Катынь, Вайда и политика памяти

Завтра Владимир Путин и Дональд Туск посетят монумент памяти жертв расстрела польских офицеров близ Смоленска...

На земле есть ряд страшных имен (Освенцим, Колыма), которые звучат для нас как «смерть», «ужас», «истязания». Мы долго оберегали свой слух от слова – Катынь.

После фильма Анджея Вайды оно властно вошло в нас, содрогает сердце ужасом, тревожит совесть.

Мне бы хотелось настроить читателя прежде всего на внимательность. Я полагаю, что многие мысли этой статьи покажутся противоречащими друг другу. Но и первая из них, и вторая, и третья равно владеют мною. И одна не может отменить другую.

Так человек, попавший в засушливом краю под дождь, может дрожать от холода, жаждать тепла и солнца, но при этом радоваться тому, что поле оживает.

Для нашей настрадавшейся родины прежде всего важно то, что этот фильм к нам пришел. Три года он стучался к нам, но его боялись впустить. А вдруг мы поглядим этот фильм и разочаруемся в своей прогрессивной державе, в себе. Решим, что мы все соучастники убийства, что мы скользкие предатели. Ну, мало ли что может придти в голову задетому за живое человеку?

Чужую беду впускать в сердце тревожно и опасно.

Студентом я учился в прикарпатском городке. После войны началась коллективизация, и в скверах моего города лежали умирающие от голода местные крестьяне. Однажды я шел в университет и перешагнул через труп мальчика лет шести. Мы жили по карточкам, впроголодь. И все-таки мы не умирали. Из какого окаменевшего вещества сложены наши сердца?

И другой эпизод. В начале шестидесятых годов минувшего века я встретил свою университетскую преподавательницу. Мы много ходили и разговаривали. Мой декан написал в первой строке ее характеристики: «Дочь врага народа». Ее «проработали», помучили и выгнали. Сопоставив даты, я вдруг обнаружил, что в те годы я еще учился на том же филфаке, и жил весьма беззаботно.

Как я ухитрился об этой истории ничего не знать?! «Чужую беду руками разведу».

Явление Вайды – добрый знак. Наши радетели и наставники нам поверили. Нам разрешили. Ну, пока еще не всем. Канал «Культура» - это значит лишь для Москвы, лишь для круга зрителей этого канала. Для потребителей масскультуры пусть себе по-прежнему прыгают крутые, то ли сыщики, то ли бандиты – и все бьют, пуляют, сшибают, взрывают.

Еще две недели тому прямо с экрана наш мэр возглашал, как будет вешать портреты Сталина, который возглавил нашу победу в войне. Он не спросил поляков, согласны ли они славить своего палача. Не спросил меня, у которого сталинские соколы в тридцать седьмом расстреляли папу, и как мы с мамой нищенствовали всю жизнь. А подобных мне в родной державе не четыре тысячи, как польских офицеров, а несосчитанные сотни тысяч.

Фильм Вайды – свет в наше оконце. Протест поляков отменил недавно монумент в честь бандита Бендеры, воины которого истребляли польских партизан (только ли польских?). Может быть, фильм Вайды тоже отведет от нас какую-нибудь очередную напасть.

Мы семьдесят лет подряд так долго привыкли лгать о своей жизни, что даже забыли, что жили по карточкам, ютились по баракам и коммуналкам. Немало стариков твердят: «Был порядок». Немало молодых верит в скинхедов или в КПРФ. Кто свастику на заборах рисует и не верит ни в черта, ни в Бога.

Появление такого фильма – шаг к преодолению нашего затемненного сознания.

Перейдем к самому фильму.

Два прямо противоположных мнения уживаются во мне, не борясь друг с другом.

Первое: фильм смотрится на одном дыхании. Раскаленный сюжет не может оставить равнодушным.

Попавших в смертельную западню поляков с двух сторон сжимает стальной пресс. С Запада движутся немецкие колонны. С востока – русские. Гестапо и НКВД обмениваются дружеским рукопожатием. Немцы уничтожают польских профессоров. Русские истребляют польских офицеров.

Есть в фильме два зеркальных эпизода. Побеждающие немцы разрешают отпеть погибших офицеров и рассказывают полякам о злодеяниях НКВД.

Победившие русские арестовывают проводившего отпевание ксендза. Другой ксендз вновь отпевает убитых, а радио рассказывает о злодеянии гестапо. Одинаковы две лжи. Одинаковы лики убийц.

Весь фильм – глас вопиющего в пустыне: «Где же правда, если нас губят справа и слева, а посредине лишь те, кто предает?». «Свободной Польши не будет никогда», - говорит одна из героинь фильма.

После победы над фашизмом у героев Вайды один выбор – сотрудничать с убийцами или пустить пулю в лоб. Герои фильма с первых кадров становятся нам родными. Мы не только любим их. Мы можем их понять, потому что много пережили подобных ситуаций.

Парадокс мой в том, что я рад появлению этого фильма, люблю его героев и его автора, но с его концепцией не могу согласиться.

Дважды выступил Вайда и подчеркнул, что фильм не против России. Он против нашего общего врага. Зная режиссера по его фильмам, я в этом не сомневаюсь. Но этого заявления мало. Заявить об этом должен был фильм.

В той самой яме, где погребены четыре тысячи польских офицеров, лежит вдвое больше наших сограждан. А в стране мы погубили не четыре тысячи и не четыреста тысяч. Миллионы. Можно ли сегодня говорить о такой трагедии как о частном факте, если это на планете становится нормой: хунвейбины трудились, подражая нам. Пол Пот перебил половину своего населения. Евреи рыдают о шести миллионах своих соплеменников, армяне требуют признать геноцид армян в начале прошлого века.

Но к миру и братству мы сможем приблизиться только тогда, когда турки будут оплакивать раны Армении, а русские молиться за страдающих поляков.

Я не могу забыть, как мы читали в шестидесятые годы роман Генриха Бёлля «Где ты был, Адам?». Страдания художника равно разделяли немецкие и русские читатели. И уж, несомненно, евреи.

Немец Генрих Бёлль рассказывает, как оберштурмфюрер Фильскайт, начальник концлагеря и большой любитель музыки слушает, как еврейка Илона поет молитву Деве Марии. Фильскайт раньше часто глядел в зеркало, тщетно «пытаясь обнаружить в себе красоту, и величие, и расовое совершенство. Всё это было в ней, в этой женщине – красота, и величие, и расовое совершенство». Более всего потрясает оберштурмфюрера ее вера. Этого он не мог вынести. Фильскайт стреляет в Илону и в ярости велит немедленно расстрелять созданный им еврейский хор и всех остальных арестантов проклятой расы.

Напомню, казалось бы, совсем иной эпизод. Расул Гамзатов читал дагестанским старикам свой перевод «Хаджи Мурата» (Толстой писал и о жестокости своих соплеменников). Старцы сказали: «Это не мог написать человек. Это писал Бог».

Художнику дано за всех людей предстоять перед Богом, сознавая, что есть на земле братья, но нет ни эллина, ни иудея, ни русского и ни поляка.

Фильм Вайды создан слишком пристрастно, слишком сиюминутно. Ему не хватает широты дыхания, широты охвата, широты исторической дистанции. Когда Вайда создавал «Пепел», там тоже в центре была судьба вечно терзаемой Польши, но в фильме был исторический взгляд художника на сегодняшнюю польскую боль. В «Катыни» у автора нет сил вырваться из своего личного страдания. Рана слишком болит. Эту боль трудно нести. Осмыслить ее истоки, ее исторические причины художник не готов. Мы как будто чувствуем: автор не может забыть, что в той кровавой яме лежит и его отец.

В те же шестидесятые годы, когда мы ждали каждого романа Бёлля, мы старались не пропустить ни одного фильма Вайды. Образ режиссера вызывал поклонение, благодарность, восхищение. Он рассказывали и про наши боли, о которых мы говорили далеко не все.

Картина «Катынь» вызывает сочувствие обреченным героям и желание утешить страдающего художника, создавшего этот фильм.

Скажу также о зрительном ряде кинофильма.

К своим любимым кинорежиссерам я отношу прежде всего Эйзенштейна, Куросаву, Данелия и Вайду, то есть мастеров живописного и символического кадра. Как живопись – это остановленное движение, так эти авторы создают ожившую живопись. В их фильмах десятки кадров, которые можно вырезать, взять в рамку, и они могут висеть на выставке рядом с картинами Рембрандта, Серова и Ван Гога.

Фильм «Катынь» в этом смысле резко уступает былым фильмам Вайды. Сюжет строится не на живописи и символике кадра, не на монтаже, а на напряженной событийности. Образ мира, запечатленный в художественном кадре, сложен и многозначен. Событие однозначно. Строго говоря, у мастера и в этом фильме нет неудачных кадров. Но их насыщенность, содержательность несравнима с тем, что мы видели в других фильмах великого мастера.

Пушкин говорит: «Ушла любовь – явилась муза». Поэт не может писать, пока сердце трепещет и дрожит рука. Я думаю, что Вайда принадлежит к этому типу художников.

Простим влюбленному в свою родину мастеру его горячность и пристрастия и будем ждать других его созданий.

       
Print version Распечатать