В свет вышла книга Дмитрия Калихмана «Никитомихалковщина», в которой автор пытается разобраться в творчестве режиссера. В стостраничной брошюре скрупулезно анализируется соответствие содержания некоторых фильмов мэтра историческим реалиям описываемого времени. Большая часть книги посвящена «Сибирскому цирюльнику», а также дилогии «Утомленные солнцем». В качестве приложения в книге приводится интервью Андрея Зубова, известного по работе над двухтомником «История России. ХХ век», который обсуждает михалковский «Манифест просвещенного консерватизма».

Книгу Калихмана можно рассмотреть, как и любой фильм столь ненавистного ему Михалкова — с точки зрения содержания, приемов, стиля и т.п., а также значения данной работы в общественно-политическом поле. При чтении сразу же бросается в глаза, что автор не киновед. Дмитрий Михайлович Калихман в действительности доктор технических наук, профессор Саратовского государственного технического университета. В качестве специалиста по истории России первой половины ХХ века, он вошел в число авторов вышеупомянутой «Истории России» под общей редакцией Зубова.

В своей новой работе Калихман рубит сплеча: прежде всего он выдвигает тезис о недопустимости фальсификации истории в художественных фильмах на историческую тематику, так как это разрушает, а не формирует «автономное патриотическое правосознание граждан нашей Родины». В качестве образчика формирования здорового духовного мира автор приводит личный опыт, согласно которому он подростком сначала смотрел фильмы, и лишь после этого интересовался первоисточниками. Калихман в целом не стесняется вступать в прямой диалог с читателем, используя бытовую лексику. Для пущего сближения автор постоянно меняет оформление текста, злоупотребляя выделением жирным шрифтом, курсивом, заглавными буквами и знаками препинания. Как следствие теряется адекватность и размываются островки научного стиля. Отдельное слово об использованном списке литературы, где в качестве отдельного источника после 86-томного Словаря Брокгауза и Ефрона приведен сайт «Википедия».

Прием, который использует автор по отношению к предмету обсуждения, состоит в нахождении несоответствия содержания фильмов Михалкова историческим реалиям описываемого в них времени. Например, вскользь подвергнут обструкции образ есаула в исполнении самого режиссера из картины «Свой среди чужих, чужой среди своих». Калихман отмечает, что в то время не могли носить волосы до плеч, так как свирепствовал сыпной тиф, уносивший жизни миллионов. Автор подмечает техническую невозможность и бесполезность тайной съемки расстрелов большевиков в картине «Раба любви», так как трудно незаметно использовать массивную аппаратуру, плюс обе стороны не скрывали масштабы чисток, печатая в газетах списки казненных. Калихман своими попытками разобраться невольно полемизирует с утверждением, насколько принципиальны детали в картинах, где приоритетным является художественный вымысел? Стоит ли вменять режиссеру то, за что должен отвечать консультант по соответствующим вопросам? Ответы на это можно найти в другой книге, недавно у нас переведенной.

В работе немецкого доктора исторических наук Ларса Карла «О героях и людях» подробно исследуется соотношение истории и кино. Согласно описанным методологическим приемам, сравнения, которые производит Калихман, вполне допустимы при анализе кино, но только как предварительная стадия. Дальнейшая работа должна производиться в направлении оценки социального значения фильма в окружающем обществе. Карл приводит аргументацию не переведенной на русский язык работы Марка Ферро, в которой указывается что новое художественное произведение само по себе уже является историей, что мешает нам утверждать его ложную природу (как то делает Калихман).

Наш соотечественник в предисловии к «Никитомихалковщине» указывает своей основной задачей «выделение системной составляющей его «творчества», в основе чего лежат безнравственность и следование политической конъюнктуре». Увы, о самой конъюнктуре в книге сказано очень мало, если не считать эмоциональные всплески через страницу об «исторической дезинформации». Зато с другой задачей – историческим ликбезом читателя – автор справляется хорошо. Действительно, немало найдется тех, кто заинтересуется книгой после просмотра фильмов Михалкова. Такие читатели (как и сам Калихман в юности) найдут для себя немало занимательных исторических подробностей, которые перевернут их взгляд на события и, возможно, пробудят интерес к российскому прошлому. К сожалению, в этом отношении размеры тиража брошюры Калихмана и зрительской аудитории несопоставимы на несколько порядков.

Если бы такой блестящий полемист как Михалков вздумал поставить под сомнение книгу Калихмана, то он сделал бы это одной фразой с использованием актерского навыка. Никита Сергеевич заметил бы: «Ну как можно пытаться что-то возразить по поводу книги, где в первом же абзаце написано о Каннском провале моего фильма? Он-то во Франции не был, а я полчаса слушал аплодисменты!». Поэтому вряд ли можно эффективно использовать «Антимихалковщину» непосредственно против объекта ненависти. В отношении Канн можно заметить, что историк пользовался устаревшей информацией, которая была опровергнута распространенной в сети записью оваций зала после премьеры.

Другие сведения из брошюры тоже частично проявлялись в блогосфере, когда найти неточность в «Утомленных солнцем-2: Предстояние» стало повальным развлечением в узких кругах любителей истории. Справедливости ради можно отметить, что многие наблюдения Калихмана не «засвечены» в Рунете, а в отношении «Сибирского цирюльника» практически всё является ноу-хау. В случае данной картины отчетливо проявляются установки автора, лежащие в поле романтизации Белого движения. Если в отношении фильмов «Раба любви» и «Свой среди чужих» Калихман доказывал, что зверства творили красные, а не белые (возмущаясь, что в этих картинах нет ни одного идейного белого борца), то в отношении «Сибирского цирюльника» выводы куда жестче. Убедительно доказывая историческую недостоверность и маловероятность большего числа эпизодов, Калихман приходит к утверждению, что фильм «есть абсолютно безграмотная и наглая клевета на офицеров и юнкеров доблестной Русской Императорской армии».

За всеми этими увлекательными подробностями насчет статистики дуэлей и невозможности немецкого летчика испражняться на лету отходят в сторону вопросы куда важней, такие как факт появления и значение фильма для окружающего общества в данное время. В отношении «Сибирского цирюльника» Калихман заметил, что фильм стал в свое время образцом того, как можно отмывать деньги, создавая лубок. Но не сказано ни слова о грандиозной премьере картины в Кремлевском дворце, событии, которое многие восприняли как старт президентской кампании Михалкова, выступившим в образе царя из картины, вновь готового взойти на трон.

Отчасти исправление этих огрехов и более обдуманный взгляд на режиссера был предложен в послесловии Андреем Зубовым. Приведенный в конце брошюры текст — полный вариант интервью, когда-то опубликованного в New Times. Зубов разбирает «Манифест просвещенного консерватизма», приходя в негодование от постулатов Михалкова, разбавленных цитатами из русских философов, писателей и общественных деятелей. Историк подвергает сомнению принцип безгрешности власти. По мнению Зубова выходит, что Михалков пытается законсервировать ценности советского строя в основе новой, посткоммунистической диктатуры, которую реанимируют элиты для узаконивания своих интересов.

Книга Калихмана, как и прочие антимихалковские выпады, могла бы в очередной раз не причинить ему вреда, попутно сделав мэтра лишь сильнее. Но в отношении Зубова и Калихмана разрушительный потенциал этого удара может сказаться со временем. Дело в том, что оба историка входят в движение Народно-трудовой союз солидаристов — в далеком прошлом авторитетную организацию. Сплотив вокруг себя эмигрантов из СССР, пережив ренессанс в конце 1980-х, НТС со временем понижает активность, до сих пор продолжая выпускать «Посев» и «Грани». Именно это движение, сохранив свою генетическую связь через белоэмигрантов с царской Россией, может считаться преемником ее духа. Мнение авторитетных членов НТС относительно несоответствия содержания картин и идей Михалкова декларируемым целям не может быть легко отброшено как не имеющее большого значения. Выходит, что Никита Сергеевич, создав себе имидж преемника идеалов дореволюционной России, мягко говоря, не соответствует этому образу. Лоск бравого белого офицера, как и макияж монарха, маскировал под собой успешного общественного деятеля при власти. А «Просвещенный консерватизм» в его исполнении на поверку оказался «консерватизмом для самого себя» (Зубов). Грим и налет интеллектуальности спал с Никиты Сергеевича, обнажив всё того же приближенного к власти воротилу, как было прежде, в советские времена.