Фантомное общение и лики завтрашнего дня

Для начала - две цитаты. " Резкие сдвиги в общественном сознании ХХ века, нашедшие отражение в творчестве писателя, связаны, прежде всего, с изменением качества городской жизни. С появлением машинного городского транспорта, телефона и других технических нововведений, породивших толпы, бесплотные голоса, искусственное освещение, печальную привязанность к точному времени, вездесущий звук машин, заглушающий природу, жизнь горожанина утратила цельность, город стал местом обманчивых связей, иллюзий. Возникла новая элита, противопоставившая массовой развлекательной литературе "трудную" интеллектуальную литературу. Модернизм в литературе и искусстве возник как отрицательная реакция на механизированный город".

Это был Хью Кеннер, "Заметки об анатомии модернизма", а теперь - Илья Ильин, "Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм": " В эпоху воздушного сообщения и телекоммуникации разнородное настолько сблизилось, что везде сталкивается друг с другом; одновременность разновременного стала новым естеством. Общая ситуация симультанности и взаимопроникновения различных концепций и точек зрения более чем реальна. Эти проблемы и пытался решить постмодернизм... исследователи относят время его появления примерно к середине 50?х годов, а к середине 60-х - его превращение в "господствующую" тенденцию в искусстве".

Вопрос в следующем: что - какие явления, тенденции, технические нововведения и проч. - формирует общественное сознание сегодняшней эпохи и, значит, лицо и характер завтрашней культуры, еще не имеющих названия -изма?

Выделить самые важные технические нововведения эпохи, наверное, самое несложное: понятно, что это интернет и мобильная связь. Но о них пока не будем, чуть позже. Как и о таких явлениях, серьезно повлиявших на мироощущение современного человека, как глобальное потепление и принявший массовый характер терроризм.

Интереснее - менее очевидное, настолько обыденное, привычное, что мимо него постоянно проскальзывает взгляд и не цепляет рассудок, но важное, влияющее на психику человека, раздражающее и заставляющее на себя реагировать. И конечно, формирующее отношение горожанина к окружающему его миру. Именно горожанина - жизнь селянина управляется совершенно иным - природным - укладом и противится любым переменам и нововведениям, убыстряющим его жизнеритм и поэтому для него - сложившегося раз и навсегда уклада - опасным. По сути, человек XXI столетия представлен в мире всего в двух вариантах - сельском и городском, все остальные существовавшие до этого традиционные деления: на расы, пол, религии, бедность/богатство, Запад/Восток, интеллектуальный/физический труд и проч. - к нашему времени стерлись, усреднившись, и не работают. Только жизнеритм, только он.

Живущий в сельской местности, даже сменив коня на трактор и автомобиль, а бумажные письма на электронные, все равно и психологически, и онтологически подчинен малому - солнечному, дневному, и большому - сезонному, годовому ритмам. Утро для селянина - это утро, вечер - это вечер, весна - это весна, зима - это зима, и они никогда в его жизни - в силу специфики его работы, разумеется сельского труда, - не поменяются местами. Горожанин же никак не привязан ни к солнечному, ни к сезонному циклам: он может работать ночью и отдыхать днем, весна и осень в его жизнедеятельности нисколько не отличаются друг от друга, а его онтологический и психологический ритм задают и все время ускоряют новые и новые обслуживающие его труд и досуг машины - все более совершенные и эргономные. При этом никакого парадокса; cultura contra natura - вся человеческая культура является продуктом городской жизни, ибо полноценное художественное произведение искусства, шедевр, дышит - вдыхает и выдыхает - только воздухом и смогом своего времени, своей эпохи, которого нет и не бывает в сельской местности, не знающей, что такое эпохи, и живущей в неразделенной на самостоятельные отрезки вечности, или, если хотите, что не меняет дела, - в солнечном и сезонном ритме вечного возвращения.

Отсюда, к слову, и стилистическая однородность (чаще всего - пассеистический заунывный тон с закосом под фольклорные заплачки), а значит, художественная ущербность литературы почвенников и деревенщиков, смотрящих на город и каждое современное искусство с точки зрения naturа, а не culturа и поэтому видящих в нем, городе, источник зла, само зло, угрозу патриархальному укладу жизни, а в новом искусстве - лишь формализм и абстракцизм-пидарасцизм.

Что на уровне повседневности, обыденности может стать предпосылкой для сдвига в общественном сознании горожанина XXI века? Постоянно суживающиеся тротуары, закрытые на кодовые замки и консьержек подъезды, сокращение пустых незастроенных мест, угасание живого общения. Первое и третье - это почти одно и то же, как и второе с четвертым; да, собственно, любая из этих тенденций ведет к одному - тому, что жизнь горожанина, день за днем ускоряясь, не расширяется в мир, а суживается до границ тела, а иногда и того уже - лица, еще уже - социальной маски в тех или иных обстоятельствах, самого горожанина. Интернет и мобильная связь, виртуальная реальность и люди в наушниках, огородившиеся ими от всеобщего шума, гула, ритма города, от общения с ним - от случайных реплик, посторонних вопросов, возгласов, крика - и ушедшие каждый в свой ритм, в себя, - все это явления одного плана.

Узкие тротуары. С одной стороны подступают автомобили, залезающие на пешеходную дорожку и паркующиеся на ней, с другой - разрастающиеся балконами, пристройками торговых точек, крыльц ами и ступеньками отремонтированных парадных дом а, а между ними - киоски и лотки, пластиковая мебель летних кафе и стенды с рекламой. Оставшиеся пешеходу для лавирования между ними свободные места на тротуаре представляют собой битый, кусками, асфальт с - по погоде - разливами луж и грязью или сугробами. Пешая прогулка улицами города все больше превращается в компьютерный "квест" с испытаниями и постоянно выскакивающими из-за угла врагами - встречными пешеходами, с которыми невозможно не столкнуться, пешеход - в игрока, ведущего машину своего тела по опасному маршруту, а сам город - в феодальную крепость с узенькими улочками, где персональное пространство индивидуума было ужато до пределов его тела, или даже сознания - которое решало, обращать внимание на то, что тело постоянно пихают и задевают, или нет, оставаться безучастным.

Застройка пустых мест. Пустые места в городе нужны для отдыха - чтобы человек, не уходя в себя, мог отдохнуть от других людей, побыв наедине с природой или ее эрзацем - пустырем, на котором что-то такое живое растет. В идеале, конечно, для этого существуют парки, но до парка попробуй еще доберись - это целый турпоход, путешествие на целый день, а не так - на полчаса передышки; попробуй этот день еще найти и вписать в график своей страдающей вечным дефицитом времени жизни. Однако отдых на природе, как и молитва, был хорошей возможностью открыться миру, отрешившись от всех навязываемых городской жизнью социальных масок и ролевых имиджей, выпустить, извините, душу в свободный полет и побыть самим собой. Полчаса прогулки по городскому пустырю - без защищающих наушников, без "квеста", без столкновения с другими людьми - возвращали человеку окружающий мир.

Закрытые подъезды. Закрытый подъезд - аналог надетых наушников: закрыть доступ, пресечь проникновение в свой внутренний мир нежелательных гостей (гость - hostis - чужой - враг) извне.

Угасание живого общения и вытеснение его общением анонимным, фантомным, виртуальным. Принесенная в город переселенцами из деревни культура вечерних посиделок у калитки дома, продержавшаяся в городе благодаря околоподъездным бабулькам более полувека, отмирает вместе с самими такими бабульками, а для идущих им на смену citу grandmоthers телевизор и телефон всецело замещают собой живое непосредственное общение. Голубятники и голубятни, доминошничанье, летние киноплощадки и многое другое исчезло, было вытеснено из городского пейзажа новыми формами досуга и общения. Остается еще хождение в гости, рестораны, пикники и подобное - но и это, как и двухминутная встреча со знакомым на улице или корпоративная вечеринка, все больше приобретает вид деловых переговоров, работы после работы, визитерства или - в случае алкогольной релаксации - отключки от всего, до полного самозабвения, исключающего, понятно, какое-либо общение с кем бы то ни было.

При этом человек новой эпохи не молчун, он чересчур, больше, чем вчера, разговорчив и общителен, но предпочитает общаться преимущественно с самим собой - тем, кто ему более-менее знаком и, значит, не представляет для него серьезной опасности.

Общение с/по интернетом/у, как и разговор по телефону, по сути, одна из разновидностей общения с самим собой, диалога внутри большого монолога: когда не видно мимики, жестикуляции, позы, выражения глаз, тогда нет и собеседника, точнее - есть его образ, фигурка в сознании самого говорящего, как бы второе "я" говорящего. Случай веб-камеры или видеотелефона дела не меняет: что общение с невидимкой, что общение с картинкой - кинофильмом, мультяшкой - неживое, фантомное, внутри себя. Зато и угроза сразу же получить по морде за неосторожно вылетевшее слово тоже минимальна. Напуганному массовым терроризмом, разгулом преступности, садизмом полиции-милиции и расплодившимися - каждый второй - психами и маньяками горожанину-ксенофобу важно чувствовать - как опору в разгулявшейся стихии океана-жизни - свою защищенность, задраенность всех люков своего "я"-корабля. И - нельзя же все время пребывать в состоянии обороны и постоянно всего бояться, так и сам с катушек слетишь, надо хоть изредка выпускать пар и давать себе передышку, свободу - чувство открытости миру, только гарантированно защищенной, безопасной такой открытости, которая при необходимости в любой момент может стать закрытостью. Закрытой открытости.

Джон Орр в "Становлении романа XX века" представил это в виде "перехода от выражения традиционных тем и проблем романа XIX века (страсть, страдание и сострадание) к передаче более тонких и неуловимых состояний и ситуаций", которые он назвал "отсутствие" и "желание" (А.Николюкин). По всей видимости, предметом и лейтмотивом завтрашнего искусства - как искусства новой эпохи - станет закрытая открытость. Монологи в форме диалогов, раздвоение-растроение личностей, анализ персонального пространства, расширяющегося не вовне, в мир, а в глубь сознания, и донельзя виртуализированного, приемы маскировки для редких попыток вылазок в мир, исследования границ собственного тела и своих представлений о собственном теле, различные подвиды агора- и ксенофобии, ролевые статусы "я" и их конфликт или игры в прятки и догонялки.

Ничего страшного, если это будет немного похоже на вчерашних, из эпохи постэкзистенциализма, Макса Фриша с его "Назову себя Гантенбайн" (1964) или Кобо Абэ, "Человек-ящик" (1973), или сегодняшнего Паланика - при всех его реверансах в сторону массолита; не на пустом же месте, в самом деле, искусству завтрашнего дня расти.

       
Print version Распечатать