Ученому-социологу времен постмодернизма не позавидуешь. Жить ему куда сложнее, чем простому обывателю, чья жизнь идет по накатанной колее с привычными ухабами.

Во-первых, в соответствии с принятыми в постмодернистской науке правилами игры, прежде чем говорить о более или менее «конкретных вещах» (в книге Вахштайна это – голосование, просмотр телепередач и посещение торгово-развлекательного комплекса) нужно долго доказывать, что в рамках хотя бы одного из существующих дискурсов вещи эти можно помыслить, не впадая в противоречие.

Во-вторых, возникает нормальный постмодернистский вопрос: кто говорит? А также, с кем и зачем? Каким должно быть если не объективное, то хотя бы интерсубъективное социологическое исследование после того, как в гуманитарных науках приключился прагматический поворот? В чем должна выражаться беспристрастность ученого-прагматика, пишущего научный труд?

Только в том, что он искренне сообщает нам о своих подлинных интересах?

Начнем с возможности помыслить повседневность, не впадая в теоретическое противоречие. Книга Вахштайна «Социология повседневности и теория фреймов» на две трети состоит из теоретического введения. Эта игра интеллектуальной мускулатуры очень впечатляет. Мы не сомневаемся, что автор с легкостью бы справился, к примеру, с такой задачей, как деконструкция идей Жюльена Бенда, автора книги «Предательство клириков».

Не сомневаемся потому, что Вахштайн занимается делом куда более важным и сложным. Он отвечает на вопрос, способна ли теория фреймов (дословно – «рамка») преодолеть разрыв между субъективизмом феноменологии и объективизмом структурализма, теорией и практикой, внешним и внутренним, имманентным и трансцендентным.

Дело это, как мы узнаем ближе примерно, к середине книги не такое уж и безнадежное

С одной стороны, фреймы чем-то похожи на «установки», как они понимаются в феноменологии. В зависимости от «рамки» одно и то же действие может иметь разный смысл: употребление красного вина может быть частью обеденного меню, элементом театрального представления или религиозного обряда. С другой стороны, в своей совокупности фреймы образуют систему различий, имеющих подчас вполне материальное выражение. Наше суждение о том, в чем мы участвуем или что мы видим, зависит не только от того, чего нам сейчас больше хочется - хлеба, зрелищ или спасения души - но и от некоторых внешних обстоятельств. К вину может подаваться сыр или пресный хлеб. Местом действия может быть частная квартира, театр или православный храм. Пить красненькое опять-таки можно дома в одиночку, а можно посмотреть со стороны, как это делает женщина, называющая себя Гертрудой.

Проблема внешнего и внутреннего вроде бы тоже не выглядит совсем уж неразрешимой, поскольку фрейм представляет собой матрицу совершающихся в пространстве и времени событий и одновременно схему их интерпретации наблюдателем. При этом понятию фрейма в работе Вахштайна успешно удается избежать полного растворения как в бурной реке Гераклита, так и в практиках Пьера Бурдье, не менее текучих и зыбучих.

Ни одно из событий, «порожденных» или «дешифрованных» при помощи какого-то одного фрейма, не происходит только «здесь и сейчас».

Будучи значащей формой, любой фрейм отношениями репрезентации связан с другими.

Относительно того, кто говорит, в текстах «Повседневности и теории фреймов» можно найти много подсказок.

Вот, например, как автор изображает среднестатистического социолога, изучающего голосование на выборах в горных албанских деревушках и маленьких хорватских городках: «Белый образованный европеец средних лет, голосующий за либералов и зарабатывающий на жизнь участием в международных проектах сомнительного политического характера».

О нравах этого племени, то есть ученого мира, мы тоже узнаем немало. Например, научная работа – это, оказывается, всегда коллективное предприятие, а всякая монография не более чем узурпация прибавочной стоимости труда коллег.

Научную школу (тут Вахштайн, правда, говорит уже не от себя, а цитирует классиков социологии науки) можно уподобить традиционному обществу, где упрощенные концепции классиков играют роль символа веры, скрепляющего сообщество. Или с преступной группировкой, чья идентичность покоится на вере в достижения легендарных «авторитетов».

Разобравшись, с вопросом кто (и откуда) автор, мы попробуем понять, кто же все-таки потенциальные читатели этой книги.

Набор вошедших в книгу конкретных исследований наводит на мысль, что заинтересованными читателями «Теории повседневности», кроме социологов, могут оказаться нынешние инженеры человеческих душ - маркетологи, организаторы политических мероприятий и др. Ведь предмет наблюдения и анализа – это существование «маленького человека» в неких предлагаемых обстоятельствах. Например, в полном или неполном соответствии с расчетами архитекторов и маркетологов, он отправляется прикупить себе шинель или шанель в торговый комплекс под Манежной площадью. Благодаря заботе государства, стоящего на страже демократических прав и свобод граждан, маленький человек в заранее назначенный день отправляется в заранее назначенное место голосовать. В соответствии с телепрограммой смотрит те или иные телепередачи.

Однако, оказывается, что жизнь у инженеров человеческих душ такая же непростая, как и у социологов-постмодернистов – за что ни схватишься, все рассыпается. Хотя все-таки не до конца. Какая-нибудь ложка меда в этой бочке дегтя порой все же находится.

Например, Вахштайн отмечает, что его сотрудникам не удалось обнаружить никакой корреляции между типом телепередачи и долей вставных роликов, которые телезритель все-таки смотрит. Но все же существуют эффективные «триггеры», звуковые и изобразительные метки, позволяющие привлечь к рекламе внимание телезрителя, который слишком увлекся чисткой картошки или ковырянием в носу.

Автор констатирует, что в масштабе города принцип «Паноптикона» (разработанный Джереми Бентамом во второй половине XVIII проект идеальной тюрьмы, где один надзиратель с одной точки может просматривать все камеры) неосуществим, потому как создать абсолютно прозрачную и управляемую архитектурную и социальную среду невозможно. Однако посетители торгового комплекса под Манежной площадью, оказывается, никогда не смотрят вверх, но по большей части себе под ноги. Поэтому именно туда следует помещать рекламу.

Мало того, что телезритель не всегда, как положено, смотрит в голубой экран, пока тот включен. Оказывается, это не кролик, загипнотизированный удавом. Порой в рекламных паузах зритель, как проворная обезьяна, подпрыгивает с дивана, несется к компьютеру и лезет в интернет почитать почту, новости или блог.

Наша повседневность, несмотря на все попытки ученых и «инженеров социума» ее понять и упорядочить, неисчерпаема. А значит, теория фрейма будет и дальше радовать нас новыми колоритными пейзажными зарисовками. И, например, к уже описанным фреймам голосования и телепросмтора добавится фрейм просмотра голосования.