Коллапс СССР и Триша Маршалл

Часть первая

От редакции.Ровно двадцать лет назад в марте 1991 года в государстве, ныне именуемом Россия, состоялся референдум по вопросу о «сохранении СССР как обновлённой федерации равноправных суверенных республик». "За" в тот момент проголосовали более 76% от числа принявших участие в референдуме (в том числе более 70% в РСФСР и в Украинской ССР). Тем не менее волеизъявление народа, которому предстояло жить в том государстве, так и не смогло остановить процессы, уже совсем скоро приведшие к развалу Советского Союза. В год двадцатилетия с момента развала СССР «Русский журнал» начинает дискуссию о "советском".

* * *

«…мессианское без мессианства…»

Жак Деррида «Призраки Маркса»

Двадцать лет назад произошли два события, разделенные океанами эпох, - коллапс СССР на континенте Евразия и убийство молодой калифорнийской женщины Триши Маршалл в Северной Америке.

19 августа 1991 года ГКЧП от советской геронтократии, попытался выстрелить «Моральным кодексом строителя коммунизма» в подавляющее большинство населения страны, спровоцировав тем самым окончательный и необратимый крах Советского Союза. К концу года от супердержавы прошлого века не осталось и следа.

Немногим спустя 28-летняя Триша ворвалась в частный дом 60-летнего американского инвалида, и, угрожая ножом мясника, пыталась ограбить ветерана. Однако тот, умудренный опытом, держал под рукой винчестер, и, ни секунды не задумываясь, разрядил прямо в голову женщины всю обойму «американского образа жизни»[i].

Союз Советских Социалистических Республик распался в мгновение ока, так же, как, не моргнув глазом, рухнула замертво Триша Маршал.

Как бы ни были разнесены в планетарном пространстве эти два совершенно несоизмеримых события, структура и смысл того, что произошло в 1991 году в оплоте коммунизма во всем мире, лежала, истекая кровью, на полу в далекой Калифорнии.

Постсоветское пространство, пропитанное десятилетиями «ядом сталинизма» и «светлого будущего коммунизма», осталось там же, где и положено было лежать – на гигантском континенте. Полиция штата, прибывшая на место происшествия, подтвердила, что пострадавшая Маршалл в момент нападения была просто пропитана кокаином и виски, и позволила бригаде врачей поместить смертельно раненную женщину в палату интенсивной терапии местного госпиталя.

Бригада реаниматологов констатировала «смерть мозга» Трише Маршалл. Отныне ее абсолютно бессознательное присутствие на земле до момента скорого погребения было возможно только в окружении аппаратов искусственного кровообращения и дыхания. Ее легкие дышали, и сердце билось, но по законам современной науки, она была мертва. Проводить какие-либо медицинские мероприятия было совершенно бессмысленно, - ее мозг был необратимо разрушен выстрелом. Оставалось только отключить оборудование и поставить последнюю точку в личной карте.

Над трупом СССР, «подключенным» к аппаратам промышленных гигантов и нефтепроводов, склонилось все мировое сообщество. К телу мертвой женщины пригласили только ее родителей.

Трагическая гибель их дочери таила в себе шокирующий сюрприз, - покойная Триша была на пятом месяце беременности, и ребенок в материнской утробе продолжал двигаться, жить в околоплодных водах, благодаря новейшей медицинской технике.

«Наследники» СССР клялись себе и всему мировому сообществу: свободные от коммунизма республики – дело ближайшего будущего. Родители Маршалл заявили, что, во что бы то ни стало, хотят увидеть будущего внука и забрать с собой, – он был единственным живым существом, который связывал их с памятью о несчастной дочери.

Сама Триша была мертва, и представители похоронного агентства были готовы заключить контракт на погребение в ближайшие дни. До момента окончательного созревания ребенка к родам в утробе мертвой матери оставалось четыре месяца. Однако отец и мать Маршалл были непреклонны: ребенок дочери любой ценой.

Констатировать смерть СССР не смогли до сих пор. Предполагаемая беременность свободой оказалась ложной, вороватой и продажной.

* * *

Ни теория заговора ЦРУ США, ни либерально-демократическая риторика a la Russ, ни русский державный национализм, ни тяжеловесная православная эзотерика «Made in Russia» и даже районное отделение масонской ложи России в городе Тамбове не смогли и никогда не смогут сказать больше, чем сумела «высказать», сама того не сознавая, несчастная Триша всему постсоветскому пространству и международному сообществу экспертов и аналитиков. Она, пожалуй, единственная среди всех ипостасей многоликого «пост», кто четко и ясно являл всем своим существом то, что произошло в далеком СССР и каким образом «коллапс» советской супердержавы может стать и предметом анализа, и повседневностью для миллионов бывших советских граждан….

В 1968 году, когда студенческие волнения сотрясали Париж, а советские танки продвигались к Праге; когда Жак Деррида привыкал к известности после выхода «О грамматологии» и «Письмо и различие», а Мишель Фуко со своей книгой «Слова и вещи» готовился принять кафедру истории систем мышления в Коллеж да Франс; Жан Бодрийар выпускал в свет «Систему вещей», а Филипп Арьес все еще обрабатывал бездну материалов об истории человека перед лицом смерти, словом в эти беспокойные времена за океаном на американском континенте прошло знаменитое заседание Специального комитета Гарвардской медицинской школы из 12 ведущих «апостолов» медицины и здравоохранения.

Пока культура постиндустриального общества заигрывала с многоликими символами и знаками смерти в пространстве языка и текстов, от «смерти человека», до смерти любой «ипостаси» модернизма и эпохи Просвещения; проектировала крионику и трансгуманизм, трансперсональную психологию и сексуальную революцию, медицине того времени нужно было неотложно разрешить одну невидимую и очень непростую проблему.

К тому времени трансплантология стремительно развивалась, в основном благодаря советской науке: появление новой отрасли медицины – реаниматологии (1961 год, Академик В. Неговской), выделение и изучение стадий процесса умирания (Академик В. Неговской), разработке методики трансплантации сердца (В. Демихов) и многое другое, о чем политологам, экспертам и аналитикам ничего не известно. Перед исследователями и хирургами во всем мире стоял вопрос: как можно получить жизненно важные органы (печень, сердце, легкие) для пересадки? Дело в том, что эти органы нельзя было брать от обычного трупа – в этом деле «свежесть» всегда совершенно обязательная и необходимая предпосылка. Конечно, вопрос был риторическим: медицина прекрасно знала ответ: из тела, например, человека, который находится в за-предельной коме (coma de passé), то есть, подключен к аппаратам искусственного дыхания и кровообращения, но разрушенный мозг которого, невозможно восстановить никакими средствами. В этом случае и сердце, и легкие продолжали работать, а это единственная гарантия того, что в них не начались процессы разложения.

Врачи ясно понимали, что в состоянии запредельной комы «живой» человек ничем не отличается от мертвого, то есть, никакие сознательные функции ему не просто недоступны, но и никогда уже не будут его фундаментальными возможностями. Иными словами, тело человека с разрушенным мозгом, в окружении медицинской техники никогда уже «не встанет» вновь человеком, и перед врачами лежит даже и не тело, а живой препарат «сердце-легкие».

Настоящая проблема заключалась в другом: до сих пор, биологическую смерть констатировали на основании остановки сердца и дыхания. Любые действия над телом, которое исправно снабжается, пусть и искусственно, кровью, само поддерживает свою постоянную температуру, насыщает ткани кислородом, относятся к области не медицины, а уголовного права. К тому же, после Нюрнбергского процесса, работы нацистских врачей в концлагерях стали известны широкой общественности, и за любые действия над дышащим телом, кроме срока можно было получить клеймо нацистского преступника, что в те времена было гораздо более серьезным наказанием, чем уголовное дело.

Пока трансплантология экспериментировала, врачи спокойно следовали не клятве Гиппократа, а обычной логике: они без всякой огласки и этических комитетов пользовалась подобными препаратами «сердце-легкие», не только для трансплантологии, но и, например, для проведения испытаний новых фармакологических и любых других препаратов. Другое дело, когда пришло время сделать операции трансплантологии общедоступными, и, соответственно, поставить на конвейер поиск и доставку необходимых органов. К тому же, в 1967 году Кристиан Барнард в Кейптауне (ЮАР), после основательной стажировки в Москве, провел первую в мире успешную пересадку черного сердца в белую грудь, без всяких этических препятствий в условиях апартеида.

Медицина особо не заботилась проблемами «интертекстуальности», «означающих» и «означаемых», «смерти автора» и difference (различие)/ differe (отложить) и прочими элегантными темами философии постмодернизма и постструктурализма. Размышляя о смерти, она просто ввела в практику то, что было очевидно для любого опытного врача: критерием смерти человека может быть не только остановка сердца и дыхания, но и смерть сознания, «смерть мозга». В результате работы специального комитета в Гарварде, медицине и науке было предложено признать и принять к действию два юридически равноправных критерия смерти человека: остановка дыхания и сердцебиения (биологическая смерть) и «смерть мозга».

Теперь уже никто не мог обвинить трансплантологию в том, что она практикует пассивную эвтаназию, то есть «убивает» своих пациентов, как подопытных кроликов, из самых гуманных соображений….

Громогласно аплодирующая советской власти страна еще не признак здорового организма. Буйство демократических свобод в ликах сотен и тысяч партий, союзов, ассоциаций еще не признак жизни. Дышащее тело совсем не повод радоваться, а горячее искусственной поддержкой сердце никого не согреет и ничего не подскажет. Хвалить господа не за что, - лучше благодарить создателей аппаратов искусственного дыхания и циркуляции крови, того же сталинского ученого Сергея Брюхоненко, который подарил миру этот удивительный механизм.

Благодарностей в адрес создателей и менеджеров «аппаратов искусственного поддержания жизнедеятельности» мертвого СССР – нефте- и газопроводов, до сих пор не поступало.

Заметим, кстати, что, если голова профессора Доуэля – продуктивная научная фантастика[ii], то уж тело того же профессора, даже подключенное к «искусственной жизни», ничем не отличается от тела криминального авторитета Япончика, погибшего в центре Москвы.

* * *

«Коллапс» СССР явил человечеству совершенно иную историческую смерть, - она не укладывалась в традиционный схемы и конструкции современного человеческого знания, так же, как критерий «смерть мозга», который с переменным успехом более 15 лет обживался в законодательствах разных стран Америки, Европы и Азии.

После рокового «залпа» ГКЧП на гигантском пространстве бывшей империи оставалось чуть меньше 400 миллионов человек, теперь не связанных ничем: ни братскими обязательствами, ни памятью о героическом прошлом, не светлым коммунистическим будущим. Их горячие сердца бились в спорах, они задыхались от мира рухнувших с небес любых возможностей, но не было и уже никак не могло быть одного – самой империи, несокрушимого и вечного на века - СССР. Его «крах» наступил совершенно естественным путем, без всяких внешних военных действий, интервенций и революций, естественным настолько, насколько самоубийство может относиться к разновидности обычной смерти человека или истории.

По иронии судьбы, даже диагноз, который поставило мировое сообщество, был медицинским: «коллапс», то есть угрожающее жизни состояние организма, вызванное обильной потерей крови и критическим падением «красного» давления. Сам по себе коллапс, возможно, и неплохая метафора, но человека в состоянии коллапса, так же как государство, невозможно было бы поддерживать длительное время на плаву искусственными способами. Совсем другое дело - «запредельная кома», тут круг возможностей гораздо шире….

Триша Маршалл ко всем своим бедам, была матерью 4 (!) детей, которые, разумеется, воспитывались чужими людьми. Для 28 лет жизни, - бурное, многоцветное начало. Советский Союз самостоятельно 70 лет растил 15 социалистических республик, не позволяя никому вмешиваться в воспитание братской семьи народов. «Братство» на поверку, оказалось не только непрочным, а таким, будто все 15 чад многодетной семьи народов воспитывались у совершенно разных мамок истории.

Констатация исторической смерти в случае гибели гигантского государства – непростая задача. До сих пор человеческая культура оперировала Страшным Судом, Апокалипсисом, Потопом, Содомом и Гоморрой, крестовыми походами, войнами, бунтами, восстаниями и революциями. К слову сказать, ни оранжевая Украины, ни революция роз Грузии мало что меняют, точнее - никогда ничего не изменят, по сути, в самосознании народов тех стран, которые возлагают особые надежды на очищающий дух революций ко всеобщему процветанию демократических свобод.

Революции эпохи конца идеологий мелочны, придирчивы и плаксивы.

Смерть «системы» или «социальных институтов» - с этим постепенно человек начинает учиться обходиться. Но смерть супердержавы на глазах изумленного и потрясенного населения всей планеты – этого еще история не проходила. География планеты навсегда освоена - нельзя потерять какой-нибудь народ или государство, как это происходило в древние века, «до» эпохи великих географических открытий или исторического материализма. Тем более, перед глазами и мышлением не было, и быть не могло привычного, хорошо знакомого исторического трупа: развалин, например, Берлина в 1945 году или Вьетнама 60-х, или Багдада 2003 года. Привычные исторические мифы о закате Европы или культур в облике цивилизованного пространства отступили в тень академических кафедр и институтов.

Нужно было осмыслять не только то, что исчезло в мгновение ока, но и то, что теперь должно наступить руками тех же самых людей, которые за несколько месяцев поставили самую значимую историческую точку ХХ столетия.

Вот здесь то и скрывался невиданный исторический парадокс, который еще долго будут осмыслять не одно поколение на всех континентах Земли.

Вальтер Беньямин в «Тезисах о философии истории»[iii] или Жак Деррида в «Призраки Маркса. Государство долга, работа скорби и новый интернационал»[iv] могли с тревогой рассуждать о сущности будущего в контексте «disjointed time» или «constellation»; о «слабом мессианизме» или «мессианском без мессианизма», - и, как-будто в молодой и неопытной России начала 90-х было достаточно возможностей поразмышлять о том же. За одним исключением: она пыталась размышлять о будущем или мессианизме в пределах мертвого пространства, мертвого сообщества, так, как если бы Триша Маршал, в палате интенсивной терапии взялась бы размышлять о своей пропащей жизни и будущих курсах переквалификации в настоящую невесту Христову…

Каким образом историки и повседневность могут сознавать «крах» страны, которая еще совсем недавно определила облик планеты ХХ века и играла одну из ведущих ролей в мировой политике? «Крах коммунизма»? Этот сумеречный диагноз напоминает «вселение беса» христианства. Впрочем, сами события 1917 года – победа коммунистической идеи в отдельно взятой стране, до сих пор подпадают под тот же самый миф.

Внешнему наблюдателю «гибель» представляется процессом дезинтеграции СССР, то есть движением за «независимость» республик, который начался в середине 80-х и закончился крахом самого Союза в 1991 году. Но этот «распад» для участников тех событий совсем не подобен распаду в «географическом» смысле, как появлению новых названий на туристических картах.

Для советского общества эти события были гибелью коммунистического государства и лагеря социализма, которые воплощали своей историей и деятельностью целую эпоху развития европейской культуры, начиная от Возрождения, работу всего XIX века Российской империи.

Гибелью жизненного мира любого советского гражданина: и пламенных борцов за победу коммунизма во всем мире и тех, кто был напрочь лишен любых светлых порывов.

Иными словами, - смертью фундаментальных основ жизнедеятельности всего советского общества. Абсолютным разрывом исторического времени и пространства. Абсолютным прекращением жизнедеятельности.

СССР – навсегда исчез. Его нет, и НИКОГДА больше не будет.

«Монолит» новой исторической общности «советский народ», включая душевнобольных, инакомыслящих дворников и хронических диссидентов рассыпался, как крупа из худого пакета, по городам и весям, от Москвы до самых до окраин и, наоборот, от Камчатки до станции Бологое Октябрьской железной дороги.

Необратимо исчезли: КПСС и ВЛКСМ, коммунистические идеология и пропаганда; армия и силовые структуры СССР; социалистические институты и культура СССР; системы экономики и права СССР; антисоветская пропаганда и антикоммунистическое движение; «советский человек» и «антисоветчики»; системы воспитания и образования СССР и даже институт председателей домовых комитетов и жалобные книги в пустых советских магазинах.

Но, самое главное было в другом: ни «до», ни «после», ни для историков, ни для повседневности современной России отыскать было невозможно, даже если перерыть сверху донизу остатки всех библиотек на пространстве бывшего СССР или форумы социальных сетей. Преемственность, традиции, возможность последовательного перехода от того, что «было», к тому, что «стало», навсегда и безвозвратно исчезли.

Любая смерть – абсолютный предел, абсолютное исчезновение любых времен и пространств, тем более, - для любых участников событий 1991 года.

Именно это осталось без подтверждения, точнее, было вынесено за скобки в угаре, непонятно какой и «над чем» победы.

В этом и заключалась главная проблема, с которой мгновенно и неотвратимо столкнулось все бывшее советское общество: смерть режима была невозможна вне и помимо смерти любых бывших в самом «режиме» сообществ, социальных иерархий и ценностей. Исчезновение всех социальных институтов, социально-историческая смерть общества значила смерть любого гражданина Советского Союза, и даже благополучно эмигрировавших диссидентов.

Попросту говоря, пресловутая «демшиза» была вполне уместна в СССР 80-х, как движение радикальной критики угасающего на глазах строя. Но, сами по себе, «частная собственность», «подлинные демократические свободы», «либеральный рынок», «проклятия сталинизму», прежде всего, требуют не «гибели» тоталитарного режима, а самого коммунистического диктатора с жесткой системой партийной бюрократии, подавления и репрессий, по отношению к которым «демшиза» только и может оформиться и существовать, как единое целое. Так же как знаменитый ведущий русской службы Би-би-си Сева Новгородцев нуждался только в одном, - в «Железном Занавесе», в тени которого его «Рок-посевы» могли колоситься фунтами стерлингов.

«Севаоборот» Новгородцева толком даже не успели расслышать в последние годы жизни советского государства. «После» гибели СССР «демшиза» превратилась к одну из опасных разновидностей психических расстройств общественного сознания и, будучи абсолютно вырванной из контекста советского авторитаризма, по отношению и в рамках которого она имела смысл, по сути своей, перестала отличаться от любых иных форм самоорганизации людей советского мира, даже обществ бывших пограничников им. Никиты Карацюпы, а ныне доблестных собаководов, для воспитания надежных защитников советской границы в духе легендарного пса Ингуса.

Примечание:

[i] Singer P. Rethinking life and death: The collaps of our traditional ethics. N.-Y.: St. Martin’s Griffin, 1996.

[ii] В 1952 году весь мир облетело сообщение: русский хирург Владимир Демихов подсадил собаке Гришке второе сердце. Уникальный пес прожил больше четырех месяцев. При этом собака была здорова, она играла, ела и выглядела как все остальные, просто в ее груди ритмично бились два сердца. Исчезла из двора Склифа незаметно - кому-то помешала, наверное... Потом появилось еще одно чудо – двухголовая собака. Уникальные черно-белые кадры показывают, как собака дышит, одна голова наблюдает, вторая пьет молоко. Собаки прожили около месяца. Это был 1954 год… За рубежом В. Демихову были присвоены почетные звания: доктора Лейпцигского университета, доктора медицины клиник братьев Майо, члена Научного Королевского общества Швеции. На родине он не защитил даже докторской диссертации. См. http://www.medicus.ru/spec/?cont=article&art_id=4122&toprint

[iii] Беньямин В. Историко-философские тезисы / Пер. с нем. В. Биленкина // Левая Россия. — № 7 (20). — 19 марта 2001.

[iv] Деррида Ж. Призраки Маркса. М.: Logos-altera, 2006.

       
Print version Распечатать