Как платил Незнайка за свои вопросы...

Егор Летов и открытый им мир

Сам Летов всегда говорил, что он не поэт и даже не музыкант - но ему верили только те, кто и сами это видели: те, для кого он пел. Летов просто открывал мир. Детям, которые начинали его слушать, даже казалось, что он творил мир. Но потом приходило понимание, что он не творит мир, а открывает - тот мир, который без него многие и многие не смогли бы найти. Хотя это тот самый мир, в котором мы все живем.

Миллиарды синих птиц,

И нечитанных страниц...

Летов открывал в нем новое измерение. И еще новое измерение. И еще новое измерение...

"Но мы проснемся на другой стороне"

Чтобы увидеть, нужно просто очнуться. Очнуться от "передозировки" этого мира.

Собственно говоря, все это не нужно и страшно. Страшно всем. Но все же некоторым - необходимо.

"А мир был чудесный, как сопля на стене"

А мир и на самом деле был чудесный. Надо было научиться это увидеть, чтобы "увидеть солнце". Летов пел не про то, что все знали и без него, - что сопля некрасивая, - а о том, что она чудесная. Чудесность важнее красоты.

Егор научил другой красоте - глупой и ничего не изменяющей в этом мире, которая не стремится выжить, но зато и побеждает, когда ее убивают:

Глупый мотылек догорал на свечке.
Жаркий уголек, дымные колечки.
Звездочка упала в лужу у крыльца.
Отряд не заметил потери бойца.
Мертвый не воскрес, хворый не загнулся.
Зрячий не ослеп, спящий не проснулся.
Весело стучали храбрые сердца.
Отряд не заметил потери бойца.
Не было родней, не было красивей.
Не было больней, не было счастливей.
Не было начала, не было конца.
Отряд не заметил потери бойца.

"Гражданская оборона" Егора - это искусство побеждать уже после того, как "пластмассовый мир победил". Искусство победы после поражения. А поэтому - искусство революции.

"Винтовка это праздник"

Егора бы поняли, он бы вписался в русскую литературную традицию, если бы он просто писал депрессивно и ныл. Его бы записали каким-нибудь постсимволистом. Но его прямым предком в русской поэзии был революционный Маяковский. Только революция у Летова была не заимствованная от Маяковского, а своя. Это была та революция, о которой "Маяковский видел сон", но саму ее не видел:

Только пламя революции поможет миру родиться заново, сотворит мир новый. (...) Андрей Платонов после революции ходил по деревням - и там ему говорили, что теперь, после революции, не будет больше смерти.

Это другая революция, путь к которой Егору указывали, как он сам говорил, Достоевский и Константин Леонтьев (интервью Ольге Аксютиной). И это по-настоящему страшная революция, от которой хочется убежать, - да Егор и на самом деле часто от нее убегал (и отсюда у него всякие срывы - психоделические, психические и какие угодно; тут не бывает без срывов):

На цыпочках подкравшись к себе

Я позвонил и убежал.

Потому что такая революция требовала смерти. Летовская "Пой, революция" - о революции, которую совершают мертвые, когда их ставит в строй, но не оживляет летовский фирменный "весенний дождик":

В поле дождик бродил живой
Ковылял по щекам ледяным
Поднимал в последний неравный бой
Тех, кто погиб молодым
Вырывал несбыточных вечных снов,
Вырывал из некошеных трав
Поднимал горемычных своих сынов,
Весел, печален и прав
Ветер зовет, пуля манит
Небо поет, в небе пылает песня.
Пой революция

Потому что только мертвые свободны, чтобы их армия могла пойти освобождать других:

Мёpтвые не тлеют, не гоpят
Hе болеют, не болят
Мёpтвые не зpеют, не гниют
Hе умеют, не живут.
Словно напpицел, словно в обоpот
Словно под обстpел, на паpад, в хоpовод
Словно наутёк, словно безоглядно
И опять сначала...

"Лишь поначалу слегка будет больно"

Ради этого умирали летовские Сид Вишез, Ян Кертис и Джим Моррисон. Они умирали просто для того, чтобы ты не "остался таким, как был". Да, смысл жизни состоит в смерти, и именно в добровольной смерти - "Харакири". Но это должна быть смерть-изменение.

От смерти не бегают, но смерти не поддаются. Весна и ее главный месяц апрель - это не просто время смерти (такое оно во всей русской рок-культуре; вот бы кто специальное исследование написал!), но время ее преодоления. И в этом наша единственная забота и ремесло:

Нам с тобой одна забота навсегда, навсегда:
Радуга над боем
Радуга над пеплом
Радуга над копотью
Бесконечный апрель.
Над тобой небесных рек берега
Подо мной подземных вод молоко
Нам с тобой одна дорога на века, на века:
Радуга над бездной
Радуга над ямой
Радуга над пропастью
Безнадежный апрель.
Бережет зима своих мертвецов
Стережет своих гостей теремок
Лишь одно для нас с тобою ремесло, ремесло:
Радуга над миром
Радуга над мраком
Радуга над кладбищем
Негасимый апрель.
Не оставляя нам перед смертью другого выхода, мир впервые дает нам шанс подумать самим. И Летов тоже хотел нам помочь думать самим. Особенно когда бросал что-нибудь такое:

Всего два выхода для честных ребят
Схватить автомат и убивать всех подряд
Или покончить с собой, с собой, с собой, с собой, с собой, с собой
Если всерьез воспринимать этот мир
- А не надо "этот" мир воспринимать слишком всерьез. Это в настоящем мире, а не в "этом" открываются те самые новые измерения. То самое, ради чего мы умираем той самой смертью, ради которой мы живем. То самое, о чем пока мы лишь догадываемся-вспоминаем во сне (вот, кстати, "Зачем снятся сны"):

Всю ночь во сне я что-то знал такое вот лихое
Что никак не вспомнить ни мене, ни тебе
Ни мышу, ни камышу, ни конуре, ни кобуре
Руками не потрогать
Словами не назвать...
Отсюда и эпатажно-радикальное отрицание "всех слов" этого мира, то есть самых его "словесных" разумных оснований.

...Потрогать и назвать нельзя, а открыть и показать можно. Но показать - кому? Кто это увидит? Кому это нужно?

"Маленький принц возвращался домой"

Егор начинал искать таких, как он, "сумасшедших и смешных", - и стал находить: "дурачков", детей и даже еще более детских детей, чем сами дети, - зверей.

Все они тоже мертвые: летовский дурачок, который "ходит по лесу" и ищет глупее себя , взят прямиком из народного похоронного заговора, с заменой лишь по-народному прямолинейного "мертвячок" на "дурачок". Зато он уже "проснулся на другой стороне":

А сегодня я воздyшных шаpиков кyпил

Полечy на них над pасчyдесной стpаной

Бyдy пyх глотать, бyдy в землю ныpять

И на все вопpосы отвечать: "Всегда живой!"

На "той стороне" мы становимся дурачками или, лучше сказать, просто маленькими. Но зато только оттуда, из нашего дома, мы можем наблюдать и понимать:

Каждый спросонок любит смеяться и петь и умирать

А мертвый котенок - он остается терпеть и наблюдать.

По ту сторону смерти - наше настоящее детство.

Поэтому у Летова и вообще в нашем "сибирском панке" полностью отсутствуют темы лирической поэзии, то есть "любовь-морковь".

В мире младенца совсем нет места для генитальной (пардон, романтической) любви, зато очень и очень много места для фекалий. Кто не читал даже Фрейда, тот может попытаться вспомнить самого себя нужное количество лет назад.

Поэтому по-настоящему детский взгляд на мир - не придуманный взрослыми с педагогическими целями, а по-настоящему детский - так чувствителен к анально-уретральной сфере. Но зато в детском мире получается та самая "честность", которую всегда называл своей целью Егор Летов, но по поводу которой еще Иоанн Лествичник (в VII веке) написал "не знает младенец лжи".

Ложь - это особенность мира взрослых, и есть только один радикальный способ от нее уйти - быть как дети. Даже Евангелие не предлагает ничего лучшего.

А дети - это вовсе не так уж красиво, как рисуют на благочестивых или, напротив, рекламных картинках. И в естественных условиях пахнет отнюдь не мылом и кремом, а больше мочой и калом.

Евангелие позволяло бы в некоторых отношениях подражать детям не столь буквально. Впрочем, некоторые святые (юродивые) такой возможностью все равно не пользовались. Но в случае Летова особых духовных средств в распоряжении не было. У младенца вообще мало средств воздействовать на внешний мир, чтобы познавать этот мир и защищаться от него. Главными средствами тут являются крик, моча и фекалии - и потому в таком избытке все это в стихах и песнях Летова.

Это не было его авторской причудой или извращенным вкусом. Это была неизбежность человеческой физиологии, от которой не всегда отказывались даже те, кто мог стать выше нее, - святые подвижники. Некоторые святые юродивые тоже испражнялись публично, бросались дерьмом и вели себя иногда так, что на их фоне Летов показался бы младенцем как раз не в нашем, а в расхожем и ненастоящем, "невинном" смысле этого слова. А в менее экстремальной форме нечистота тела (вплоть до пожизненного запрета омовений) - до сих пор распространенная в монашестве аскетическая практика, хотя уже и не очень хорошо совместимая с обычной городской жизнью.

Поэтому грязь и особенно фекалии осознаны Летовым как нечто для нашего мира фундаментальное. И здесь особенно видно, куда ушел наш "анальный" панк от "генитальных" Битлз (и шедших у них в фарватере русских рокеров призыва 70-х годов). У Летова об этом есть специальная песня - про то, что он видит вместо "Люси в алмазном небе" (песня Битлз, в названии которой была зашифрована аббревиатура ЛСД - Lucy in the Sky with Diamants):

Прозрачные жители чужой норы,
Волшебные правила любой игры,
Далекий ветер подземных стай,
Наверно это Lucy in the Sky...

Зашить карманы, забить окно,
Босой ногой раздавить говно.
Срастись всецело, залечь пластом,
И ползти наружу слепым глистом.

Получилось не так психоделично, зато реалистично.

Не становиться взрослым и не превращаться в инфантила. Нужно сохраняться ребенком, которому теперь доступна психология взрослого человека, - так что он лишь пользуется своей взрослой личностью как домашней скотиной, не оскотиниваясь при этом сам.

"В мире без греха"

Егор хорошо представлял себе христианство "неспасенного Христа", для преодоления которого написал даже специальное "Евангелие", - то христианство, которое есть и будет абсолютно преобладающим в нашем мире, во всех христианских конфессиях.

О христианстве святоотеческом он почти ничего не знал - только случайные отголоски. Но все равно тут нельзя сказать, будто "все совпадения случайны". Особенно так нельзя сказать, если верить в Бога. А Егор, конечно же, верил в Бога, пожалуй, во все периоды своей сознательной жизни, хотя мог по-разному относиться к своей вере, в том числе, и отрицать ее.

Не думаю, что человек, для которого мир Егора Летова стал своим, найдет там хоть что-нибудь, препятствующее его христианству. Да, там, конечно, много грехов, осознаваемых и неосознаваемых, но зато там и главное "наше дело" - "в мире без греха". И это серьезно, и это как раз и есть по-христиански.

Мир Егора Летова - это и есть та самая наша вселенная, в которой мы должны стать христианами. Егор это тоже понимал и по-своему пытался осуществить.

Его (и наша) бесконечная революция и война должна будет кончиться победой. И тогда уже наступит настоящая бесконечность - "нескончаемость вечера после войны".

* * *

Проверим чемоданы, всё ли в порядке,
Пошарим по карманам, всё ли на месте,
Покашляем, покурим, посидим на дорожку.
Всё ли понарошку.

       
Print version Распечатать