Русским классикам везет с русскими правительствами. Если не убьют сразу, то потом задушат народной любовью. Насильное введение в обиход, как картофеля при Екатерине, сказалось не только на Маяковском, но и на Гоголе, и Салтыкове-Щедрине, и на Толстом. Любовь подобна цензуре, и мало кто еще испытал это на себе так мучительно, как Пушкин, от 200-летия со дня рождения которого до сих пор не может оправиться все прогрессивное человечество.

Чехов в этих обстоятельствах выглядит скорее счастливым исключением. Мировой классик театра, он не вытесняется и даже не потесняется со сцены, как то незаметно происходит в литературе с Толстым и Достоевским. Конечно, Чехов неудобен – и его поездка на далекий Сахалин ради участия в переписи населения, его бесконечная помощь бедным и откровенная нелюбовь к самодовольному миру богатых – последнее, о чем вспоминает министерство культуры даже в юбилейный год. И правда, зачем вывозить Прилепина и Быкова на Сахалин, когда есть Одесса и Париж?! Но все же 150-летний юбилей не превратился в набор штампов, пустопорожних акций и народных гуляний в духе нашистского Селигера. В каком-то смысле он вообще ни во что не превратился, оставшись таким же скромным и застенчивым, как и сам юбиляр.

Чеховский театральный фестиваль в Москве, как обычно, собрал спектакли со всего света. Причем подобной плотности чеховских текстов, как в этом годуз, Москва не испытывала давно. Прежние чеховские фестивали более пытались соответствовать духу Чехова, но не его букве, «Три сестры» и «Вишневый сад» редко встречались на афишах. На этот раз и фестиваль объявился вне очереди (вообще-то он проводится по нечетным годам, но юбилей взял свое), и концепция его вроде бы чисто праздничная: Чехов и только, пусть и в непривычном изводе. Многие спектакли сделаны совместно с самим фестивалем, либо даже по его прямому заказу, это подчеркивает программность происходящего, неслучайность афиши.

Здесь и звезды уровня Франка Касторфа и Жозефа Наджа, и непривычные версии танцевального Чехова, и спектакли из стран, куда из публики мало кто доедет и уж наверняка почти никто не видел тамошних театров. Так, компания аргентинца Даниэля Веронезе показала «Следящего за женщиной, который сама себя убивает» - современную, динамичную версию «Дяди Вани», идущую полтора часа без антракта. Режиссер из Буэно-Айреса, больше всего на свете боящийся нафталиновых спектаклей, допускает вторжение в чеховский пьес фрагментов из «Служанок» Жана Жене. Но это делается не столько в память о поиске новых форм, сколько прорастает из самой ткани действия, лишенного национальных и временных признаков, остающегося там, где ему и положено быть – в пространстве человеческих отношений.

Через призму приватного смотрит на самого Чехова чилийский режиссер Гильермо Кальдерон. В «Неве», спектакле "Театро ен ель Бланко" из Сантьяго, действие происходит в 1905 году. Ольга Леонардовна, которую, видимо, в тот момент не в состоянии утешить даже В.И. Немирович-Данченко, пытается репетировать, несмотря на депрессию. Коллеги вдохновляют ее как могут, сестра Антона Павловича Маша тоже не оставляет вдову без своего внимания… Но, сколько ни пытайся увеличить плохую актрису в объемах, великой она от этих усилий не становится. Человеческая трагедия несопоставима с трагедией в искусстве, но роль безутешной вдовы – единственная, пожалуй, которая удалась Ольге Леонардовне на все сто. Не ясно, в какой степени Кальдерон хотел своим камерным спектаклем обнажить потаенное, но волей или неволей он воссоздал устройство непарадных комнат чеховского дома. В них оказалось тоскливее, чем публика могла себе вообразить.

Вообще ощущение трагизма чеховского мира не оставляет многих авторов, даже балетных. Тайваньский хореограф Лин Хвай-мин и его труппа «Небесные врата» в «Шепоте цветов» интерпретировали «Вишневый сад» в максимально отвлеченной форме, чем и спасли спектакль, поначалу слегка вычурный, выглядящий едва ли не кичем, к финалу куда более осмысленный и эмоциональный. Виолончельные сюиты Баха, выбранные в качестве музыкального сопровождения, кажутся сперва едва ли не решающими смыслами всего спектакля, но образы второй части, напоминающие инфернальные сцены сознания, Родена и Босха одновременно, меняют дело.

А вот «Донка», совместная постановка Театро Сунил (Лугано, Швейцария) и Международного Театрального Фестиваля им. А.П.Чехова при участии Театра Види-Лозанн и Инлевитас Продакшнз (Швейцария), напоминает о близости смеха слезам. И это при том, что поэтику «Донки» можно определить как цирковую, а русские разговоры актеров на авансцене – как клоунские репризы. Девицы в партере прыскали со смеху, когда перед началом спектакля публику просили ни в коем случае не фотографировать во время действия, поскольку вспышки могут привести к гибели актеров. Но когда «Донка» началась, даже идиотам стало понятно, что это были не шутки. Акробатические трюки, которые выполняются на сцене, порой уже под колосниками, поражают воображение, особенно когда понимаешь, насколько они далеки от буквальной материализации трех парящих в мечтах сестер и бесплотных надежд других чеховских героев.

По степени свободы общения с хрестоматийными текстами и сюжетами, по умению переплавлять их в невербальный театр, «Донка» сопоставима лишь с легкой по стилю, но совершенно не легковесной по содержанию «Тарарабумбией» Дмитрия Крымова. Подиум для показа мод как модель мира, тиражность как тип мышления – иронии у Крымова хоть отбавляй, но его спектакль далек от простой насмешки. Вот где сконцентрированность чеховских персонажей, явленная в многократном умножении (точнее говоря, размножении) Тригориных, чаек и прочих заштампованных героев, оборачивается гимном Шекспиру ХХ века – и остается при этом четко простроенной энциклопедией чеховских образов и тем. В ней нет желания осовременивать чеховский текст – желания, которому едва ли не напрасно поддался шведский режиссер Матс Эк, известный своими хореографическими шедеврами, а также опытами в драматическом театре. На сцене стокгольмского «Драматена» Эк по заказу фестиваля поставил «Вишневый сад», насытив его постсоветскими реалиями, факсами, самолетами и книгами Солженицына. Но в итоге лучшими сценами остаются как раз хореографические, а танец Вари и Лопахина вообще достоин анналов.

Устроители фестиваля не ставили перед собой задачи показать панораму современных чеховских интерпретаций. Иначе трудно было бы обойтись без Чехова-абсурдиста, предшественника Беккета и вдохновителя Ионеско, каким он выглядит во франкфуртском спектакле "Спасите меня! Говорите со мной! Что-нибудь!". Да и ирония в адрес чеховских штампов, из которой соткан базельский «Дядя Ваня» Штефана Пухера выглядела бы сегодня вполне освежающе. Впрочем, чистоту эксперимента нельзя считать удавшейся. Как и во время зимнего пролога к фестивалю, прошедшего в январе в Москве, в июле отменили премьеру спектакля Дмитрия Чернякова «Сочинение по случаю», заказанного фестивалем. Реалисты понимали, что взятое на себя Черняковым обязательство технически невыполнимо: 1 июля режиссер выпускал «Дон Жуана» в Экс-ан-Провансе, 20 июля там же проходит его встреча со зрителями. У «Сочинения», чья премьеру объявили на 19 июля, шансов не было никаких.

К счастью, это происшествие не сказалось на реноме и качестве московского фестиваля, чья задача – не столько показать чеховское настоящее, сколько предугадать чеховское будущее, саму возможность человека нового века думать прошлым, зависеть от идей, а не от их формы.

Чеховский фестиваль в Москве продлится до 31 июля.