В парижском Гран-пале с большим успехом проходит выставка немецкого художника Эмиля Нольде (1867–1956). Яркое во всех отношениях творчество экспрессиониста, пытавшегося сблизиться с нацизмом, интересно не только с художественной точки зрения.

Что всю жизнь отличало Нольде, так это скромность. "Я не знаю художника, кроме Гогена и меня, который бы смог так же полно передать бесконечное изобилие первобытной жизни", говорил немецкий художник. Кажется, возразить ему совершенно нечего. После того как Нольде по приглашению имперского колониального департамента совершил в 1913–1914 годах путешествие в Новую Гвинею, жизнь южных морей стала одним из его излюбленных сюжетов.

При подробном рассмотрении этих экзотических фигур и натюрмортов заметны, конечно, связи с ранним экспрессионизмом его берлинского периода, с картинами из ночной жизни мегаполиса. Но именно островная культура с ее дикарскими танцами, безбрежный океан в непогоду и на закате наполнили картины Нольде особой энергетикой. Она далека от того во многом умозрительного восхищения первобытным, что пронзил европейский авангард в годы, когда отчеты о путешествиях и книги об этнографии были популярнее детективов. В работах Модильяни и Матисса, Пикассо и Кирхнера появились совершенно новые, неизвестные прежнему искусству предметы вроде африканских масок, тканей необычных расцветок и красок тропического буйства. Но у Нольде при внешнем сходстве чувствуется иная природа этой красоты, это взгляд участника событий, а не только свидетеля.

Не зря на выставке в парижском Гран-пале путешествию, включившему в себя и проезд по Транссибу (портреты русских тоже выставляются), отведено особое место. 160 с лишним работ, отобранные из трех десятков музеев и частных коллекций по обе стороны Атлантики, показывают все этапы развития Нольде, начиная с влияния на него Ван Гога (интересно, что Нольде, как и Гоген, тоже поздно стал профессиональным художником, завершив свое образование лишь после тридцати лет). Есть здесь и религиозные полотна, вызвавшие насмешки Макса Либермана, самого популярного автора эпохи, возглавлявшего берлинский Сецессион. Нольде в знак протеста покинул Сецессион – решительности и независимости этому выходцу из крестьян, столяру по первому образованию, было не занимать, не зря он и в "Мосте" надолго не задержался. О своем крестьянстве он не забывал никогда, писал и поля, и работающих на них людей. Даже фамилию поменял из любви к малой родине – вместо Хансена стал Нольде, по названию родного городка.

Воспоминания детства проявились, впрочем, не только в сельских пейзажах, но и в полотнах на библейские темы – их автор объявил написанными по "впечатлениям молодости", которые лишь теперь обрели "взрослую" форму. Так в творчестве Нольде, мало эволюционировавшем по сравнению с его современниками, сплелись напоминающий о выразительности Мунка ландшафт и библейское чувство истории. Нольде остается при этом словно подчеркнуто выключенным из современности. Его восторг перед тихоокеанским закатом или первобытной скульптурой, скорее, эстетического свойства; здесь мало погруженности в стихию жизни, но много остроты зрения, данной свыше и, по большому счету, едва ли отрефлексированной самим автором. Вряд ли кто сравнится с Нольде в умении видеть и передавать потайную палитру мира, но вряд ли кто останется столь же спокоен и сдержан перед лицом всепобеждающей природы. И даже библейские полотна художника, включая знаменитый триптих "Жизнь Христа" (1911), оставляют ощущение не столько мистики, сколько комментария – комментария яркого, запоминающегося, порой обладающего той силой тайны, что определяет дух искусства и религии, но все же комментария.

Даже странно, что в самой Франции – художник жил в Париже в конце XIX века – имя Нольде сегодня не так известно, как имена его коллег по берлинской группе "Мост". Помимо случая свою роль сыграла, быть может, и биография художника. Первое время после прихода нацистов к власти он не скрывал ни своего стремления к сотрудничеству с новыми идеологами, ни желания войти в официальные институции в качестве живого классика – благо, работы уже были закуплены многими музеями. Еще в 1920 году Нольде в Северном Шлезвиг-Гольштейне, принадлежавшем тогда Дании, вступил в ряды союза по поддержке германских интересов и культуры.

Патриотизм с националистическим оттенком привел в итоге к тому, что Нольде с искренней симпатией смотрел поначалу на нацистов, видя в них людей, возрождающих германский дух. Он даже письменно присягнул на верность фюреру (впрочем, в коллективном письме в официальной партийной газете рядом с его подписью стояли имена далеких от фашизма художников Эриха Хекеля и Эрнста Барлаха). Каково же было удивление автора, когда он узнал, что его полотна попали на выставку "Дегенеративное искусство", путешествовавшую в конце 1930-х по всей Германии начиная с Мюнхена. На этой экспозиции художественного позора они занимали одно из центральных мест. 48 картин было показано на выставке, а из запасников немецких музеев изъяли 1052 произведения Нольде – печальный рекорд для "неправильных авторов". Последовавшему в 1941 году запрету на профессию удивляться уже не приходилось.

Так эстетический консерватизм Гитлера помешал состояться самой неприятной странице в биографии Нольде. Это позволило ему сохранить лицо без всяких экивоков, в отличие от Селина или столь любимого им Гамсуна, которым это не удалось.