Результат любых выборов, случающихся в США, интерпретируется в России одинаковым образом. " Теперь последует неизбежное ужесточение позиции", "нам следует готовиться к худшему" и т.п . Последний раз здесь это жевали тогда, когда вместе с Бушем-младшим пришли "неоконы", страшные ястребы-империалисты. Теперь опять жуют. Обновилась только галерея гоблинов, которых велено бояться: вместо фамилий "Перл" и "Рамсфелд" надо разучивать фамилии "Лантос" и "Байден". Других новаций в российских комментариях по сравнению с их же аналогами семилетней давности обнаружить не удалось.

Бессилие и неизобретательность - формула этого странного, ничем не спровоцированного "комплекса жертвы". Трудно не согласиться с Борисом Межуевым: впечатление такое, что экспертное и комментирующее сообщество обсуждает смену в американских верхах примерно так, как если бы они все были жителями какой-нибудь Джорджии.

Суверенная политика - это такая политика, для которой значимые внешние события рассматриваются в первую очередь в контексте возможностей, которые они открывают для нас самих. И трудно не заметить, что для России присущий демократам "вильсонианский" стиль внешней политики - не только угроза, но вместе с тем и огромный шанс. В первую очередь это касается процессов, идущих у наших ближайших соседей.

Центральная проблема, которую решают сегодня большинство режимов постсоветского пространства - это проблема преемства власти. Украинские бодания по поводу политреформы - это прямой результат попытки Леонида Кучмы "уйти, чтобы остаться" - попытки, окончившейся оранжевой революцией. Отчаянные шарахания белорусского лидера Александра Лукашенко - это тоже попытка выйти из стратегического тупика, обеспечить будущее своему "авторскому" режиму. Лидеры Казахстана и Узбекистана - каждый на свой лад - проводят политические реформы, единственная цель которых - подготовить и обезопасить будущий переход власти. Контрпример для них - соседняя Киргизия, где смена власти обернулась долгосрочной политической нестабильностью. Президент Таджикистана Эмомали Рахмонов, не могущий похвастаться такой же устойчивостью власти, как его коллеги Нурсултан Назарбаев и Ислам Каримов, проводит кастинг наследников. Еще хуже его соседу Сапармурату Ниязову, чей режим сконструирован таким образом, что уход лидера будет равносилен глобальному катаклизму. Тема преемства актуальна и в кавказских странах - в каждой по-своему.

Я уж не говорю о том, насколько для нас самих важна сегодня проблема механизмов преемства.

Что означает начавшееся возвращение к власти демократов в США? Для лидеров типа Назарбаева и Каримова оно точно означает одно: в Вашингтоне с ними никто ни о чем не будет "договариваться". Их будут воспринимать как авторитарных клептократов, чья единственная функция - быть персонажами разоблачительных статей и прилагающихся к ним карикатур. Именно медийная богема США, органически связанная с демократами, устроила "казахгейт" в разгар начавшегося было сближения назарбаевского режима с Госдепом. Эти люди в большинстве случаев исходят из того, что "общечеловеческие ценности" являются ключом к центральноазиатским скважинам и трубопроводам, а не наоборот.

Главный фактор, перед которым беззащитны любые попытки России влиять на политику таких режимов, - стремление "богатых семей" постсоветских стран получать ярлыки на власть и собственность в вашингтонском обкоме в обмен на допуск транснациональных компаний к наиболее ценным активам своих стран. То, что правила выдачи ярлыков там могут в недалеком будущем существенно измениться - огромный шанс для нас.

Важно понять это правильно. Не мы становимся более привязаны к постсоветским режимам - наоборот, это они оказываются в б ольшей зависимости от Москвы. Причем это касается в том числе и откровенно проамериканских режимов вроде грузинского: демократы, которые гораздо более внимательны к ценностям, плохо воспринимают разговор в стиле "помогите нам, потому что мы ваши". В логике ценностей другие "ваши" и "наши", поскольку объектом ценностной экспансии является мир, а не территория.

Почему постсоветские лидеры пытаются оставить после себя скорее "парламентские" системы? Они пытаются выступать в роли отцов-основателей, учредителей, место которых после их ухода в принципе никто не может занять. Так сделал Кучма - только сейчас понятно, что ему это на самом-то деле отчасти удалось. Так сегодня пытается действовать Назарбаев, передавая в парламент часть президентских полномочий. То же пытается сделать Каримов, разделяя функции президента и правительства. Это происходит потому, что "беловежская" легитимность постсоветских режимов перестала действовать. И нужна другая, прозрачная для внешнего мира легитимность - легитимность систем, которые хотя бы снаружи выглядят как соответствующие мировым стандартам.

Иными словами, эти режимы испытывают спрос на инженерию социальных институтов, которые бы, с одной стороны, реально работали в их социокультурных условиях, а с другой - позволяли сохранять приемлемый уровень коммуникации с внешним миром.

Однако реальность 2006 года в том, что ни республиканцы, ни тем более демократы в США не готовы сегодня выступить международными поставщиками таких институтов. По одной простой причине: в постбеловежском мире вообще не существует прецедентов успешного экспорта институциональных форм. Югославия, Афганистан, Ирак, Палестина, Ливан - все это примеры катастрофные. Приход демократов - то, что маркирует оный экспорт именно как катастрофный; поскольку все эксперты единодушны во мнении, что поражение республиканцев в борьбе за места в Сенате и Конгрессе связано именно с внешнеполитическими неудачами.

Уникальный шанс России в том, что она в процессе транзита 2007/8 может создать для себя самой такую модель преемственности власти, которая впоследствии станет образцовой для этих режимов. А значит, и побороться за статус субъекта легитимации для них.

То, что при этом нашими политическими контрагентами на этом поле окажутся не Рамсфелд и Перл, а Лантос и Байден, означает, что нам придется научиться вести разговор об этом на другом языке. Не на языке счетов и трубопроводов (как в эпоху Буша), а на языке политических ценностей и политических институтов.

Если предельно упрощать, все это означает, что теперь "суверенная демократия" гораздо лучше подходит в качестве имени для создаваемой Россией институциональной модели, чем "энергетическая сверхдержава" .