В Петербурге, как известно, все устроено против москвичей. И поребрик у них вместо бордюра, и булка вместо хлеба, и Ленин – как уехал, так больше сюда не вернулся.

Питерские архивы, по первому впечатлению, тоже не особенно любят приезжих.

Во-первых, многие из них работают лишь по средам и четвергам, ну иногда еще и в понедельник, так что при составлении плана на эти дни застываешь в позе буриданового осла.

Во-вторых, в иные из этих архивов не сразу и попадешь. Привозишь по московской привычке простое отношение на бланке, без штампов и регистрационного номера, а в ответ слышишь: а что это у вас такое? Филькина грамота?

Может быть и филькина, но что же делать? Не возвращаться же за новой в Москву? Тем более, что эти самые отношения (ах, какое слово! тоже архивное) как правило именно так и выглядят. Не зря большие госархивы и библиотеки их принимают за настоящие, и замены не требуют.

Питерцы в итоге тоже идут навстречу. И если их не устраивает оформление отношения, то предлагают написать заявление от частного исследователя. Редкий случай отказа командировочному из Москвы зафиксирован лишь в Русском музее, где замдиректора по науке наложила непримиримый запрет на заявление заезжего исследователя: дескать, у нас здесь не для вас. Это только для нас, русскомузейщиков и специалистов. Причем, кто является последним, замдиректора не сообщила. Она уже опаздывала в Пулково.

Случай, говорят, уникальный – чтобы в восемь питерских архивов записали, признав тем самым как специалиста, а в девятом бы поставили личность под сомнение. Но по-своему случай типичный: архивы у нас живут по разному, и единые принципы обжалования подобного странномотивированного отказа не выработаны. Архивы и организационно устроены по-разному (где-то можно писать одно заявление, сразу и в библиотеку и в архив, в другом – нельзя, всем надо отдельное), и принцип допуска в них разнится. В том же Русском музее, например, в отличие от Эрмитажа, запрещено работать старшекурсникам и даже дипломникам, хотя еще в поздние советские времена такая работа считалась нормой. Стали, что ли, наконец стесняться тех условий, в которых уже многие десятилетия пребывает архив Русского, его тесных помещений, не сравнимых с парадными кабинетами дирекции?

Привести к единому жизнь архивов удастся, видимо, не скоро – ни в отношении отношений, ни в порядке допуска, ни даже в таких важных деталях, как использование компьютера. Кое-где он все еще запрещен как класс: пишите от руки, и все тут. Такой же разнобой условий встретишь и в Москве, что выглядит сегодня просто дико, особенно после европейского комфорта в работе, где ноутбук – как носовой платок, без него никуда. К счастью, подавляющее большинство петербургских учреждений, от Публички, архива Академии наук до Пушкинского Дома и местного РГАЛИ, на компьютеры не просто смотрят либерально, но и специально оборудует для них розетки либо даже протягивают удлинители и разветвлители. В Москве же запрещают, как правило, работать от сети, заставляя тратить аккумуляторы, которых не хватает надолго, либо вводя особую плату за пользование электричеством. На этом бюрократическом фоне источники питерской вольницы выглядят непонятными. Может, отменить эти невские вольности?

Запреты же и усиления охранного режима касаются прежде всего музейных архивов, которые зачастую вводят свои правила, ссылаясь на ведомственный характер учреждения. Но если сам музей – государственный, существует на деньги общества, то почему порядки в нем столь радикально отличаются? Почему правила в учреждениях министерства культуры должны быть иными, чем правила Росархива, профессиональной организации, обеспечивающей сохранность документов без ограничения прав исследователей? Исповедующей скорее уведомительный, чем разрешительный характер работы? Ссылки же на ведомственный характер музейных архивов явно идут от лукавого. Если здесь сосредоточены переписка и мемуары деятелей русской культуры, если принцип финансирования таких архивов – бюджетный, а не частный, то невозможно ограничение прав исследователей, касается ли это допуска либо условий работы. Национальное достояние, доступ к нему не может ограничиваться внутриведомственными установлениями, даже если они порождены историями криминального характера.

Речь, конечно, не о тенденции, но об исключениях. В целом такой доброжелательности, как в Петербурге, мало где еще встретишь. И таких условий для работы.

Несколько лет назад переезд Российского государственного исторического архива (РГИА) из зданий Сената и Синода сопровождался массой скандалов. Ради политического решения о создании Президентской библиотеки и переезде в Питер Конституционного суда Архив хотели фактически заскладировать, лишив доступа к его богатствам тысячи исследователей. Не без участия прессы было принято все же решение построить ему новое здание. В итоге РГИА лишился прописки в центре, зато обрел современный дом у Ладожского вокзала. Возможно, это наиболее современный архив в России. Каталог здесь частично компьютеризирован, все описи читаешь на экране. А читальный зал вызывает у коллег чувство белой зависти. Большие размеры не мешают залу оставаться уютным, а размеры и расположение столов заставляют забыть слова «тесно» и «неудобно» (что, впрочем, не отменяет порой дефицита мест, настолько велик наплыв желающих, а к столам для чтения микрофильмов и вовсе образуются очереди). А какие там настольные лампы! И вообще дизайн в читательской зоне стремится к гармонии – чего, увы, не скажешь об остальных интерьерах, на которых деньгодателю все же удалось сэкономить. Некоторые сотрудники РГИА считают, что в чем-то их здание напоминает больницу (тем более что гости ходят здесь только в бахилах либо сменной обуви), но для архивного духа это в каком-то смысле и неплохо. Излечение документами не наносит вреда здоровью. Не говоря уже о качестве столовой, явно превосходящем среднемедицинский по уровню обедов, а также пирожков с мясом и капустой. Конкурентов у РГИА нет и в этом.

Зато у небольших архивов есть свои преимущества: здесь многое могут выдать непосредственно в момент обращения (в РГИА, Пушкинском Доме, Эрмитаже, городском историческом архиве и петербургском отделении РГАЛИ надо сперва оформиться, подать заявку, но заказанные материалы поступают только через день-два). Разным оказывается и количество выдаваемых дел – обычно оно колеблется от трех до пяти, причем исследователю часто идут навстречу, одновременно принимая у него, скажем, заявку на «двойную дозу», которую выполнят, соответственно, не через день, но два. Так можно сэкономить поездку.

Говорят, что более строгая жизнь в музейных архивах (где личные рекомендации по-прежнему остаются не менее важным фактором, чем официальные бумаги), порождены интересами безопасности и даже прямым вмешательством служб этой самой безопасности в процедурную сторону дела. Практически все читальные залы оборудованы сегодня видеокамерами, причем не одной и не двумя, но порой и десятком. Это приводит к положительным для архивов результатам – и в то же время грустным. На сайте Пушкинского Дома (http://www.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=36) размещена информация об одной исследовательнице Рериха, которая вынесла из зала 22 (!) письма художника, что и зафиксировали камеры наблюдения. Наутро она вернула их в дело (видимо, копировала), но вытащила из него еще два, и тоже хотела их вынести. Тут-то ее и повязали.

Этот случай – не только нарушение всех писанных и неписанных правил, смерть этики. Информационное письмо с указанием фамилии активной рериховедки разослали по другим архивам, а в целом дело явно не ограничивалось неофициальным «черным списком». Одновременно оно напоминает о новом мире и новых условиях, в которых работают архивы.

Пропажа обнаружилась при промежуточной сверке дела, и видеозапись, где был зафиксирован процесс криминального чтива, послужила лишь доказательством, но не уликой. С другой стороны, что же, беспрерывно отслеживать читательский зал? Но даже когда исследователи сами начинают чувствовать себя исследуемыми, это вряд ли повышает их сознательность. В научном мире многое строится на доверии, и в итоге оно оказывается куда эффективнее тотального контроля.

С другой стороны – не ввести ли единый читательский билет для всех архивов? Как правило, исследователи работают сразу во многих местах, и всюду заполняют одни и те же анкеты – где состоял, в чем участвовал... Не проще ли в век цифровых технологий сделать единую базу данных, и не множить тем самым лишних бумаг? Во многих кантонах Швейцарии, например, ты записываешься в одну библиотеку (причем не важно в какую – университетскую или публичную), и это дает тебе право заниматься во всех местных библиотеках, от районных до факультетских.

Сейчас многие фонды и описи в крупнейших питерских архивах закрыты для исследователей. Процесс этот временный и вызван массовой оцифровкой дел для Президентской библиотеки. Будущее этого проекта выглядит пока что неясным. Поговаривают даже, что все отсканированные материалы будут доступны в интернете любому желающему. Сами архивисты смотрят на такую перспективу скорее скептически, хотя и с точки зрения сохранности документов, их резервного копирования, и с позиции общедоступности фондов, такое решение выглядит оптимальным. Изменится понятие уникальности, зато восторжествует демократия. Не случайно все архивы давно уже обзавелись сайтами с описаниями и фондов, и правил работы (жаль только, что они чаще всего не обновляются даже на уровне информации о работе в предпраздничные дни, которые в России всякий раз подобны пожару и наводнениям. Впрочем, в ГПБ обещают вывесить информацию о том, когда именно в 2010 году отдел рукописей закроется на длительный ремонт). А на сайте архива Академии наук уже тестируется возможность просматривать описи и заказывать дела прямо из дома. В ряде случаев в открытый доступ даже выкладываются документы – например, на сайте Театральной библиотеки Петербурга можно обнаружить редкие материалы (видимо, они попали сюда с компакт-диска, выпущенного библиотекой несколько лет назад). Чем не решение сразу и проблем безопасности, и загруженности залов, и проблем с поездками у иногородних исследователей?

Правда, ничто не сравнится с предвкушением удовольствия, которое испытываешь, когда получаешь заветную папку с документами неизвестного еще тебе содержания. А лист использования, где ты оказываешься пятым, а то и первым читателем за последние сорок лет? Архивы рождены не для наслаждений, но и вне их существовать не могут. Все лучше, чем превращаться в поле битвы, чьи цели неизвестны.