксперт пишет, что “значительная часть материала не несет серьезной смысловой нагрузки и является бесполезной для использований, ориентирует на узкий круг социальных ценностей и формирует уплощенный образ женской идентичности. В этой связи можно говорить об относительной безопасности информационной продукции при отсутствии значительного развивающего смысла для читателя-подростка”. Невозможно определить, что является в этом случае целью экспертизы и даже, судя по основному тексту, что является ее предметом.

Примечания:

[1] Провести глубокую дискуссию по поводу безопасности детей не всегда просто – если кто-то из участников заявляет цель защиты детей, то его критика становится рискованной, ведь высказывающий ее может показаться помехой или даже врагом столь важной миссии. Такие речевые фигуры регулярно встречаюся в публицистических и политических выступлениях. Тем более есть принципиальное различие "спасения", т.е. непосредственного снятия активной угрозы – и "профилактики". Неразличение таких ситуаций – путь к моральной панике вместо эффективного поиска решения, что выгодно только любителям таких жанров (как, например, творческий дуэт И.Медведевой и Т.Шишовой), и мало помогает квалифицированному решению заявленных задач.

[2] Представители Роскомнадзора отрицают, что представленный документ будет использоваться в целях "цензуры". Однако в предлагаемых механизмах “оценки контента” и расширение полномочий по досудебной блокировке сайтов невозможно не узнать именно её.

[3] Понятие "традиционности" в современном мире часто используется для выражения неких идеализированных представлений о прошлом, возникших сравнительно недавно и окрашенных в привлекательные цвета. При этом за "традиционное" выдаётся современный идеал, который не выдерживает никакой критики при обращении к современных научным представлениям о "прошлом", к свидетельствам современников, другим историческим источникам и т.д. В частности, само словосочетание "традиционная сексуальная ориентация" или "традиционные сексуальные отношения представляет гомосексуальность как недавнее "нововведение". Это представление не имеет ничего общего с современными научными данными об истории человеческой сексуальности. То же самое можно сказать и про т.н. "традиционные семейные отношения". Интересующихся аспектами внебрачных связей (добрачных, снохачества) или инфантицида в русской деревне как обыденных практик отсылаем к этнографическим данным, например, популярному изложению труда О.П. Тянь-Шанской “Жизнь Ивана” часть 1 и часть 2

[4] Американская психологическая ассоциация предлагает специальные разъяснения по этому вопросу и европейские психологи ее поддерживают; международные системы классификации болезней не включают гомосексуальности (см. МКБ-10 и DSM-IV) и т.д.

[5] пропагандой (в самом точном смысле этого слова) гомосексуальных отношений и утверждения их преимущества перед гетеросексуальными является классический труд Платона “Пир”, входящий в университетские программы философии (“Эрот же Афродиты небесной восходит к богине, которая, во-первых, причастна только к мужскому началу, но никак не к женскому, - недаром это любовь к юношам, - а во-вторых, старше и чужда преступной дерзости. Потому-то одержимые такой любовью обращаются к мужскому полу, отдавая предпочтение тому, что сильней от природы и наделено большим умом” и т.д.) Не все студенты достигают 18 лет к моменту, когда этот текст попадает к ним в руки, что ставит вопрос о безопасности университета для их развития.

[6] Случай исследования Марка Регенеруса иногда приводится как пример отсутствия консенсуса по вопросу, но единодушная реакция на него коллег путем разбора методологических натяжек его работы лишь подтверждает ложность его выводов. Тем не менее, именно и только на эту работу сослались законодатели, недавно предложившие запрет на однополые усыновления. Примечательно, что узнав об этом даже Марк Регенерус, старающийся не отступить от своих тезисов, дал официальный ответ в прессе о том, что подобное понимание его работы глубоко ошибочно и он против подобных запретов “в интересах детей”.

[7] Смотри, например, публикации европейского центра по мониторингу наркотиков и наркозависимости, методические разработки и обзоры американского национального института по злоупотребления наркотиками и т. д. Они показывают, что факторы профилактики суицида и наркозависимости у подростков, в общем, одинаковы и разъяснения и обучения по важным темам уязвимости подростков эффективней их замалчивания. На русском языке полезную информацию, описывающую методологию современной социальной работы можно найти в просветительском профессиональном блоге socFAQtor

[8] О том, что эта тема актуальна для психологов свидетельствует уже начавшаяся в социальных сетях дискуссия внутри сообщества

[9] Это касается по крайней мере психологов, участвовавших в работе; хотя вызывает недоумение включение в междисциплинарный коллектив экспертов “электроника 1 категории..., зав.канцелярией ф-та психологии МГУ” (см. например авторский коллектив ключевого раздела 16 с собственно представлением итоговых методик)

[10] Требования к эксперту в Концепции (Раздел 17, с.4) указывают лишь на наличие образования на уровне специалиста и в самом общем виде указывают на специальные знания в соответствующих областях, что не обязательно обещает компетентность в оценке влияния спорной информации на разных детей, тем более с учетом спорного характера предлагаемых анкет (см. Приложение к настоящей статье)

[11] В Концепции приведен опыт Нидерландов, одобренный Евросоюзом; но экспертиза в нем сведена к информированию о наличии сцен насилия, употребления наркотиков, брани и т.д., поэтому выполняется большим кругом обученных специалистов. Какого уровня и специализации эксперты должны судить о соответствии заложенных в произведении ценностей отечественным и отдельно – общечеловеческим? (Раздел 16 с.187)

[12] Вот как выглядит эта цитата целиком, и она дает представление о возможности экспертной оценки, которую предоставляет опора на такой источник “...а через искусство возникает то, форма чего находится в душе (формой я называю суть бытия каждой вещи и ее первую сущность); ведь и противоположность имеет в некотором смысле одну и ту же форму, ибо сущность для лишенности — это противолежащая ей сущность, например здоровье — сущность для болезни, ибо болезнь обнаруживается через отсутствие здоровья, а здоровье — это уразумение (логос) и познание в душе” (1032b). И действительно, мы можем найти примеры того, насколько вольно авторы связывают между собой информацию с реакцией ее реципиента: обсуждая запрет сообщений о свойствах разных видов наркотических средств и психотропных веществ, они сразу пишут “информация такого рода склоняет...” (Раздел 4, с.37)

[13] Отзыв Евгения Ямбурга “Кипит наш разум возмущенный” тоже поднимает вопросы “озабоченности взрослых” и полон примеров пристрастности в усмотрении “проблемных тем”.

       
Print version Распечатать