Другая империя

Фильм Карена Шахназарова - о ребятах из моего двора. Но я не узнал их.

"Исчезнувшая империя" Карена Шахназарова - фильм, в общем-то, легкий. А ощущение оставляет тяжелое. Гнетущее. Так бывает, когда чего-то страстно ждешь, а оно не происходит. Попробую разобраться почему.

Простой и, конечно же, крайне увлекательный сюжет про молодых людей, первокурсников 1974 года, которые много пьют, слушают рок-музыку, слегка фарцуют и по-настоящему серьезно ухаживают за девушками, принципиально аполитичен. Для них СССР, в самой хорошей, самой зрелой своей стадии, как бы это сказать, всего лишь фон, декорация. Ну да, на танцплощадке в каком-то поселковом клубе за фигурами танцующих на стене висит огромный уродливый плакат, что-то типа "Планы партии - планы народа". Или "Претворим в жизнь программу КПСС". Ну и что, в конце концов? Никто на это не обращает внимания. Вообще не замечает этих огненных букв. Это сейчас они стали огненными, в силу того, что все забыли, как эти буквы складывались, в какие дикие, удивительные конструкции, а тогда висели себе на каждой крыше, на заборе, на стене - и все спокойно проходили мимо. Вот герой фильма, Сережа Норбеков, надувает пузырь из жвачки на лекции по "истории КПСС", пузырь шумно лопается, в аудитории оживление, преподаватель поднимает студента с места, устраивает выволочку, обещает неприятности. История партии не тот предмет, где можно так шутить, справедливо замечает он.

Но и этот страшный "обществовед" тоже всего лишь часть декорации. Никто тут, в этой аудитории, от этой долбежки основ марксизма-ленинизма совершенно не страдает. Ну помучает доцент на зачете, ну и что?.. Разве так важен этот марксизм, этот ленинизм, разве так уж мешает жить вся эта партия с ее историей?

Вот Брежнев (реальная запись, между прочим) поздравляет советский народ с новым, 1974-м. Переворачивает листочки, шамкает, трудно выговаривает непростые слова - и его жалко, не более того. Вот кинохроника перед сеансом (герои идут на премьеру фильма "Иван Васильевич меняет профессию") - как раз в сентябре этого, 1974 года, в Чили погиб президент Сальвадор Альенде, в результате военного путча. И его жалко тоже.

Я должен сказать, что в этих и во многих других эпизодах, связанных с реалиями времени, Шахназаров достигает очень тонкого, даже поразительного эффекта.

Архаика советского стиля, его элементы, знаки, символы, которые в большинстве сегодняшних поделок, типа ретросериалов или каких-нибудь очередных "Старых песен", меня страшно раздражают, здесь выглядят просто очаровательно. Они абсолютно живые, они как будто дышат на экране, и эта ожившая, заговорившая каждой деталью архаика и впрямь выглядит чудом - оживления, восстановления, реанимации старого, давно ушедшего времени и пространства. Подлинным героем фильма является, простите мне этот трюизм, как раз не человек, а та эпоха; то есть главное в картине - это не первый, а второй план любого кадра: вот киноафиша, вот плакаты, вот бедно одетые прохожие, машины, дворы, стены домов...

Вот эти стены, собственно говоря, и заставили меня глубоко задуматься.

Трое ребят, живущих в одном дворе, главные герои фильма, Костя, Степа, Сережа, встречаются на фоне жутко обшарпанного двора с покосившимся забором-штакетником, давно не мытыми окнами дома, какими-то ржавыми конструкциями, раскиданными там и сям... Шахназаров не наврал - правда о тотальной, привычной, повседневной советской бедности, о заскорузлости бытия, о его материальной скудости выступает из кадра, вопреки всем сегодняшним представлениям о "прекрасной эпохе".

Правда есть и в другом - эта бедность и эта скудость, серость и унылость советского материального мира не ощущалась, не чувствовалась нами, подростками 70-х, она была привычной, родной, в ней было легко и укромно. Больше того, она воспринималась как норма, единственно возможная. Она не давила, не унижала. Больше того, она была декорацией праздника, вечного праздника нашей молодости, наших надежд, поэтому серый, унылый вид какого-нибудь Дома культуры или двора воспринимался, странное дело, как некие врата рая, как обещание - там, за этим неприглядным фасадом, начиналась настоящая жизнь, наша жизнь, с ее великими делами и потрясениями.

И вот тут у нас с режиссером "Исчезнувшей империи" начинаются вроде бы мелкие, но, как потом выяснилось, достаточно глубокие разночтения.

То есть если нашу с ним эпоху (70-е годы) воспринимать как книгу, то мы читали ее оба, и книга та же самая, и буквы, и слова, и сюжет, но прочитали мы в ней совершенно разные вещи.

Кстати, о книгах.

Сережа Норбеков ворует старинные книги из библиотеки своего деда-академика, сдает их в букинистический магазин и поэтому может позволить себе то, чего я не мог себе позволить ни в 18, ни в 22, ни даже в 30 лет, будучи семейным человеком и вполне самостоятельным членом общества. Он покупает себе (в 1974 году!) на толкучке настоящий фирменный джинсовый костюм. Это как минимум рублей 120-140 - зарплата инженера, месячный доход, даже по тем, еще не обесценившимся брежневским рублям. Он дарит на день рождения своей девушке пластинку "Пинк Флойд" за 75 рублей (и пусть ему всовывают "фуфло", пластинку фирмы "Мелодия" с Чайковским, просто с наклеенной этикеткой и в фирменном конверте). Он постоянно сидит в кабаках и приглашает друга "в любой ресторан на твой выбор", да ни хрена ж себе... Со студенческой практики он спокойно может сбежать в Гагры, снять там комнату, отдыхать на юге с первой попавшейся "герлой", оплатить ей обратный проезд и комнату на неделю, бросая ее, и на все это ему тоже хватает денег.

Наконец, когда герою надо помириться с девушкой (с другой девушкой, главной), дед достает ему по блату два билета на Таганку, на легендарного "Гамлета" с Высоцким.

Но самое главное - сидя в кабаке, напившись сладкой ресторанной водки, обмывая какую-то там дурацкую драку (друга выгнали из басистов рок-группы, и они втроем пошли бить морду музыкантам прямо во Дворец культуры, во время репетиции), он забывает о том, что пригласил девушку в театр. На "Гамлета".

Разночтения начались, пожалуй, именно с этого момента.

Ну да, драка, адреналин, водка, дурь в голове. Но забыть о том, что ты обладаешь такой ценностью? Что ты пригласил девушку в театр, и она стоит там, у метро, ждет тебя?

Невозможно. Нереально.

Ну да, можно ввязаться в историю по молодости лет, пойти с другом "бить морду" за какое-то там предательство, но ломать в драке импортную бас-гитару, которая стоит немереные деньжищи, то есть как минимум рублей триста на черном рынке?

И вдруг все эпизоды фильма стали у меня прокручиваться как бы в обратную сторону.

Я понял, что герой фильма не чувствует градации, или, скажем так, вес тех вещей, тех понятий, с которыми он имеет дело.

Если это бывалый фарцовщик, "человек из ресторана", который спокойно расстается с десятками рублей за вечер, не станет он покупать "фуфло" у своего брата-фарцовщика, хоть ему и всего восемнадцать лет. Так мог бы поступить я, непривычный к этому делу "лох", но не он, Сережа Норбеков.

Если он нормальный московский парень, оказавшийся на практике в далекой глухомани, не станет он пить водку с первыми попавшимися деревенскими парнями прямо на улице, из горла - опасно. Не станет он и провоцировать драку с кавказскими мужчинами в ресторане в Гаграх - опасно вдвойне. Для жизни опасно. Как минимум для здоровья.

Опасность. Это слово объяснило мне разницу между мной и Сережей, героем фильма.

Он не чувствует опасности. Я ее чувствовал всегда.

Этот легкий, удивительный звон рискованных поступков, легкое дыхание молодости составляет главное обаяние "Исчезнувшей империи". Это очень правдивая, правильная нота. И настоящий трагизм жизни, с которым сталкивается внезапно этот легкий, веселый парень - усиливает и облагораживает эту ноту.

Но режиссер, благодаря своим "вторым планам", этим ожившим стенам и заборам, успевший убедить меня в том, что мы с Сережей - люди одной крови, одного поколения, одной формации, что мы смотрели на мир одними глазами, заставил меня воспринимать этот характер и этот образ по другим законам, на другом уровне. Я стал проверять на своем личном "детекторе лжи" каждое слово и каждый поступок Норбекова.

И как ни странно, несмотря на все обаяние, всю красоту этого мальчика, я вдруг понял, что в нем что-то не так. Что не мог он быть моим товарищем, моим другом, моим собеседником. И хотя я глубоко посочувствовал его драме - смерть матери, крушение первой и, может быть, самой главной любви, - именно это несоответствие заставило меня не согласиться с окончательным диагнозом, окончательным выводом фильма.

Советская жизнь была опасной. Да, это был мир архаичный, наивный, и эту архаичность, наивность, безусловно, тоже надо помнить, без этой краски картина будет неполной. Недавно моя жена вспоминала, как шла с коляской в магазин, стоять в очереди за чем-то необходимым, и оставляла коляску с ребенком у дверей, и там, как правило, стояло несколько таких колясок. Сейчас такую картинку представить просто невозможно.

Но эта бытовая безопасность резко контрастировала с опасностью всех главных мотивов жизни. Эта жизнь требовала от нас прятаться, укрываться, она требовала глубоко осознанной стратегии выживания, каждое столкновение с советской реальностью было травматичным - в магазине, институте, на комсомольском собрании, на автобусной остановке, на "картошке" в колхозе, в электричке. Эти травмы были бесчисленны, они закаляли и укрепляли нас. Они учили нас сопротивляться, беречь свое нутро от внешних вторжений.

Этой темы я не заметил в фильме вообще.

Очередь там показана всего одна - в пивной ларек. И когда продавщица кричит из окошка "пиво кончилось" и алкаши, ругаясь, расходятся, никакого сочувствия к этим людям не возникает. Между тем очередь как явление советской жизни - это тотальная, определяющая штука. Десяток яиц, полкило масла и две банки тушенки в одни руки - это вещь, которую нельзя забывать. Дефицитом были вовсе не запрещенные книжки, джинсы или "фирмовые" пластинки с рок-музыкой, как это кажется сегодняшнему зрителю "Исчезнувшей империи". Сочувствовать нам, советским людям, надо совсем по другому поводу. Сочувствие к этим вечным, тотальным, бесконечным советским очередям, к людям, которые в них стоят, - вот основа протеста, социального гнева, который выплеснулся на улицы в конце 80-х. В этих митингах и демонстрациях горбачевской эры принимала участие, конечно, в первую очередь интеллигенция, с ее страстью к запрещенным книгам, с ее желанием свободного высказывания, с ее жаждой свободы, с ее миссией, но почвой, опорой этого протеста была именно усталость от бесконечного выживания. Это было то время, когда нам наконец надоело бояться.

Герои фильма гоняют по Москве в старенькой чешской "Татре", отцовской иномарке, гоняют лихо, сшибая с ног старушек, нарушая все мыслимые правила и с визгом пересекая "две сплошные". Легкое дыхание. Опьянение молодости. Ощущение, что ты - король жизни, что вселенная принадлежит тебе.

Я понимаю, что у Карена Шахназарова было другое детство, что он имеет право на свое, глубоко личное ощущение времени, что это тоже правда, что это его картинка детства, расстаться с которой он не в силах. Но я тоже имею право на личные оценки, раз меня втянули в этот разговор.

"Королями" были совершенно другие люди, с другой ментальностью. Они, если говорить совсем откровенно, были по другую сторону баррикад.

Мой отец тоже умер от рака желудка, как мать Сережи. Я в 19 лет тоже хотел жениться, и, хотя моя девушка вышла замуж именно за меня, а не за моего друга, эта разность в каком-то смысле лишь усиливает наше сходство. Я тоже на первом свидании с ней, как и он, стал бы перечислять названия рок-групп как символы своей личной веры. И хотя мой дед не был академиком и таскать в букинистический мне было нечего, да я и не стал бы в любом случае, но я тоже жил в довольно приличной квартире. А, выходя из нее, окунался в старый московский двор, в его атмосферу, которую безумно любил.

Наверное, у меня просто был другой характер. Я был более скован, зажат, я больше жил мечтами о будущем и иллюзиями. Да, я знал таких ребят, которых выгоняли из института всего лишь за то, что жили они безоглядно, страстно, жадно, не оглядываясь ни на что. И я, конечно, им очень сочувствовал. Но всего этого оказалось мало, чтобы я признал Норбекова за своего парня, за человека одной со мной крови, за человека из моего двора. Увы.

Поэтому и отношение к "исчезнувшей империи" у нас разное.

Та древняя империя, которую нашел дед Сережи (его, кстати, прекрасно играет Армен Джигарханян), археолог, где-то в хорезмских песках, пала, потому что воины Чингисхана или Тамерлана засыпали каналы с водой песком. Камнями. Это было нашествие, внешнее вторжение.

Наша империя развалилась сама.

Но о том, как она развалилась, почему, что в ней жили за люди, вы из этого фильма не узнаете. Мне даже трудно сказать, о чем он, собственно говоря. О том, что молодость проходит? О том, что, если по-настоящему любишь, надо идти до конца? Но это какая-то совсем другая история.

Империя тут совершенно ни при чем...

       
Print version Распечатать