Как-то на круглом столе "Грызуны в литературе", в дискуссионном цикле "Зоософия", прозвучало сопоставление различных образов мелких животных, используемых для символического обозначения частей человеческого тела. Общеизвестно происхождение слова "мышца" (лат. Musculus, "мышонок") от "мышь" (mus). Из этих хвостатых сухожилиями "мышек" состоит наш двигательный аппарат - мускулатура, буквально "мышончество". Но встречаются и весьма специфические образы органов-грызунов.

" И хуй стоял, как суслик на меже", - бессмертная ностальгическая строчка Виктора Куллэ. Казалось бы, смешно. Однако любые подобные метафоры страдают характерным и серьезным недостатком, если не сказать пороком: они не то чтобы половинчаты или даже поверхностны, но откровенно робки - точнее, трусливы.

Потому что стоит лишь слегка додумать эту полу-, вернее, четверть-мысль насчет обособленности и потенциальной самостийности деталей человеческого тела, как возникают разные, интуитивно крайне неприятные, экстраполяции или ассоциации. Например, с такой неотъемлемой чертой мелких грызунов, как склонность при опасности, и вообще в трудной ситуации, спонтанно разбегаться во все стороны.

Ведь зрелище расчленяющегося, даже добровольно, человеческого тела производит на нас просто парализующий эффект.

***

Неделимость нашего тела - подсознательно закрепленный постулат, в который неумолимая жизнь постоянно вносит коррективы и прямые опровержения. Говоря словами кузена Лариосика из "Дней Турбиных", при виде крови у нас кружится голова. Давняя аудиоцитата (в оригинале булгаковской "Белой гвардии" сей фразы, кажется, нет) становится более понятной в сочетании с более поздней максимой из советского рока: "Можно быть рядом, но не ближе, чем кожа" (БГ).

В этом-то и дело - в безусловной и концептуально предельно важной границе между нашим внешним и внутренним миром, обозначаемой биологически как кожа, шкура. Мир внешний и внутренний - в прямом смысле не меньше, чем в переносном, - смешиваться не должны. Нарушение границы, соприкосновение двух миров (наружного, то есть среды обитания, и внутреннего, то есть маленького уютного океана крови, омывающего изнутри живые органы) приводит нас в состояние головокружения, ступора, а то и гораздо хуже.

Именно поэтому нам, как правило, запрещено видеть фрагменты наших тел, получающиеся при различных форс-мажорных обстоятельствах, - в том числе и заранее тщательно подготовленных. Разорванное тело - это нельзя! Так бывает, но мы не должны об этом знать и этого видеть.

Мы и не видим! Оттого этот термин и закавычен в заглавии: речь идет, возможно, больше об эффектном мифе, чем о брутальной реальности.

Контактируя телесно, мечтая найти своему суслику норку в теле партнера (или наоборот), люди не задумываются, что таковой контакт никогда, за исключением не рассматриваемых здесь нездоровых пристрастий, не нарушает священный биологический кордон кожи. Поскольку, преобразуясь в некоторых норках тела в так называемую слизистую оболочку, она, кожа, все-таки нигде не прерывается. И единственным случаем не патологического, а как раз абсолютно естественного разрыва этой границы является оплодотворение, обуславливаемое выходом зрелой яйцеклетки в сопровождении почетного, как военный эскорт, кровотечения - и встречным космическим стартом сперматозоида.

***

Между тем люди постоянно помогают друг другу нарушать живую границу телесности. В принципе, историю мировой цивилизации можно рассматривать и как поэтапное совершенствование технологии быстрого дробления тела "плохих людей", где прилагательное "плохой" - конечно же не оценка, а способ маркировки, приблизительный синоним эпитетов "чужой", "другой".

Скальпирование. Обезглавливание. Обезножение. Четвертование. Наконец, "нирванизация" - удивительный ритуал, придуманный не столь давно кровожадными приспешниками апартеида. Тело борца с расизмом обкладывалось взрывчаткой; после взрыва фрагменты собирались, складывались вместе и снова взрывались; и так много раз, вплоть до полного исчезновения, смешения с Ничто, упразднения самого вопроса о физическом существовании Другого.

Столь изысканный метод умаления и ускоренного забвения чужой жизни связан с экзистенциальным шоком восприятия феномена взрыва как "абсолютной смерти", наглядной аннигиляции.

***

Вспомним ярко-демоническое (как всегда у этого автора) описание феномена и его восприятия, сделанное послевоенным сиротой Юрием Кузнецовым.

...Шел отец, шел отец невредим
Через минное поле,
Превратился в клубящийся дым -
Ни могилы, ни боли.
<...>
Всякий раз, когда мать его ждет, -
Через поле и пашню
Столб крутящейся пыли бредет,
Одинокий и страшный...

Кузнецов пугает, но нам не страшно. Потому что красиво. Эстетизация ужасного всегда превращает его из глухонемого энергетического вампира, высасывающего из нас силы, в простое "заземление", в громоотвод, отбирающий лишь избыточную, опасную энергию, фактически - в потенциального "собеседника", субъекта еще страшноватого, но с которым уже возможен некий экзистенциальный диалог. Эта беседа со смертью в виде взрыва подкрепляется у Кузнецова пугающей фрагментацией телесного образа: " Словно машет из пыли рука, / Светят очи живые"...

Поэтическая передача процесса расчленения - тема не одной филологической (психологической?) диссертации. У Сергея Жадана в стихотворении "Ислам" большой добрый Усама бен Ладен вырезает гланды у пленных русских солдат. А начиналось все, кажется, с горациевских "disjecti membra poetae" (разбросанных членов поэта). Вереница гипнотизирующих "фрагментарных" анатомических образов бесконечна. От плывущей с песней по реке головы Орфея до вещающей последнюю истину головы профессора Доуэля. Живая вода, оживляющая мертвое тело, и вода мертвая, склеивающая для этого разрубленное тело из фрагментов. Фэт-Фрумос, кормящий орла кусками собственной плоти, чтобы тот вынес его из пропасти...

***

Отечественная художественная мысль между тем озабочена и технической стороной дела. " Иван Гермогенович выдумает порох!" - уверенно прогнозировали Карик и Валя в старинной фантастической повести для детей. И они не ошиблись. Отголосок имени великого изобретателя слышится нам теперь в заглавии "тематического" романа Александра Проханова "Господин Гексоген".

Заставляет задуматься символический ракурс рассмотрения данной темы расчленения взрывом в современном кино, а именно - "от создателей "Девятой роты". Первый убитый враг, по рассказу старших однополчан, для некоего новобранца таинственно связан с последовавшей собственной смертью от взрыва ("отправили домой, что удалось собрать"). И затем - непонятный ритуал взрывания гранатой трупа первого душмана, случайно застреленного одним из главных героев. Непонятная, излишняя симметрия, какой-то "сюжетный палиндром".

Тема "фрагментов тела", как и наоборот, "тела без фрагментов", на самом деле - едва ли не повседневность. Контрабанда органов. Параолимпийские игры. Последние ветераны ВОВ... Наконец, удивительное социальное явление, открытое на Диком Западе Андреем Приговым (и им же, кажется, вскорости закрытое): модификаторы! В смысле - модификаторы тела... Люди, как правило молодые, под влиянием моды, убеждений или психических заболеваний заказывающие себе (или даже проводящие собственноручно) ампутацию отдельных органов тела либо конечностей. В беседе возникало даже рацпредложение, "наш ответ": замораживать отрезанный орган, а когда сменится мода (мировоззрение; психическое заболевание), оттаивать оный и приживлять обратно.

***

...Однако, думая о телесном, не лишне помнить, по Чьему образу и подобию мы созданы. И что потеря нами каких-то частей тела, теоретически, разуподобляет нас с Ним. Возможно, для того-то люди и проделывают друг с другом эти простые операции. Расчленение, нарушение целостности, нарушение полноты образа - расподобление - по извечной инстинктивной догадке расчленителей выводит жертву из-под Его опеки.

Конечно же это страшное заблуждение, стоившее жизни, здоровья и счастья миллионам жертв человеческой истории. Блаженны калеки и увечные, блаженны страждущие. Но мясорубка взаимного расчленения не останавливалась никогда.

А новая эпоха привносит в реальность свежую струю, можно сказать, тренд: повседневный непредсказуемый шанс коллективной мгновенной фрагментации. Приживаются специальные наименования для подрывников-смертников, берущих на себя сей скорбный труд. Однако феномен настолько завораживает наше сознание, что оно, как ни парадоксально, старается к нему не обращаться, словно к парализующему лику Горгоны. Мы именно стараемся об этом как можно дольше не думать. Банальное и пошлое табу.

***

Между тем (позволим себе дерзкую гипотезу) именно в эпицентре взрыва при каждом теракте, в точке принудительного разъятия цельности человеческого тела, и шире - разъединения сущего, - находится средоточие сегодняшней вселенной. Расчленяя все, находящееся в центре, взрыв тотально перемешивает внутренний и внешний миры, свойственные, конечно, не только человеку. И эта тошнотворная способность мгновенного смешения постепенно распространяется, как зараза, вдоль нашей реальности. Если вдуматься, Внутреннее и Внешнее должны взрываться сами по себе при соприкосновении, как две жидкости разных цветов в древнем фильме про Фантомаса. Возникает как бы вр еменная (?) односторонняя поверхность - не лента Мебиуса, но бутылка Клейна, лишающая вселенную основных координат. " Третий ангел вылил чашу свою в реки и источники вод; и сделалась кровь".

***

И вот эта надорванность миров, их готовность драматически смешиваться - видимо, есть в этом нечто новое, первый признак некоего другого будущего. А те, кто выстраивает своим инфернальным жестом его эфемерную микромодель, - просто самые смелые из нас, те, кто согласен взять на себя эпохальную задачу. Потому что мы все еще не научились выражать потенциальную разорванность Всего по-иному - деликатнее, менее буквально.

Нерв нынешней эпохи именно здесь. Где тонко, там и рвется.

...Приблизительно так, как в первой половине прошлого столетия метафизический центр мироздания, возможно, находился, или оказывался временами, в неких германских пивных. А может быть, и много ближе к нам географически, судить трудно. Впрочем, все это, конечно, недобросовестные спекуляции.

***

А пресловутые "шахиды" - это и есть мы. Ведь взрывают они - нас, стараясь приблизиться к нам, слиться с нами, насколько возможно. И это "нас", "нам", "мы" включает заведомо и необходимо их самих.