Библейский журналист

Он ушел из жизни за несколько дней до выборов, благословив первого черного президента США. "Значит, я не зря прожил жизнь. Америка впервые за долгие годы всерьез встала лицом к лицу со своей историей". Устная история страны создавалась им ежедневно на радиостанции WFMT, в авторском ток-шоу, на протяжении сорока пяти лет – с 1952-го по 1997-й. Простое ремесло, методика, рутина – найти тех, кто интересен, задать простые вопросы. Мартин Лютер Кинг, Марлон Брандо, Боб Дилан, Вуди Аллен, Тони Моррисон, бывшие ку-клукс-клановцы, проститутки, черные бизнесмены, полицейские, владельцы закусочных, гардеробщики, носильщики на вокзале, лесбиянки, буфетчики, учителя, рабочие…

В прессе и блогах стоял погребальный стон: Америка долго и нежно прощалась с 96-летним медиапатриархом, более полувека создававшим устную историю своей страны… Мне не хотелось писать о нем, пока не пойдет "второй эшелон", журнальные тяжеловесы. И вот наконец "New York Review of Books" анонсировал центральную статью ближайшего номера 18 декабря: Garry Wills "He Interviewed A Nation". У Стадса в знакомых почти вся Америка. По-настоящему близких – меньше десятка. Garry Wills – из самых-самых. Он знает массу деталей, неизвестных остальным пишущим.

Теркель предъявил свою меру американской истории и памяти, превратив интервью в уникальный жанр. Вопреки всем правилам, поверх барьеров – политики, образования, географии, расовой принадлежности, вероисповедания, цвета кожи, профессии, – поверх всего, что разделяет людей, он вел бесконечный неспешный разговор, прерывая собеседника лишь одним своим коронным вопросом: "А что случилось потом?" Он умел "вскрыть" любого , и ему рассказывали то, в чем редко признавались даже самим себе. Считалось: теркелевское молчание и умение слушать – "большое ухо Америки" – развязало ей язык. Теркель обладал уникальным талантом – он умел слушать так, что в ответ начинали говорить. Он автор колоссальной библиотеки устных историй, объединенных одним – исследованием реальной человеческой жизни.

В России, говорят, его когда-то знали. В незабвенных 70-х новомировцы упоенно присваивали теркелевские "Hard Times" (1970), "Working: People Talk About What They Do All Day and How They Feel About What They Do" (1974) и"Talking to Myself: A Memoir of My Times" (1977). Теркель казался своим парнем в доску, пришелся здесь ко двору благодаря нескрываемой верности марксизму, идеям и методам, в чем-то сильно резонировавшим тогдашним, советским. "Тяжелые времена" ("Hard Times") про годы Великой депрессии вышли в 1986-м, в эпоху Рейгана, с новым предисловием: меняется все, многое уходит – политические кошмары остаются. Устная история как жанр тогда только начиналась, а позднее нашла свое продолжение в таких фигурах, как Светлана Алексиевич с ее "Зачарованными смертью" (1993), "Последними свидетелями".

Теперь в российском обиходе имя Теркеля практически не встречается. Он не вписывается в сегодняшнюю-вчерашнюю модную интеллектуальную обойму. Не входит и в академический гламур. Поэтому собирать его приходится практически заново. Составлять из фрагментов лексикона, общих мест – ходячих фраз, легенд и слухов о нем, баек, которые травил он сам, поражая аудиторию фантастическим диапазоном сведений.

Откуда он, Теркель?

Год рождения – 1912-й. Родители, польские евреи, эмигранты из Белостока. Эксцентричная мать несколько раз уходила из дому, чуть не довела семью до разорения. Больной отец обожал сына. Теркель не любил вспоминать детство: "Слишком много мучительных сцен осталось в памяти и долго преследовало потом". С тех пор он не любил воспоминания, может быть, поэтому его прошлое, прошлое тех, с кем он говорил, – всегда реальность.

Гибель "Титаника" открывала перечень крупнейших катастроф XX века. Совпадение. Друзья говорили: Стадс был призван в этот мир, чтобы стать хронографом его трагедии. Всю жизнь он выстраивал свою политику памяти, в ежедневной партизанской войне сражаясь с тем, что называл национальной болезнью Альцгеймера – стремлением вычеркнуть прошлое. "Я возвращаю Америке ее "вчера", для того, чтобы у нее было "завтра".

"Энциклопедия", "ходячая записная книжка", "коллективная память эпохи", "символ Америки – символ Чикаго", "основа культурного ландшафта" города, где прошла его юность и большая часть жизни, первопроходец телевидения, актер, диск-жокей, радиоведущий, всеобщий исповедник для тысяч безвестных и десятков сотен знаменитостей, лауреат Пулитцеровской премии, полученной за книгу "The Good War" (1984), куда вошли беседы с теми, кто пережил Вторую мировую… В литературе появился поздно. Сначала – "Giants of Jazz" (1957), а потом великая "Division Street: America" (1967) – интервью с вип-персонами и пестрым чикагским сбродом. В 50-х складывался стиль, в 60-х твердела рука, закреплялся почерк. С тех пор – каждые два-три-пять лет книжную полку пополнял новый бестселлер. "Race: What Blacks and Whites Think and Feel About the American Obsession" (1992), "Coming of Age: The Story of Our Century by Those Who've Lived It" (1995), "My American Century" (1997). Семнадцать. Восемнадцать. Девятнадцать. Часовой механизм. Больное сердце. Потеря жены, с которой прожил без малого шестьдесят. Урна с прахом стояла все эти годы в его спальне у изголовья. Ему разрешили. В завещании просил развеять их общий прах в одном из чикагских парков.

Теркель – целый институт, хотя не социолог и не историк, далек от науки. Он не с теми, кто изучает историю, оставляя главное на обочине. Это сама история и память о ней; тонкий эксперт, он вместе со своими персонажами-собеседниками стал ее плотью, создав особый инструмент – память включенную, национальный "Мемориал".

"Подлинная история, частная история "маленького человека" располагается в серой и неразличимой зоне между "нулем" и "единицей", между густой полосой национального срама и смрада и редкими ослепительными вспышками истины, славы, всеобщего героизма и политических удач. Эта история обычно не попадает в большую бухгалтерию, не проходит по учетному ведомству, а прямиком, в силу своей служебной непригодности, отправляется на свалку. Всю свою жизнь я старался спасти эту неизбежно утрачиваемую часть. В ее мелочах и подробностях мне хотелось разглядеть большую историческую драму нашего века. В ней я видел соль и смысл происходящего", – сформулировал свое кредо "политики памяти" Стадс Теркель в одном из интервью по поводу своей последней книги-завещания. Напутствие "P.S.: Further Thoughts From a Lifetime of Listening" появилось недавно, в середине ноября 2008-го, через пару недель после смерти автора.

Правы те, кто увидит прямое родство: Теркель на радиостанции WFMT, в своем ток-шоу с 1952 по 1997 год, а затем в книгах строил второй "остров Эллис", сооружал свою бесконечную, грандиозную американскую "стену памяти", на которой записаны тысячи имен. Для этого у него была простая вещь: диктофон, которым он владел виртуозно, как хирург скальпелем. Здесь ему не было равных. (Никсон о нем и об их общем пристрастии к звукозаписи: "Есть только я и он. Нас двое – тех, кто всю жизнь истязают диктофон".)

В одной из книг – "Hope Dies Last: Keeping the Faith in Difficult Times" (2003) – есть несколько разговоров с русскими, и между ними неожиданная ремарка: "Какой быть России, если бы она постаралась многое забыть, забыть революцию, забыть тяжелый сон двадцатого века и начала бы многое заново, с чистого листа?" Многие ему не простили эту гипотезу.

       
Print version Распечатать