От редакции. Ровно двадцать лет назад в марте 1991 года в государстве, ныне именуемом Россия, состоялся референдум по вопросу о «сохранении СССР как обновлённой федерации равноправных суверенных республик». "За" в тот момент проголосовали более 76% от числа принявших участие в референдуме (в том числе более 70% в РСФСР и в Украинской ССР). Тем не менее волеизъявление народа, которому предстояло жить в том государстве, так и не смогло остановить процессы, уже совсем скоро приведшие к развалу Советского Союза. В год двадцатилетия с момента развала СССР «Русский журнал» начинает дискуссию о "советском". Предлагаем вниманию читателей вторую часть статьи Сергея Роганова.* * *

И на старуху бывает проруха…

Любая новая жизнь, которая, как известно, неотвратимо начинается в понедельник, навсегда прощается с прошлым. И «отмывает» все ценное и нужное из той жизни. Любые социальные катаклизмы приходятся, как известно, на август. И так же, как отдельные, озабоченные «смыслами жизни» граждане, общество стремится расквитаться с прошлыми ошибками, и взять с собой в будущее ценное наследие прошлого. Но, культурное наследие, его развитие, творческое преображение потомками возможно в рамках единого живого социального организма, продуктом которого оно являлось, но не в мертвом конгломерате «заброшенных» индивидов, после абсолютного исчезновения, которые с чистого листа пытались и все еще пытаются нащупать свет в современной постсоветской «действительности».

Культурное наследие в виде музейных «мумий» прошлого творчества живых людей (книги, скульптуры, картины, иконы и др.) и рождение принципиально новых творческих традиций в развивающемся настоящем – разные измерения общественного бытия. Тем более разными являются жизнь как сотворчество поколений и абсолютная смерть социального организма, после которой невозможно отыскать даже то, что стоило бы «мумифицировать» в назидание потомкам. Так же, как «наследие» Триши Маршалл, как все богатство ее житейского опыта и знаний, не имело абсолютно никакого отношения к размышлениям медицины о «смерти ее мозга» и сознания, и уж тем более, не имело и никакого отношения не могло иметь к будущему ребенку. Но, увы, то, что совершенно очевидно для медицины и науки, совсем не является очевидностью для обыденного мышления, особенно «с августа» абсолютно новой жизни погибшего СССР.

Человек привык обращаться с историей как с «желтыми страницами» каталогов или в контексте знаменитого призыва российского поисковика «Спроси у Яндекса!». Неудивительно, что на пространство погибшего социалистического строя немедленно хлынул поток информации, сформированный на основе лихорадочных запросов на «Яндекс-История». Но десятки страниц ссылок на ценные и полезные ресурсы только вводили в заблуждение и без того потерявшееся «post-советское общество».

Оказалось, что мессианские и государственные взгляды, например, Алексея Хомякова, или Петра Столыпина, рожденные в горниле великой империи позапрошлого века, имеют такое же отношение к настоящей действительности, как и блокбастер «Матрица» к творчеству Владимира Соловьева или «Очередные задачи Советской власти» Владимира Ленина к заседаниям бояр времен Ивана Грозного. А влияние русской религиозной философии или политической мысли начала прошлого века на общество и культуру было возможно в самой Российской империи, которая стала былью без малого век назад, но не на развалинах мертвого Союза Советских Социалистических Республик.

К тому же, современному «обществу» постсоветского образца пришлось все-таки вспомнить, что Федор Достоевский, Лев Толстой, Иван Тургенев, Дмитрий Менделеев, Илья Мечников, Николай Пирогов и многие другие, работы которых стали классикой мировой культуры, были современниками, то есть, могли запросто обмениваться работами через посыльных и общаться с одной и той же читательской или научной аудиторией. При всем желании и усердии нынешних «миллионов», современные адресные книги не подскажут ни адресов, ни телефонов представителей русской классики, которая так «нужна», но которая, по вполне объективным причинам, совершенно теперь недоступна. Она не отзывается на призывы и мольбы, даже если всю ее перевести в хрестоматии «Вся классика в одном томе» или «мыльные» сериалы.

Но и о развитии или продолжении чего-то, что было в самом СССР, стало бессмысленно говорить. «Конвергенция» полярно противоположных систем капитализма и социализма, трансформация авторитаризма и даже критика и обличение «политической экономии социализма» были уместны в эпоху существования самого тоталитаризма/авторитаризма. Теперь уже «нет» и самого ХХ века. Нет, и не может быть ни «китайской модели» реформ, ни любых других моделей переходов и трансформаций, так же, как и для погибшей женщины в Калифорнии погибли все программы американских центров «анонимных алкоголиков и наркоманов», даже если бы их представители несли бессменное дежурство у койки мертвой Триши Маршалл.

Для нее никакого «после» быть не могло, так же, как и для обычного трупа любого человека или постсоветского пространства. Несмотря на то, что ее внутренние органы «работали», (сердце, легкие, почки, печень), и обмен веществ поддерживался искусственным способом, и плод – новый человек, - продолжал созревать, ни при каких обстоятельствах и условиях, никакое самосознание, самоощущение, ни «до», ни «после» после рокового выстрела в голову «для нее» никогда уже существовать не могло.

А «переходная экономика», переходный период от авторитаризма к демократии, один из самых любимых мифов современности, по своей структуре мало чем отличался от мифической победы теперь погибшего социализма и морального кодекса теперь мертвого строителя коммунизма во всем мире, которыми когда-то «грезили» партийные, комсомольские работники погибшего навсегда СССР, а также изрядная часть ИТР и любого «интеллигибельного» населения. И для членов КПСС, и для видных деятелей либерально-демократического лагеря, человеческое общество любой фазы национального исторического развития представляло и представляет собой сознание ребенка, иногда избалованного, иногда запущенного, по отношению к которому достаточно творчески приложить принципы эпохи Просвещения, как он двинется навстречу собственному счастью, о котором всегда мечтал, даже сам того не сознавая: к светлому будущему коммунизма или либерально-демократического мира (нужное подчеркнуть).

Работа экспертов и аналитиков американских центров политической философии, теории и практики, начиная с 60-х ничем не отличалась от работы, риторики и логики идеологических отделов Обкомов КПСС или ВЛКСМ. Увы, либеральная демократия американского розлива ничуть не лучше тоталитаризма сталинского образца, а патетика Валерии Новодворской ничуть не хуже стальной патетики легендарной Екатерины Фурцевой, от взгляда которой дрожало все интеллектуальное сообщество СССР времен «Оттепели». За исключением одного: размытая «демшиза» так не нашла себе места в пустом пространстве мертвого настоящего, а другая была в руководстве самой крупной коммунистической партии, то есть в системе руководства супердержавы прошлого века….

Можно прочертить «историю» обыкновенного трупа, то есть начало и завершение процессов разложения, гниения, но, совершенно очевидно, что эта история не имеет никакого отношения к тому, что было целым, единым, живым. И наоборот, ни социальный статус, ни образование, ни уровень богатства человека, который умер, не имеет никакого отношения к «истории», законам разложения мертвого тела.

Иное дело, когда мы говорим о трупе в случае запредельной (необратимой) комы, то есть «смерти мозга», ведь в этом случае, труп не разлагается по «традиционным» законам биологии. Но, все же, если особенности полноценного живого организма Маршалл имели значение для определения медицинской тактики поддержания «жизнедеятельности» мертвой Триши искусственными средствами, то «погибший» вместе с нею ее круг коммуникации, ее память о детстве и брошенной школе, о первой любви и первом фильме, о семейных праздниках, никак не определял и не мог определять работу врачей. Ни бывшие ее друзьями, бойфрендами и собутыльниками; ни те, кто снабжал ее наркотиками, с кем она ссорилась и кого любила; ни ее система ценностей, ни ее представления о добром и злом.

В культуре ХХ века стало привычным делом оперировать «после», «пост», «after» и т.д., как тем, что уже «не есть», но еще «не стало», то есть пространством переходного периода между чужими жизнью и смертью. Постмодернизм – игра языка и дискурсов, очищающий культурное пространство огонь смыслов, был и есть большой ложью в том смысле, что «пост» были вплетены в контекст культур развивающихся национальных организмов. Его история - другой контекст современности, но именно конТЕКСТ, а не действительность, которая глубже и шире контекста и любого текста. Даже стенограмм заседаний Правительства, Государственной Думы и союза националистов «За великую Русь!» деревни Зачатьевка.

***

Сколько не пропадай в морге, единственного, чего там наверняка не найдешь – это смерти. Запредельная кома социального организма так же недоступна простому наблюдению, как в случае чтения исторических хроник или знакомства с репортажами о завоевании и разграблении города или целой страны, например, Ирака. «Живое» или «мертвое» давно оценивается по законам устойчивого осознанного самовоспроизводства системы. Правда, убийство/завоевание и историческая смерть без всяких революционных переходов в абсолютно иное измерение исторического развития – разные ипостаси человеческого существования.

По отношению к постсоветскому пространству бессмысленно говорить о том, что в результате смерти СССР появилось нечто полноценное, развивающееся, живое. После революции 1917 года, волны эмиграции, разрухи и гражданской войны был ощутимый рост организма, расширенное воспроизводство народа, даже если это и не нравилось Михаилу Булгакову или Осипу Мандельштаму, Льву Троцкому или Николаю Бухарину. За 20 лет к 1937 году (сарказм истории!) «коммунизм – коллективный человекобог!» (Н. Бухарин) принес ощутимые результаты во всех сферах экономики, культуры и общественной жизни, включая партийное строительство, гиганты первых пятилеток, уничтожение крестьянства, эффективную систему ГУЛАГа и легендарные фильмы Сергея Эйзенштейна «Иван Грозный» и «Броненосец Потемкин».

«Тот» мир тоталитарного коммунизма закончился давным-давно, аккурат к 1953 году, к чему нынешние либералы и демократы не имеют совершенно никакого отношения, если только не рассматривать борьбу с призраками системы СССР, которая только и возможна как призрак, за нечто, достойное внимания. Ни ленинизма, ни сталинизма, ни даже квелого застойного социализма нет, и никогда больше не будет.

За 20 лет постсоветская система «Россия» не явила устойчивость и не дала никаких показателей роста ни в чем, за исключением уровня добычи природных ископаемых и развития систем транспортировки их за рубеж. «Великая» и «могучая» советская культура погибла, не успев опомниться, и отозвалась гробовым молчанием 90-х, так же, как западные теории преображения СССР оказались пустопорожней болтовней. Любым попыткам представить нечто, именуемое «Россией», как развивающийся результат краха коммунизма, стоит помнить, что по меркам современного мира 20 лет – гигантский срок. Достаточно хотя бы взглянуть на Китай, судьбу юаня, производство товаров массового потребления для всего мира и масштабное строительство в самой Поднебесной. Достаточно обратиться к послевоенным годам Европы, - например, ФРГ к 1965 году, или сам Евросоюз в новом тысячелетии. Достаточно увидеть весь мир, который преобразился до неузнаваемости.

То, что выдается за показатели воспроизводства России, поклонники некрофилии могут вполне сравнить с показателями «воспроизводства» трупа: мертвое, гниющее тело – прекрасное «горнило», с ударниками-насекомыми, в котором сплавляются биологические останки бывшего человека.

Иные законы воспроизводства трупа, подключенного к аппаратам искусственного поддержания жизнедеятельности, как в случае человека со смертью мозга. Биологическое разложение в нем «отсрочено», как сказал бы Жан Бодрийар. Но не индивиды питаются отсроченной смертью, о внешние мертвому «телу» активные наблюдатели. Отложить начало биологического абсолютного конца и разложения – вот задача, которую преследуют Другие, но «другие» по отношению к родителям погибшей, или персоналу, но не по отношению к несуществующей Трише.

«Отсроченная смерть» медицины необычна и вместе с тем проста: обмен веществ мертвого организма минимизируется до самых элементарных пределов, - чего еще можно требовать от совершенно неподвижного тела, да еще и с напрочь «погибшим мозгом»? Остается только поддерживать деградацию и атрофию, под неусыпным контролем внешних наблюдателей.

Но что касается воспроизводства, то воспроизводится только «скрытый» плод, совершенно не нужный ни мертвому организму, ни мертвой матери, а только родителям Маршалл.

***

«Философ, которого перед смертью беспокоит, кто он - француз, еврей или алжирец, – это же конец, это вульгарно! Это конец не философского мышления, а любого тривиального мышления».

А. Пятигорский

Если и есть смысл говорить о «запредельной коме» СССР, то, разумеется, необходимо говорить не о «почивших в Бозе»[i] партийных кабинетах, вывесках на стенах государственных учреждений и плакатах вроде: «Планы партии – планы народа!». В противном случае мы имели бы дело с известной фантастической моделью «Если бы люди исчезли с планеты Земля» с точностью до наоборот: «Если бы коммунистическая система исчезла с пространства СССР», то….

Говоря о «крахе» Союза, мы говорим о смерти народа. Если отставить в сторону православно-партийно-державную патетику, то, говоря о народе, мы говорим о человеческом сообществе, устойчиво связанном развитой системой коммуникаций и порядками взаимодействия в едином стратегическом направлении развития государства. Теория коммуникаций Юргена Хабермаса осталась на Западе вместе с миллионами интерпретаций пост-советского пространства. «Мертвая» система российского розлива, по сути, является конгломератом человеческих сообществ, искусственным образом связанных в единое целое «при наличии отсутствия» любой стратегии развития, по вполне понятным причинам, - мертвые ни сраму, ни стратегии не имут.

Говорить о крахе народа как единого целого - банальность, которая все же обретает иные очертания, если оперировать не метафорами и высоким слогом, а описанием состояния смерти общественного сознания, - если уж браться констатировать «смерть мозга» истории, опираясь не на факты разрушения материального тела культуры, а на смерть самого интегрирующего единое целое начала – общественного сознания.

Само по себе российское сообщество, так же как и сообщество любой из «освободившихся» бывших советских республик – безнадежно и необратимо мертво, как была мертва несчастная Триша, ведь любые возможности конструктивной сознательной коммуникации - утрачены. «Смерть» и «присутствие под солнцем» вполне устраивают друг друга, во всяком случае, теперь нет никакой необходимости укладываться в гроб, дабы доказать окружающим, что смерть действительно наступила. Нет даже нужды разбивать до конца материально тело государства, чтобы убедить международное сообщество в том, что от прежней славы, величия и «высоконравственного» сознания не осталось и следа.

Впрочем, смерть мозга и любого мышления может наступить совсем и без всякого беспокойства о национальной принадлежности, даже в случае Жака Дерриды. Возможно, уставший под конец жизни бороться с неизлечимым недугом «апостол» деконструкции просто капризничал. Скорее наоборот, смерть мышления неизбежна после знакомства с сентенциями уже покойного Александра Пятигорского в адрес того же умершего французского философа: «Когда я слышу слово «самоидентифицироваться», как у Геринга при слове «культура», рука тянется к несуществующему пистолету»[ii].

Все же, каким образом может присутствовать под солнцем «мертвый народ», «мертвое общество», интегрирующее себя искусственным образом с обязательной помощью международных институтов и мирового рынка? Самым простым: обвиняя друг друга с утра и до вечера, скандаля, споря, провозглашая, опровергая, и все только для того, чтобы найти виновника всех бед и эликсир возрождения из пепла с понедельника, то есть, находясь в состоянии полной и необратимой деперсонализации, или дезориентации. Не надо обладать специальными знания в области психиатрии, чтобы узнать в маниакальной фазе биполярного расстройства личности состояние сознания массы людей от последних лет существования СССР до первых шагов постсоветской России: «Речевое возбуждение выраженное, достигает степени скачки идей. Выраженное двигательное возбуждение,… на фоне переоценки собственной личности появляются бредовые идеи величия,… больные строят радужные перспективы, вкладывают деньги в бесперспективные проекты, проектируют безумные конструкции».

Любая эйфория успокаивается как минимум жестокой апатией в «национальных» масштабах. Медицина справедливо называет это состояние «anastesia psychica dolorosa», - психической анестезией. Она сопровождает другие расстройства психики как синдром, и в подавляющем большинстве случаев, является «сердцем» депрессии. «Все равно…» - так реагирует мозг человека в результате острого шока[iii].

Впрочем, добраться до полной апатии еще нужно время, к тому же психическая анестезия прекрасно сотрудничает с другими заболеваниями. И время бывшему советскому народу было предоставлено.

Пока деперсонализация является комплексом симптомов при различных заболеваниях психики – это дело психиатров и «желтых домов»[iv]. Или представителей высокой культуры. «Поэтика деперсонализации»: «остранение» Всеволода Шкловского, «очуждение» Бертольда Брехта, возможно, дает пищу сотням и тысячам исследователей взаимоотношений классического модернизма и авангардной формалистической поэтики[v], но в тот период она стала действительностью не только групп людей постсоветского пространства, но и эмигрантов – нельзя эмигрировать из страны, которой нет. Когда деперсонализация становится сердцем социальной смерти прежнего общественного сознания, тогда она становится делом каждого….

Оксфордский социолог Дэвид Стаклер, глядя на тело СССР, утверждал, что приватизация не повысила уровень смертности населения[vi] – ведь «труп» дышал, активно перекачивал «кровь» и даже реагировал на все внешние раздражители. Потеря работы многотысячными коллективами советских предприятий в результате «передела собственности» для него – обычная смена работы и переквалификация «освобожденных» граждан.

Приватизация возможно и надежный инструмент развития национальной экономики, и «шоковая терапия» дает свои результаты в практике психиатрии, но в руках мертвых граждан мертвой страны она стала детонатором физического «отмирания» населения. Так, как если бы органы и ткани мертвой Триши Маршалл заявили бы каждый свои особенные права на самоидентификацию в облике частных, то есть отдельных, полноценных организмов.

Разумеется, Джакоб Морено был абсолютно прав, утверждая, что социальная смерть способствует преждевременной старости, болезням и физической смерти, в чем поколения, рожденные в эпоху страны Советов, в отличие от оксфордских умников, смогли убедиться очень скоро: череда скоропостижных смертей известных людей культуры была только верхушкой айсберга отмирающего, как клетки организма, народа[vii]….

Ритуальный косметолог может придать любое выражение лица любому трупу: от голливудской улыбки до созерцающей безмятежности. Многие российские эксперты и аналитики до сих пор все так же «безмятежно», взглядом издалека, пытаются состряпать программы движения куда-то вперед, с детальными объяснениями, почему непременно окажемся сзади. Либо: каким образом «по-божески» обустроить Россию, которой нет. Либо: как нам догнать и перегнать американские инкубаторы по количеству несушек-от-демократии на душу населения.

С таким же успехом можно было бы предложить находящимся в башнях-близнецах людям, в тот самый момент 9/11, когда символ торговой мощи США проваливался в бездну вместе с обломками самолетов, обдумать создавшуюся катастрофическую ситуацию, провести референдум и обсудить коллективно программы строительства новых башен, взамен падающих, вместе с теми же людьми.

Заодно и проголосовать за право возвести мечети на месте национальной трагедии.

Мертвые сраму не имут, что правда, то правда. Но, российские олигархи, даже в рейтингах журнала «Forbes», как и в колониях строгого режима, представляют не столько количество своих миллиардов и миллионов, сколько ту же самую деперсонализацию. Удивляться нечему: по сути, между обманутыми вкладчиками, игроками на бирже и игроками «в приватизацию» по крупному нет никакой разницы. Комплекс симптомов и хронические психические расстройства абсолютно одинаковы и для одних, и для вторых, и для третьих.

В конце концов, те, кто успел выхватить из касс АО «МММ» хоть какую-нибудь прибыль за счет таких же других «игроков», не спешили вернуть «заработанные» деньги обиженным, после краха знаменитой пирамиды.

Когда Бог хотел кого-то наказать, он лишал его разума.

Земной мир наказывает по-другому: он открывает доступ к финансам мертвой страны.

ПРИМЕЧАНИЯ:

[i] «Вообще говоря, чаще всего так высокопарно говорили о смерти монарших особ. «В Бозе» на церковнославянском языке значило «в Боге». «Уснуть в боге» – вот что буквально означает наша фраза».

http://www.newslab.ru/blog/227858

[ii] «…когда философ говорит, что «я не могу мыслить без моего социального контекста», то он в этот же момент к черту гибнет. Он уже, сказав это, не философ. А что? Что угодно другое». А. М. Пятигорский http://www.polit.ru/lectures/2006/03/02/pjatigorsky.html

[iii] См. Руднев В. «Поэтика деперсонализации» (Л.Н.Толстой и В.Б.Шкловский), «Логос», 11/12 1999 (21), С-с. 55-63

[iv] См. В. Даль: «Желтый дом, дом умалишенных, от желтой окраски обуховской больницы в Петербурге»; Синдаловский Н.А., Легенды и мифы Санкт-Петербурга. СПб. Норинт. 2002: «Первоначально Дом призрения (умалишенных) был выкрашен в традиционный для тогдашнего Петербурга желтый цвет».

[v] См. В. Руднев «Поэтика деперсонализации» (Л.Н.Толстой и В.Б.Шкловский), «Логос», 11/12 1999 (21), С-с. 55-63

[vi] См. Роганов С.В. «Капкан приватизации», Русский журнал, http://www.russ.ru/pole/Kapkan-privatizacii

[vii] См. Морено Дж. «Социометрия: Экспериментальный метод и наука об обществе», М., 1958.