Беды теоретиков

Заранее хотелось бы оговориться: я не специалист по социологии интеллектуального сообщества, а потому мои наблюдения, возможно, несколько искаженная картина реальности. Однако то упорство, с которым некоторые тенденции заявляют о себе, настораживает и заставляет обратить на них внимание. Не исключено, кто-то уже это сделал, - тем лучше. Для сведущих мой текст окажется еще одним свидетельством "за" или "против". Поэтому с самого начала предлагаю относиться к нему как к эмпирическому обобщению, не более того.

Речь идет о тех представителях интеллектуального класса в России, которые связаны с гуманитарными науками и философией, а значит, занимаются переводами, пишут статьи и книги, работают критиками, преподают. Именно их беды интересуют меня в первую очередь. Главное, что бросается в глаза, - отсутствие единомыслия, разобщенность, даже злоба и конкуренция по отношению друг к другу. Мне не раз приходилось наблюдать : многие уважаемые ученые дружат до тех пор, пока не начинают обрабатывать одну делянку. И как раз в тот момент, когда им, казалось бы, надо скооперироваться, сотрудничать, спорить, начинаются мелочные придирки, борьба самолюбий, каждый пытается доказать, что он знает все лучше всех.

Ситуация усугубляется из-за того, что интеллектуалы, занятые "гуманитарным производством", теоретики чаще всего плохо востребованы на рынке труда (причем не только в России) - им мало платят, они должны бороться за выживание, и здесь в ход идет все: интриги, "политическое" влияние, взаимные претензии, попытка добиться публичности и т.д. Думаю, каждому гуманитарию в его области вспомнятся такие инциденты. Вдруг оказывается, что бездарные, полуграмотные люди занимают важные административные посты только потому, что серьезно занялись борьбой за признание. (Вообще, понятие "научная карьера" должно, как представляется, ассоциироваться скорее с внутренним интеллектуальным развитием, а не с числом выпущенных монографий и приобретенных степеней. Увы, это чуть ли не единственные критерии качества, доступные сообществу, и без них не обойтись. Но сколько примеров противоположного! И речь здесь идет даже не об идеологическом давлении, а порой о банальном непонимании, если вы попадаете в то сообщество, где не действуют привычные правила игры. Давно известно, что не только в философии, но и в гуманитарных науках единых критериев истинности и плодотворности нет и в ближайшем будущем, видимо, не появятся.) Дорого продать себя не получается, поэтому остается одно: стать "главным" и делить, например, государственные деньги.

Ограниченность ресурсов в сфере гуманитарных наук ведет к тому, что каждый борется за себя и старается "продвинуть" - нет, не свои идеи, а самого себя. В такой борьбе искатели истины нередко проигрывают. Но главное другое - зачастую серьезные гуманитарные исследования теряют читателя. Грубо говоря, из тех немногих, кто мог бы по достоинству оценить некий новый продукт (новую книгу по истории литературы или, например, какое-то исследование по социологии науки, эпистемологии, классической филологии), большинство занято собой, своими идеями и трудами. Иные теоретики страдают аутизмом, засев в прошлом и не выглядывая на свет Божий. Само по себе это, быть может, и неплохо, но в нашем контексте губительно, ибо меньше становится вдумчивых и компетентных читателей. Поэтому новые идеи мало кому нужны, и ревностное отношение к коллегам лишь усугубляет такое пренебрежение. В среде гуманитарных писателей обычно пишут, а не читают. По-видимому, в этом одна из главных проблем бытования гуманитарных наук в современной России.

Приведу только два примера, так или иначе мне знакомые, - классическая филология и экономическая теория. С первой из областей трудности понятны: эта наука не очень популярна, специалистов мало, и, как правило, все друг друга знают (кто чей ученик, кто чем занимается). Между тем малочисленность и плохая организованность сообщества (а возможно, что-то еще) мешают установлению элементарных стандартов знания древнегреческого и латыни. Отсюда постоянные взаимные упреки филологов-классиков друг к другу в том, что оппонент, дескать, не знает языка. После этого любой разговор и полемика лишаются смысла, а та горстка людей, которые только и способны понять и принять то или иное исследование, оказываются конкурентами и горазды лишь на подножки. (Разумеется, всюду есть исключения, но мы говорим о некоторой общей тенденции, имеющей вполне объективные предпосылки, прежде всего узость академического "рынка".) Заметим, что никакой "конкуренции идей", о которой так часто говорят в этом случае, здесь нет - структура рынка принципиально иная. Мы не наблюдаем множества однородных производителей (ни один из которых не может влиять на параметры рынка), продающих однородный продукт. Речь идет в лучшем случае о группах исследователей, но никакого общего (пусть и гетерогенного) пространства идей, в котором им можно было бы конкурировать, у них нет. В частности, в России нет ни одного общепризнанного профессионального журнала по классической филологии. (Кто-то со мной не согласится, указав на журнал "Гиперборей", кто-то упомянет "Вестник древней истории" - оба журнала столь же почтенны, сколь и малодоступны (порой даже в библиотеках.)

Что же делать в такой ситуации молодому человеку, который только начал свой путь в науке, который хочет профессионально ею заниматься и добиться признания среди коллег? Полагаю, что в случае классической филологии здесь имеются три наиболее общих пути (если не принимать в расчет науку как хобби по выходным). Первый - уехать за границу. Для этого надо писать свои работы на одном из европейских языков, вписываться в американский или европейский контекст, добиваться стипендий, грантов и т.д. Зато на Западе есть нужный уровень академической культуры, библиотеки, адекватное сообщество, конференции, на которых можно не просто "пробубнить" свой доклад, но и рассчитывать на внятное его обсуждение, и многое другое. В случае успеха можно выиграть в конкурентной борьбе и занять место университетского преподавателя, что гарантирует достаток и возможности для спокойной работы.

Есть другой вариант - перестать заниматься узкопрофессиональной областью, подрабатывать переводами, писать статьи или книги на более общие темы (например, о философии, политике, международных отношениях). Известно, что именно по этому пути пошли многие талантливые антиковеды (люди, как правило, весьма образованные и глубоко мыслящие), и их можно понять: очевидно, отчасти такой выбор был обусловлен соображениями их работы, а не внешними обстоятельствами. И все же. Такую возможность еще никто не отменял, но надо понимать: эти исследования зачастую могут иметь мало общего собственно с научной практикой.

Третий путь, возможно, самый трудный, но именно он, по-видимому, и оказывается самым перспективным с точки зрения развития науки в нашей стране: молодой ученый может остаться здесь, писать по-русски, помогать коллегам и способствовать созданию, институционализации и воспроизводству сообщества, которого пока нет. Трудности такого пути многообразны (мы перечислили их выше), а потому мало кто пока выбирает его - непросто одному сделать первый шаг. Сказывается инертная и косная структура старых институтов, порой мешает и непрофессионализм "коллег по цеху".

Мне могут возразить: когда в науке не было мелочных дрязг и начетничества, и у нас, и за рубежом? Верно, но в условиях серьезного обсуждения в профессиональной среде шансов уцелеть в качестве ученого и не отчаяться, отстаивая оригинальную идею (либо увидеть свои ошибки/понять, что изобрел велосипед), гораздо больше. У нас такой роскоши пока нет.

Можно списать все на кризис классической филологии как науки. Пожалуй, в этом есть свой особый, специальный смысл, но я не стал бы писать о размывании сообщества и утрате читателя, не будь у меня перед глазами примера другой науки - экономической.

Если обратиться теперь к экономической теории, то и там мы увидим похожую картину. Большинство талантливых ученых (особенно из тех, кто работает в ортодоксальной неоклассической или неоинституциональной традиции) пишут свои работы по-английски и рано или поздно уезжают за границу. В России их достижения пока мало кто может оценить - у нас почти нет полноценных реферируемых журналов, публикации в которых можно сравнить с присуждением ученой степени. (Отдельная, весьма болезненная, тема, которую я здесь затрагивать не буду, - роль и статус присваиваемых в России ученых степеней.) Дело в том, что в западном научном сообществе состоять в редколлегии солидного научного журнала почетно, этим не гнушаются и нобелевские лауреаты. Ученые, рецензирующие статьи по своей теме, не только расширяют границы научной коммуникации, но и получают за это особый статус, а значит - профессорские должности, гранты и многое другое, что с таким статусом связано. У нас же все упирается в банальное отсутствие сообщества. Возможно, по каждой проблеме и найдется один-два сведущих человека или даже высококлассных специалиста, но они вряд ли "за просто так" будут заниматься рецензированием и обсуждением новых (чужих - часто и это немаловажно!) научных идей. Какими могут быть стимулы заниматься наукой в подобных условиях?

Старое сообщество экономистов было полностью разрушено и идеологически размыто, новое пока не создано, как не создано и новых научных стандартов, которые лишь начинают появляться. К тому же в экономической теории, как и в других социальных дисциплинах, нет единой парадигмы, есть неоклассический мейнстрим и неортодоксальные течения. Мы полагаем, что зрелым состояние этой науки в той или иной стране можно признать лишь тогда, когда в ней работают ученые, представляющие все (или почти все) существующие школы, чего у нас, увы, не происходит. Зачастую каждый исследователь считает, что именно его работа - настоящая наука, а все остальное - интеллигентская болтовня. Такую позицию можно понять и даже оправдать психологически, но и это не делает ей чести, ведь всякая возможность столь желанного диалога (как и в случае с "незнанием" древнего языка) заведомо отметается.

Надо сказать, что шаги по созданию научного сообщества экономистов уже предпринимаются. Вместе с тем экономисты (и не только они) зачастую чересчур ревностно следят за идеологической чистотой своих рядов, и сообщества создаются по клановому принципу. (Если вернуться в нашему гипотетическому юному дарованию, которому вдруг захотелось заняться чем-то очень неортодоксальным (например, посткейнсианской или традиционно-институциалистской экономической наукой, а то и неомарксизмом), то в научном сообществе, организованном по принципу идеологической однородности, ему места не будет. Отсюда вывод: этот человек либо не появится вообще, либо он быстро исчезнет.) Такая сегрегация объяснима и, возможно, даже выгодна тем, кто не желает ничего менять, - представители разных школ болезненно относятся к идейной конкуренции, мало кому нравится переучиваться или отказываться от прежних взглядов. Главное в этом контексте - под натиском новых идей не пренебрегать альтернативными способами видения экономической реальности, не идти на поводу у превратно понятого позитивизма, к которому до сих пор склонны многие выдающиеся умы, осознавать границы своего подхода и специфику предмета, с которым приходится сталкиваться. Иными словами, здесь необходима методологическая рефлексия, которая не может подняться на современный уровень лишь потому, что методологи чаще всего вынуждены обсуждать западные научные работы, апробированные на западном материале, "за спиной" у их авторов. Вряд ли такое обсуждение до конца, по-настоящему конструктивно.

Создание сообщества - задача, успешное решение которой во многом зависит и от уровня университетского образования. А в университетах кипит борьба за ставки, плетутся интриги, вытесняются талантливые ученые (чего стоит хотя бы недавняя история с социологическим факультетом МГУ). Все это происходит на фоне реформы высшего образования, последствия которой для теоретиков-гуманитариев (а значит, и для нашего гуманитарного знания) пока не ясны.

Поддержка государства тоже не решает проблемы, ибо власти просто не знают, кого поддерживать, - у большинства талантливых ученых нет нужных связей и веса, они не озаботились их приобретением. Видимо, будущие гуманитарные научные сообщества должны формироваться в среде профессионалов, которые объединяются вокруг какого-то долгосрочного проекта (чаще всего это журнал, издательство или целый университет). Но для этого нужно преодолеть дурную амбициозность, и если кто-то, например, сделал перевод и желает издать его, не накидываться скопом на несчастного и клеймить его ошибки, а помочь ему, устраивая обсуждения, налаживая с неофитом диалог (если таковой в принципе возможен). Нужно перестать "продвигать" своих и замалчивать чужих, это методы военного времени, а в гуманитарных науках даже ваш теоретический враг чаще всего может оказать вам хорошую службу, и его точка зрения обязательно должна быть принята во внимание. Только в таких условиях гуманитарное знание сможет встать на ноги.

Часто говорят, что просто нет денег. Видимо, это неверно - деньги есть, но они неправильно и неэффективно расходуются, а потому вместо науки многие талантливые люди вынуждены тратить время на преподавательскую рутину, писать заявки на гранты, поддерживающие неинтересные им исследования и бить челом перед безграмотным руководством, пытаясь на свои гроши купить новую научную литературу, которой нет у нас в библиотеках.

Добрая воля и диалог в профессиональной среде дают ту необходимую концентрацию усилий, без которой качественные перемены к лучшему невозможны. Укрупнение и сотрудничество разных сообществ ученых не миф и не абстрактная утопия. Это цель, к которой надо стремиться.

Автор благодарит за комментарии Александра Егорова, Станислава Никулина и Елизавету Щербакову.

       
Print version Распечатать