Аушвиц, Бен Ладен и идеология воскрешения

От редакции. Тема зла на самом деле актуальна не только для этики, но и для текущей политике. Зачастую оно проявляется в самых неожиданных формах. Многие эксперты уже подметили, что зло возвращается. Но есть ли своя специфика именно у политического зла? Если есть, готовы ли правовые и политические институты современного мира к возвращению «политического зла»? Может ли «радикальное зло» вернуться в каком-либо виде? Насколько эффективна риторика зла в качестве политического инструмента? Есть ли какая-то альтернатива риторике зла? Изменилась ли каким-либо образом риторика, использующая терминологию «зла», после 1991 года? На все эти вопросы в виде эссе ответил Роберт Столороу, американский психоаналитик. Основатель факультета по подготовке кадров Института современного психоанализа в Лос-Анджелесе, сотрудник Института психоаналитического изучения субъективности в Нью-Йорке, профессор психиатрии в школе медицины UCLA.

* * *

Крайне важно разделить понятие «смысл зла» и «риторика зла». Вопрос смысла зла герменевтический, это вопрос трактовки: что подразумевается под словом «зло»? Риторика зла, напротив, имеет отношение к тому, как используется слово «зло» для обслуживания идеологических и политических целей. Я разберу оба термина по очереди.

Смысл зла

Так сложилось, что зло всегда понималось как отсутствие или недостаток добра. Эта концепция, восходящая к Платону, была реанимирована Бадью. Идя в разрез с этой традиционной точкой зрения, некоторые мыслители ассоциируют зло с присутствием чего-то абсолютно разрушительного. Например, Шеллинг утверждал, что реальность зла — это принцип темноты, проявляющийся в чрезмерной экзальтации своеволия. Аналогичным образом суть того, что понимал под злом Ницше, — это концепция ресентимента, весьма жестокая и озлобленная форма раздражения и ненависти, порожденная бессилием. А Фрейд отождествлял зло с абсолютной разрушительностью, лежащей в основе человеческой инстинктивной природы. В моей недавней работе я сделал предположение, что масштабная человеческая разрушительность нередко может оказаться реакцией на коллективную травму.

Ряд философов пришли к пересмотру понятия «смысл зла» в ответ на зверства тоталитаризма в ХХ веке. Для Левинаса, например, зло не было просто отсутствием или недостатком добра. Это был «избыток» нигилизма, который представлял собой полный разрыв с этическими нормами как таковыми.

Первой, кто детализировал, что такой нигилизм влечет за собой, была Ханна Арендт. Она как никакой другой философ взялась за пересмотр понятия «смысл зла», что было весьма актуально в период ужасов тоталитаризма и нацизма.

В соответствии с ее анализом, господство тоталитаризма приводит к торжеству абсолютного зла, которое уже невозможно вывести из мотивов, постижимых с точки зрения человечности. Взяв изречение Канта, но придав ему совершенно другой смысл, Арендт называет подобное абсолютное зло «радикальным». Радикальное зло — это не просто поступки на основе хорошо знакомых «греховных мотивов». Для радикального зла люди — расходный материал, который не нужно жалеть. Оно уничтожает то, что делает человеческую жизнь по-настоящему человеческой, отменяет человеческую свободу, непосредственность, индивидуальность и нравственность. (Виновники геноцида в Руанде называли своих жертв «тараканами»). Взяв в качестве примера таких нацистских чиновников-убийц, как Эйхман, Арендт описывает, как радикальное зло приобретало вид «банальности», и ужасающие массовые преступления против человечности совершались так, как будто это в порядке вещей — обыденные нормальные события повседневности. Такова была природа полнейшего нравственного коллапса, который Арендт пыталась отразить в своих толкованиях радикального зла и банальности зла.

Нацизм и Холокост, безусловно, входят в число самых ужасающих примеров радикального зла, встречающегося в общественной и политической жизни человечества. Я полагаю, одна из причин этого в том, что в нацистских лагерях смерти такое зло объединяло усилия с технологическим подходом, в котором, как выразился Хайдеггер, абсолютно все, даже люди, считаются ресурсом или «постоянным резервом», которым можно пользоваться по своему усмотрению. Однако радикальное зло возникало в истории человечества и раньше. Достаточно вспомнить зверства средневековых «священных» крестовых походов или массовое истребление коренных американцев и искоренение их жизненного уклада в Соединенных Штатах. Можно предположить, что новые, невообразимые, куда более ужасающие виды зла будут появляться в дальнейшем. Те, кто стал свидетелем терактов 11 сентября 2001 года (когда зло пришло к американцам домой), мгновенно унесших жизни более 3000 человек гражданского населения, не сомневаются в том, что радикальное зло не было искоренено в момент победы над нацизмом. Упоминание о трагедии 11 сентября подводит меня ко второй теме — риторика зла.

Риторика зла

В своем исследовании тоталитаризма Арендт совершает убедительный анализ сути политической идеологии. Все эти «-измы», говорит она, тщатся объяснить все исторические события, выводя их из одной единственной самоочевидной идеи или предпосылки, например, о том, что история «прогрессирует» посредством уничтожения неполноценных рас (нацизм) или разложившихся классов (коммунизм). Закрепившись, эти нерушимые логические системы становятся (подобно параноидальному бреду) невосприимчивы к происходящему в реальности. В дальнейшем они охотно превращаются в системы тоталитарного террора, оправдывая неограниченное уничтожение кого и чего угодно, если они, по их мнению, могут препятствовать историческому процессу.

Семена риторики зла можно обнаружить в древней религиозной идеологии, которая берет начало в Персии и проникает в современный религиозный фундаментализм, известный под названием «манихейство». Это представление, согласно которому движение в истории объясняется извечной борьба сил добра и сил зла. В риторике зла манихейство приспособлено под политические нужды: говорящий обычно заявляет, что его группа — средоточие сил добра, а группа оппонентов — сил зла. С таким разделением, которое по сути националистично или этноцентрично, политические цели оправдываются тем, что все делается во имя добра. Именно так СССР стал «империей зла» для Рональда Рейгана.

Коллективная травма и идеология воскрешения

Пережитые коллективные травмы делают нас особенно восприимчивыми к соблазнам риторики зла, что мы и видели со всей ясностью в Америке после 11 сентября. В своей книге «Травма и человеческое существование» («Routledge», 2007) я утверждаю, что суть эмоциональной травмы кроется в полном разрушении того, что я назвал «абсолютизмом повседневной жизни», то есть системы необъективных убеждений, помогающих нам существовать в этом мире, — системы, которая кажется устойчивой, предсказуемой и безопасной. Это разрушение является масштабной потерей наивного представления, что в свою очередь заставляет осознать неминуемую случайность существования в хаотичной и непредсказуемой вселенной, в которой нельзя гарантировать ни безопасности, ни непрерывность жизни. Эмоциональная травма ставит нас лицом к лицу с нашей экзистенциальной уязвимостью, с тем, что смерть и утрата — это те вероятности, которые определяют наше существование и преследуют нас в своей неизбежности. Нередко травмированные люди пытаются восстановить утраченные иллюзии, вдребезги разбитые травмой, с помощью того, что я назвал «идеологией воскрешения».

Теракты 11 сентября были сокрушительной коллективной травмой, которая пробила брешь в американской психике. Это ужасающий показательный пример того, что даже на Америку можно напасть на ее собственной территории. Теракты не оставили камня на камне от коллективной американской иллюзии безопасности, незыблемости и общей непобедиомости, от иллюзий, которые много лет служили главной опорой американской исторической идентичности. После этого краха американцы стали гораздо подозрительнее к идеологии воскрешения, обещающей восстановить все грандиозные иллюзии, которые были утрачены.

После 11 сентября администрация Буша объявила войну глобальному терроризму и втянула Америку в помпезный священный крестовый поход, который давал американцам право почувствовать себя исцеленными от травмы, избранными Богом, чтобы избавить мир от зла и подарить модель своего образа жизни (=добра) всем народам на Земле. С помощью такой идеологии воскрешения и ее риторики зла Америка смогла бы справиться с мучительной уязвимостью, которая стала очевидна после терактов, и вернуть себе прежнее величие, могущественность и богоподобие.

К сожалению, все попытки реализовать подобную идеологию вызывают коллективную травму у тех, на кого направлена атака, и отвечают они усилением своей идеологии воскрешения. Именно эта диалектика травматического коллапса и идеологического воскрешения подстегивает прискорбно повторяющийся круг зверств и зверств в ответ на зверства, столь свойственный человечеству на протяжении истории.

Спустя почти 10 лет после терактов 11 сентября Усама Бен Ладен (нынешний символ радикального зла) был убит. По понятным причинам большинство американцев обрадовались тому, что этого бесчеловечного убийцу призвали к справедливости. Но что произошло, когда ликующая толпа, узнав о ликвиации Бен Ладена, стала радостно скандировать «США»? Разве не еще одна попытка воскресить американскую непобедимость? Разве не нависла над американцами угроза забыть ужасный урок, который им преподала общая трагедия 11 сентября, когда американцы узнали, что они уязвимые люди, подверженные нападениям, уничтожению, смерти и утратам, как и все остальные на Земле? Подобная забывчивость об уязвимости нашего существования сильна и в других областях американской жизни. Например, в области угрозы ядерного потенциала и глобального потепления, — эти проблемы были выведены на передний план нашего коллективного сознания после ядерного кризиса в Японии и недавних разрушительных бурь в южной Америке.

Есть ли альтернатива идеологической иллюзии и риторики зла? Да, есть. Нельзя забывать о нашей общечеловеческой уязвимости, следует выносить эти темы на коллективное обсуждение, в рамках которого нашу экзистенциальную тревогу проще успокоить.

       
Print version Распечатать