На протяжении последнего года в средствах массовой информации, в выступлениях государственных руководителей на одно из первых мест постоянно выходит тема глобального финансово-экономического кризиса. Сам факт существования кризиса международной финансово-банковской системы и распространения его следствий на широкий круг явлений хозяйственной и общественной жизни сомнений вызвать не может. Обращают на себя внимание, однако, явления в сфере культуры, искусства, политики и человеческих отношений обнаруживающие внутреннюю с ним связь. Есть основания думать, что происходящий кризис выходит далеко за рамки финансов и экономики, что в нем нашло выражение исчерпание той цивилизации, в которой мы жили во второй половине ХХ столетия, а при более глубоком взгляде и значительно дольше.

Евросимптоматика

Состоявшиеся в июне 2009 года выборы депутатов в Европарламент принесли результаты, неожиданные и, судя по всему, свидетельствующие о глубоких изменениях в жизни и сознании Европы. Прежде всего, очевидна утрата населением интереса к деятельности этого центрального органа европейского единства. В первые послевоенные десятилетия он, после всего пережитого, воплощал чаяния миллионов и открывал взорам властителей дум и руководителей государств светлое будущее континента. Позже он, как казалось, реально выстраивал основы европейского единства и европейской безопасности. Сейчас каждый второй или каждый третий европеец эти чаяния утратил: к урнам для голосования пришло не более сорока трех процентов избирателей.

Выборы в Европарламент продемонстрировали очевидный сдвиг общественного мнения Европы вправо, в сторону общественных сил консервативно-национального (если не сказать: "националистических") спектра. Они провели в Европарламент своих депутатов в Великобритании, Голландии, Финляндии, Венгрии, Румынии и Испании. Соответственно исчезла – или, скажем осторожнее: "сокращается" - лево-либеральная окраска, столь явственно ощущавшаяся все эти годы в дебатах, да и в работе, Европарламента и за его пределами.

Успех правых предопределила их готовность включить в свою программу требования, всегда фигурировавшие в программе социалистов. В этом и во многих других пунктах принципиальная противоположность правых и левых оказалась снятой. Обращает на себя внимание рост популярности экологистов, зеленых и малых партий, для которых главное – общечеловеческие проблемы, а не идейно-политические противоположности Показателен в этом смысле неожиданный и шумный успех новой молодежной партии "Пиратов" в Швеции. В основе ее программы – требование устранить юридически-правовые ограничения и, в первую очередь, нормы авторского права, на всю сферу Интернета. Сеть становится интернациональной бесконечностью, вошедшей в каждый компьютер, а тем самым и в каждый дом, где обществу без различения его традиций и ориентаций беспрепятственно предъявляются, смешиваются и утрачивают монопольное авторство, – а тем самым и ответственность юридическую и моральную,- бесконечное многообразие требований, идей и принципов. Тенденция, здесь обнаруживающаяся, состоит, прежде всего, в стремлении к деидеологизации политических конфликтов и отношений, а тем самым и к отвлечению от стоящих за ними более глубоких противоположностей.

Это проявляется, в частности, во всё настойчивей и шире раздающихся в среде политологов и правителей требованиях возвращения к "реализму" и отказу от "идеализма" и "риторики". Такой посыл содержится в интервью известного американского политолога, а в прошлом сенатора и номинанта на пост президента США от Демократической партии Гэри Харта: "Реализм популярен сегодня просто как реакция на то, что воспринималось в качестве крайностей "идеал-политики" 1990-ых годов. Нам необходима новая, походящая для XXI века версия реализма" [1]. Отсюда – критика политики Буша, строившейся на морально-историческом императиве утверждения в любых странах и любой ценой демократии, прежде всего, как духовной ценности. Харту вторит российский политолог профессор Цыганков: "Главным действующим лицам необходимо исходить не из абстрактных представлений о добре, зле и справедливости, а из интересов. Воинственность присуща как раз либералам, которые смотрят на международные отношения сквозь призму идеологии" [2]. На этих же идеях строилась предвыборная агитация Саркази, а сегодня – заполняющая международную прессу тема "перезагрузки" российско-американских отношений. Доминирующая констатация – прекращение "холодной войны", окрашивавшей международную политику и ее идеологические основания на протяжении всей второй половины ХХ века. Подобное прекращение, вполне очевидно предполагает отвлечение от умонастроений масс, на которое "холодная война" во многом опиралась – или, которое она, во всяком случае, несла в себе. Прекращение это (или, вернее, требование его) выходит за рамки политической тактики и предполагает, в частности, – о чем всё чаще пишет международная пресса, – преодоление "популизма". "Новые популисты легко оперируют как характерными для "левых" социальными и даже социалистическими лозунгами, так и привычными в устах правых политиков обвинениями либерального истэблишмента в отступлении от "национальной традиции" и религиозных норм. Новое движение претендует на то, чтобы возвыситься над противоположностью "левого" и "правого" дискурса. <….> Сознание неизбежной спаянности всех национальных элит в глобальном мире рано или поздно вернет "популизм" (с приставкой "нео-" или без нее) как идеологическую тенденцию и в поле национальной публичной политики. Популизм становится речевым кодом наступающей эпохи"[3].

Демифологизация мифа 1960-х

Растворение былых демаркационных линий, еще недавно многократно прочерченных и погруженных в самочувствие и в самосознание личностей и масс, переживание их через свою историю вообще предстает, как кажется, в виде доминирующей черты устанавливающейся атмосферы не только политики, но и, в первую очередь, культуры. Оно сказывается в таких сегодняшних культурных феноменах, как семиотика архитектуры, как отношение европейского общества к своему шестидесятническому прошлому. Сказывается оно в таких грандиозно масштабных идеологических процессах, как разоблачение антично-римского истока Европы. и даже в таких частных проявлениях, как воплощение шестидесятнического прошлого в образе Булата Окуджавы и эволюции его на московском телевидении.

Создаваемая архитектурная застройка городов от Сингапура до Лондона и Москвы предполагает сегодня чувство полного освобождения от истории. Еще вчера, идя по улицам Москвы или любого другого большого и старого города, будь то в России, или в Западной Европе, взгляд и память как бы перебирали разрозненные звенья единой цепи. Профиль здания, его орнамент, непроизвольные (или сознательные) ассоциации, классицизм и ампир, готически или византийски окрашенная эклектика, модерн, конструктивизм; в Москве – так называемый "сталинский ампир", а затем и хрущевские пятиэтажки. За каждой эпохой – стиль. За каждым стилем – образ времени, атмосфера общества и культуры, фактура повседневного существования и, самое главное, - память. Нарастающая перспектива сегодняшней архитектуры - атмосфера глобализма. Никаких исторических ассоциаций и, значит, никакой истории. Площадка для анализа – Москва-Сити, метро в Гонконге, библиотека в Катаре, площадка для раздумий – стремительный карьерный взлет и острая востребованность создателя и идеолога этой современной "архитектуры вне истории" Норманна Фостера от рабочей семьи в Манчестере до звания лорда.

Шестидесятничество в связи с сорокалетним юбилеем парижских событий 1968 года неожиданно стало распространенной темой дня европейской прессы. "С самого начала года газеты и журналы переполнены 1968ым годом – приложения, подборки фотографий, специальные полосы", - писала влиятельная немецкая "Бёрзенблат" [4]. По ее же отзыву, столь интенсивно наплывающий из прошлого ""миф 1968" вызывает сегодня не только элегические и сочувственные воспоминания "о нашей молодости", но и "скуку". Она проистекает от бесконечно повторяемого набора фраз, сводящихся к "радикализму “всё или ничего”" и поэтому не соответствующего духу наших дней и его потребностям, в частности, "реализма" и "популизма".

О том же говорит эволюция на экране московского телевидения образа одного из архитекторов русско-интеллигентского шестидесятничества Булата Окуджавы. В нем, с 1957 по 1991, не только замкнут основной период его творчества, но и его суть. Эволюция эта основана на противоположности его круга, круга, единомыслящих и единочувствующих, бесчеловечному и бездуховному миру тоталитарного прошлого и отчужденного настоящего. "Как вожделенно хочет век (магнитофонный авторский вариант: "хочет враг") нарушить связь у нас в цепочке". Это состояние кончилось в начале 1990-х годов, уступив место альтернативному состоянию перестройки и глобализации, в котором шестидесятнику Окуджаве почти всё было чуждо. С 1998 года на московском телевидении регулярно два раза в год стали появляться программы, посвященные поэту, тщательно воссоздававшие и в лицах участвующих, и в материально-пространственной среде его круг и время. В годы сегодняшнего кризиса они исчезли. Как сказал бы сам Окуджава, "расплескалася в улочках окрестных та мелодия, а поющих нет". Это исчезновение во всей своей широте и исторической значимости предстало перед миллионами зрителей 14 июня 2009 в программе, посвященной поэту. Никаких материальных следов времени, в котором возникли и живут (жили ?) исполняемые песни, автор и его герои, их время, а значит и дух. Ни интерьеров, ни костюмов, даже причесок, ни натурных съемок, никакой Москвы и никакого Арбата. Вряд ли постановщики и исполнители ставили перед собой задачу освободиться от реальности лиц и эпохи, а тем самым и освободиться от истории. В них просто и естественно обнаружился и материализовался воздух наступившего времени.

Смена эпох

Отказ от антично-римского происхождения европейской культуры предполагает завершение бытия Европы как культурно-исторического целого, каким оно было нам дано на протяжении последних полутора тысяч лет. На территории Западной Европы размещение этнических групп, а впоследствии – и государств, их лингвистическая группировка, способы организации населения, формы духовного самовыражения и традиции сложились, как известно, изначально под сильным воздействием Римской империи и на ее территории. Не менее известно и очевидно, что следы этого воздействия образуют магистральную характеристику культуры Западной Европы вплоть до второй половины ХХ века. Ее генеалогию составляют ориентация на государственно-правовое наследие Рима в ранний период европейской государственности в IV – IX веках и в эпоху классицизма XVI – XVIII веков, признание античности вечной нормой культуры в эпоху Возрождения XV – XVI веков и основой полноценного образования юношества в XIX – XX-ом. Единство этой генеалогии строилось до самого последнего времени на некотором числе констант общественного развития, в конечном счете унаследованных от Рима. В их число входили забота о преемственности культурно-исторического развития в пределах такого развития как нормативного целого, распространение европейского типа культуры и общественной организации на другие районы земного шара, индивидуализм и микромножественная структура общественного бытия. Объединяющим началом этих констант была уникальная для Европы, унаследованная от Древнего Рима способность к развитию как обновлению, но обновлению, предполагающему сохранение в обобщенном виде накопленного опыта.

Вся эта совокупность традиции и опыта во второй половине ХХ века и, особенно, в связи с кризисом начала XXI-ого подверглась и подвергается более или менее полной ревизии. Столь характерная для Древнего Рима и унаследованная Европой традиция сплочения населения в устойчивых малых группах подвергается в этих условиях моральной дискредитации и практической эрозии. Критика тезиса об исключительности европейской традиции, связанной с ее антично-римским происхождением и самого римского культурно-исторического наследия становится доминирующей, как в исторической науке, так и в средствах массовой информации. Ярким свидетельством последней может служить 22-серийный фильм BBC "Рим", пользующийся успехом во всем мире и показанный не так давно по московскому телевидению. Возрождающаяся время от времени идея о нормативности Римской империи, как образцового сочетания разнородных слагаемых и их единства в качестве примера и назидания для ЕС подвергается радикальной критике.

В этих условиях признание опыта Европы на основе исключительно высокого уровня развития ее производительных сил образцовым пришло в столкновение с опытом других стран, в частности, юго-восточной Азии. "Протестантская" этика труда как формы человеческой и гражданской полноценности всё больше подчиняется социальной ответственности государства перед населением. Относительная замкнутость и специфичность европейской культуры должна отступить перед массовой иммиграцией, а признание культуры унаследованной ценностью и основой культурной иерархии - перед политкорректностью.

Движение к дисперсии

Деидеологизация как некоторая атмосфера переживаемого кризиса перерастает, становится частью, более широкой атмосферы дисперсии, и состояния, ею обозначаемого. - "Разобщенность, тяготение к разделению, раздельность и самостоятельность частей и частиц". Эта атмосфера и это слово духовно и культурно полнее и точнее объединяют три обрисованных результата выборов в Европарламент и делают их своеобразным итогом ХХ века – итогом предшествующего развития. Одиночество, на которое был обречен послевоенный, освободившийся от тоталитарности человек, предстало уже на рубеже 1950-ых и 1960-ых годов в итальянском неореализме и французской кинематографической "Новой волне". Предстало в таких культовых для той эпохи фильмов, как "Сладкая жизнь", "Затмение" или "Последнее танго в Париже". Сложившееся в ходе 1960-х годов философское мироощущение постмодерна выступило не только в своих ранних декларациях, но и в позднейших итоговых оценках, как свобода дисперсии – независимость от всего общего и объединяющего, цельного и нормативного.

"Постмодерн – это такая философия жизни, которая предполагает равнозначное положение всех идей и всех взглядов, – каждый человек может выбирать; не существует истины, истина субъективна", – разъясняет весьма точно православный патриарх Кирилл. На протяжении, по крайней мере, последнего тысячелетия духовный горизонт человека в значительной мере формировался его принадлежностью к традиции национальной культуры. Такого рода единство признается сегодня нереальным и нежелательным: человек должен иметь право определять свою национальную принадлежность самостоятельно и по собственному выбору, – говорится в постановлении Совета Европы о национальности. Эмиграционные потоки освобождают человека от укорененной связи со своей привычной исторически сложившейся средой и повседневностью и предоставляют ему возможность кратковременно селиться там, где больше платят. Безразличной к национальной традиции и к традиции вообще, как мы только что убедились, становится архитектура. Приняв принципы Болонской декларации 2001 года мировой университет стремится к полной свободе выбора студентами и преподавателями того или иного вуза; дипломы их по всей Европе становятся юридически равноценными. Статистика распадающихся браков и непризнанных родителями детей неслучайно все больше становится предметом внимания наших властей – она рифмуется с той же дисперсией.

Деидеологизация в ее движении к дисперсии как лозунг, тенденция и реальность не имеет прямого и наглядного отношения к кризису банковской и хозяйственно-экономической системы. Но она раскрывает некоторые глубинные процессы в развитии европейской цивилизации, которые в конечном счете окрашивают этот кризис и обнажают его скрытые культурно-исторические перспективы. В их основе лежит бесконечно повторяемая сегодня необходимость отказаться от деления мира и жизни на "свое" и "чужое", на замкнутые в себе единства культурно-исторического бытия, признать нормой открытость и взаимодействие. Именно эта необходимость была продемонстрирована только что в атмосфере и организации июльского саммита 2009 года. Наш президент демонстрировал с трибуны подаренную ему организаторами встречи монету с легендой World currency, т.е. предназначенную быть наднациональным платежным средством. Сейчас это экспериментальный образец, но направление этого эксперимента сомнений не оставляет. Дело не в том, что выгода и интересы каждого государства никуда не исчезли, эта атмосфера и организация продиктованы дипломатическими соображениями и не отменяют реальных геополитических интересов, а в тенденции и конфликтов. Дело в характере цивилизации, становящейся все более глобальной и в перспективе переориентирующейся на утрату и изживание того ощущения индивидуальности, которое всегда, от Аристотеля до Гегеля и до сегодняшнего персонализма, определяло культурно-историческое бытие Европы, ее воздух. Речь идет об индивидуальности не обязательно личности, а страны, нации, традиции, духовных констант.

От Аристотеля до Гегеля

Аристотель был еще краток и прост: "Формой я называю суть бытия каждой вещи и ее первую сущность" [5]. Другими словами, быть значит быть кем-то (или чем-то). Быть кем-то или чем-то значит не быть другим кем-то или чем-то, т.е. быть значит быть в отдельности от другого, т.е. в противоречии с ним. Эта отдельность не противоречит их единству, так как она снимается в акте энтелехии, воплощенной в логосе, т.е. в слове и направленном сознании. Спустя две тысячы лет Гегель не мог не быть полнее и более человечно-ориентированным: "Самоопределение живого имеет форму объективной внешности. В виду же того, что оно вместе с тем тождественно с собой, оно есть абсолютное противоречие. Но так как каждый из существенных моментов его единства сам по себе реализован в виде тотальности, то понятие раздвоено на абсолютное неравенство понятия самому себе, а так как понятие есть в равной мере абсолютное тождество в этом раздвоении, то живое существо есть для самого себя это раздвоение и обладает чувством этого противоречия, каковое чувство есть боль .Боль поэтому есть привилегия живых натур; так как они суть существующее понятие, то они суть действительность, обладающая такой бесконечной силой, что они внутри себя суть отрицательность самих себя, что эта их отрицательность имеет бытия для них и что они сохраняют себя в своем инобытии" [6].

Это ощущение и образует подпочву того философского образа бытия и сознания, который, просвечивая из глубин европейской традиции, выражает ее имманентную суть. Если быть значит становиться, а становиться значит отливаться в форму, форма же как сущность всегда отлична от другой сущности и формы, то в различении "своего" и "чужого" осуществляется самоидентификация личностей, групп и целостностей, то есть осознание ими своей индивидуальности как основы их участия в жизни и ответственности перед собой и за себя. Конфликтно-репрессивное разрешение антиномии, которого так важно избежать современному миру и на словесном отказе от которого сосредоточена его дипломатия, в пределах этого образа бытия и культуры не является внутренне необходимым.

Строй бытия и мысли, воплощаемый сегодня в политических и филосфски-публицистических категориях деидеологизации и дисперсии и образующий контекст происходящего кризиса, символизирует завершение той Европы, которая нашла себе сублимированное выражение в обозначенных вершинах своей философии. Признание этого не означает никакого пессимизма. Фукуяма заблуждался. История не кончается. Кончается тот этап и форма, наш этап и форма, в которых мы прожили две – три тысячи лет, наступает следующий. Но пока он не наступил и не утвердился, Аристотель и Гегель не ушли в тень забвения, а Европа в той или иной мере, еще живет их истиной, важно не соблазняться прожитыми и снова повторяемыми ошибками. Не верить, что самосознательная индивидуальность растворяется и тем самым упраздняется, в фундаменталистском целом, а противоречия и конфликты могут быть разрешены путем уничтожения одного из полюсов и торжества другого. Не верить, что самосознательная индивидуальность в своей неповторимости противоречит единству общества и равенству народов, и тем самым подлежит дискредитации и упразднению, а конфликты могут быть разрешены, если объявить их недопустимыми и уравнять их участников. Не верить, что свобода и равноправие воплощаются в дисперсии, как разобщенности, раздельности частей и частиц, в тяготении к разделению, то есть в конечном счете к взаимному безразличию. Хранить состояние и ценность мироустройства, приведшего Аристотеля к признанию вещи, как отдельной личности, "носителем своей сущности" [7], а Гегеля – к утверждению способности каждой "довериться абсолютному различию" [8]. Как это ни трудно. Пока есть такая возможность.

Примечания:

[1] См.: "РЖ-Тема Недели" № 8 за 2009 год.

[2] См.: "РЖ-Тема Недели" № 8 за 2009 год.

[3] См.: "РЖ-Тема Недели" № 10 за 2009 год. С.2.

[4] "Бёрзенблат" № 3 за 2008 год.

[5] Аристотель Метафизика. VII, 8, 1032b.

[6] Гегель Г.В.Ф. Логика. М., 1929, С. 232.

[7] Аристотель Метафизика XII, 10, 1975b.

[8] Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа. VI.