Проблемы у Нового рижского театра, как это часто случается в последние годы с культурой, стремящейся попасть в Россию, возникли на таможне. На этот раз очередь-пробка не дала грузовику возможности вовремя доехать на фестиваль.

"Соня", которой фестиваль собирался закрыться и которую ждали с особым интересом (Херманис давно уже стал неформальным лидером европейского театра, особенно после постановки сорокинского "Льда" во Франкфуртском драматическом театре), все же выбивалась из общей программы. В этом году эта программа была составлена на основе невербального театра. Лишь в "Фаусте. 2360 слов" Русского инженерного театра АХЕ из Петербурга слова звучали, но их исключительность была здесь подчеркнута самим названием. АХЕ попал в любимцы публики после феерического по красоте и неожиданности спектакля Sine loco, ставшего в свое время открытием даже для критиков и получившего "Золотую маску". С тех пор дуэт переквалифицировавшихся в актеров художников Максима Исаева и Павла Семченко занимался лишь экспериментальным театром, выверенным и отточенным, как их "Кровавая свадьба" по пьесе Лорки.

"Фауст в кубе" - проект многочастный, на сегодня выглядящий как дилогия и состоящий из пластического, бессловесного спектакля, сделанного в сотрудничестве с мексиканским фестивалем "Сервантино" и мексиканским же театром Linea de Sombra (им NET открылся), и постановки, где текст все же звучит - в исполнении штатного диджея театра Андрея Сизинцева. Причем москвичи оказались не первыми зрителями "Фауста в кубе" - в октябре его мировая премьера прошла в Мексике, затем последовала европейская в Ницце, и лишь в третью очередь наступила пора России.

При всем очаровании талантами Исаева и Семченко невозможно не признать: их "Фаусты" в постановке Яны Туминой, начинающиеся как вариация на темы Гете, в конце каждого спектакля так далеко оказываются от оригинала, что впору ставить вопрос: а Гете ли это вообще? И даже если ориентироваться на всю сумму известных о докторе Фаусте легенд, из нее с трудом можно будет вывести формулу двух спектаклей АХЕ, разве что весьма приблизительную. Те все равно об архетипах, вечном кружении мужчины и женщины, их разрыве, о демонических соблазнах и той странной магии жизни, что так завораживает у АХЕ.

Но "Фауст" Гете - история все же вполне конкретная, со своей философской проблематикой и множеством подтекстов. Хроническое отсутствие Гете в современном российском театре заставляет задуматься: а возможен ли вообще русский "Фауст" сегодня? Достаточно ли развит здесь контекст, чтобы любое обдуманное высказывание о контракте с дьяволом, черной силе знания и преданной любви было встречено в наших театральных кругах если не с сочувствием, то с пониманием?

Что случилось бы, если на какой-нибудь столичный фестиваль приехал "Фауст" из берлинского "Дойче театр"? Не тот ли же казус, что на недавних гастролях гамбургского "Талия-театра" в Малом театре с "Эффи Брист": нежнейший по рисунку спектакль был встречен зрителями массовой sms-перепиской и шуршаньем пакетов из-под чипсов.

Ставшая в Берлине едва ли не легендарной постановка Михаэля Тальхаймера (обе части "Фауста" он уложил в два вечера по два часа) отличается той степенью концентрированности действа, той напряженностью мысли, что требует от зрителя особой сосредоточенности и особого понимания. Его невозможно достичь вне контекста, в котором бы культура не просто хранила память о всех своих прошлых достижениях, но и постоянно обновляла ее разными способами и на разный лад. И уже в этом смысле опыт АХЕ - даже если исключить из обсуждения его редкостную пластичность и зрелищность - бесценен.

Не менее сложный набор текстов использован и в спектакле "Кода" французского театра "Дю Радо" ("Плот"), поставленном вместе с парижским "Одеоном - театром Европы". В "Коде" звучат фрагменты произведений и дневников Кафки и Антонена Арто, Гельдерлина и Данте, Лукреция и современного философа Карло Гадды. Хотя переводы этих текстов и приводятся в программке, служат они, скорее, для понимания общей атмосферы, меланхоличной и зыбкой, во многом порожденной музыкой. Здесь тоже полный фьюжн. Гендель и Бах перемешаны с современными классиками Вольфгангом Римом и Фридрихом Черхой, но над всеми царит Верди (звучат фрагменты из девяти его опер). Актеры порой завершают свои монологи уже шепотом или и вовсе беззвучно; слова лишь зеркало других состояний, порожденных слишком долгой памятью, обилием прошлого и неясностью будущего. Главным спасением - не для всех, но для избранных - оказывается сам театр. В "Коде" множество цитат хрестоматийных театральных поз и мизансцен, призванных не только напомнить, но и уберечь.

Театральной же памятью проникнут и "Орфей" израильской группы "Клипа". Он поставлен, схореографирован и исполнен двумя актерами - Идит Херман и Дмитрием Тюльпановым, работавшим ранее вместе с Антоном Адасинским. "Орфей" начинается с пронзительной сцены с раскрытым чемоданом, где живет удивительное существо, сконструированное из шкатулок с ящичками (правильнее их, видимо, называть мини-секретерами), щеток-расчесок и других неожиданных деталей. Миф об Орфее здесь рассыпан на множество сцен, в которых теряешь порой нить сюжета, но обретаешь главное: чувство той художественной свободы, внутренней поэзии, которой дышит и АХЕ, и театр Франсуа Танги, и "Клипа".

Некоторые из спектаклей фестиваля идут на новых для Москвы театральных площадках. Ими становятся сегодня пустующие пространства фабрик и заводов. Одна так и называется - "проект Фабрика" (расположена она хоть и в симпатичнейшем месте, на писчебумажной фабрике, но адрес у нее уж больно некомфортный, без автобуса-шаттла здесь трудно ожидать наплыва зрителей). Другая - на винзаводе на задворках Курского вокзала. Тоже по-своему романтично.

Освоение новых культурных пространств в таком странном мегаполисе, как Москва, где тротуары оккупированы джипами, а галеристов избивают организованные банды, - занятие из числа благородных. Но главный смысл фестиваля NET все же в освоении других пространств, тех, куда не доехать ни на джипе, ни на автобусе, а виза если и нужна, то лишь та, что выписываешь себе сам.

Фестиваль NET закрывается 5 декабря спектаклем Андрiя Жолдака "Федра. Золотой колос" на сцене Театра наций.