Академическая политология в состоянии заброшенности

От редакции. В Москве завершил свою работу V Всероссийский конгресс политологов, организованный Российской ассоциацией политической науки при участии ГУ-ВШЭ. Тема конгресса: «Изменения в политике и политика изменений: стратегии, институты, факторы». Так случилось, что ситуация с самой дисциплиной "политология" изменилась с 1990-х – времени расцвета политической науки – настолько сильно, что сегодня, кажется, эта дсициплина мало кому нужна и, более того, находится в плачевном, безнадежном состоянии. Политолог Алексей Кузьмин делится своими мыслями по поводу положения сегодняшний русской политологии среди других наук.

* * *

Ситуация в российских социальных науках, причем не только российских, а и в мировых, представляется мне почти безнадежной.

Происходит тотальное захирение научных журналов и падение их качества, в том числе и журналов политологических. До некоторой степени держатся древние историки, и в тех областях, где есть нормальное профессиональное сообщество с трехсотлетней или хотя бы 150-летней историей , там еще что-то теплится. Хотя общая деградация довольно сильно видна и в этих дисциплинах.

* * *

Мировая политическая наука с середины 1960-х – начала 1970-х годов постоянно деградировала. К несчастью, произошло разрушение самого представления о том, что такое есть наука, что такое устное и гуманитарное знание именно как знание, потому что ведь наука предполагает наличие метатекста или как минимум большого текста, предполагая, что существует какая-то объективная истина. Ежели у вас нет представления об истине, то вы оказываетесь в безнадежной ситуации, когда можете разговаривать, только поставив умный и тонкий вопрос, отделавшись от него остротой и побежать дальше: или вы обречены на то, чтобы в лучшем случае уходить в область политической философии, и здесь ситуация плоха, но небезнадежна. По крайней мере, в России существуют два или три политических философа, в первую очередь – Борис Капустин. Вполне основателен Андрей Ашкеров, когда он занимается политической философией, а не политической экспертизой. Политическая философия вообще может существовать в ситуации почти полного одичания, просто потому, что философствование – это глубоко одиночное и персональное занятие, и для него, кроме собственной головы и, может быть, нескольких книжек, ничего не надо. Для существования же науки, в том числе политической, нужна профессиональная среда, а с ней в России ситуация более чем тяжелая.

* * *

Политологическое сообщество в России пребывает примерно в том же состоянии, что культурологическое, то есть — в глубокой, безнадежной деградации. Его составляют люди, которые не понимают, кому и зачем они нужны. Люди, которые не понимают, существует ли их наука или нет. На уровне нормальной, настоящей научной теории в политологии не делается совсем или почти совсем ничего. Количество научно квалифицированных политологов исчисляется на пальцах.

Тому есть несколько оснований. Одно из них — мы живем в стране победившего экономизма. В этой стране почему-то считается, что бабло побеждает всё, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Количество автономных политических субъектов чрезвычайно мало, а количество экономических субъектов, которые понимают, зачем им может понадобиться какое-либо политическое знание, почти равно нулю.

На протяжении последних десяти лет так называемые экономические эксперты и экономические ученые вроде Сергея Гуриева, Константина Сонина и так далее, ломали перед нами пальцы, показывая, какие они крутые. Если учесть, что их основные гуру оказались не только не способны ответить на правильные вопросы, которые связаны с тем, что происходит на белом свете, но, вообще говоря, даже и правильно эти вопросы задать, то следует только порадоваться, что вот такого отвратительного экспертного лобби в виде мейнстримной политической науки в России мы не создали.

Приличные книги выходят, не вызывая никакой реакции. Скажем, очень интересная, на мой взгляд, работа Олега Зазнаева, представляющая типологию политических режимов и содержащая анализ, как устроены смешанные парламентско-президентские республики, , прошла вообще практически не замеченной. Сообщество глухо друг к другу. Имеются узкие кружки людей, которые общаются между собой на кухнях, пишут совместные статьи, пишут ученикам друг друга отзывы на авторефераты и так далее. При этом у этих работ даже может существовать какой-нибудь внешний шлейф за пределами Российской Федерации. В пределах Российской Федерации это все глохнет.

Добавим сюда полное отсутствие профессиональной коммуникации, в то время как для полноценной научной деятельности нужны регулярные научные семинары. Я знаю про полторы таких попытки. Есть некий семинар по идеологиям, который ведет главный радетель самоорганизации российского политологического сообщества Ольга Малинова. Там собирается 15 человек.

Тем самым, общемировая ситуация в политической науке наслаивается на наши внутренние проблемы. Однако если отрасль знания бурно развивается, то тогда, даже если вовлеченный в нее ученый абсолютно не востребован прагматически, то есть властью и элитами, он все равно может заниматься высокой наукой, не обращая ни на что внимания.

В России занятие политической наукой неотделимо от политической же востребованности. У нас, например, могла бы замечательно развиваться этнополитология. Но полевая этнополитология на Кавказе сегодня есть занятие, уж очень сильно сопряженное с угрозой для жизни, и самые лучшие, самые тонкие исследователи, которые, скажем, работали еще 10 лет назад в Махачкале, перебрались в Москву, утратив в значительной мере связь с полем. Да, они, конечно, продолжают понимать, что там на самом деле происходит, гораздо лучше, чем те влиятельные лица, которым только кажется, что они что-то понимают. Но вопрос в том, что даже имеющееся у них сейчас знание в период сидения в Москве осталось ровно настолько же невостребованным, насколько оно было невостребованным в период сидения в Махачкале.

* * *

У политологов меньше самозванцев, чем в большой философии. Но у нас очень плохо с яркими фигурами, тогда как вес сообщества определяется именно их наличием. Можно было как угодно относиться к покойному Александру Панарину, но в творчестве этого человека – и тогда, когда это был западнический либерализм, и тогда, когда это стало православным почвенничеством — существовал некоторый внутренний драйв и внутренняя самосогласованность позиций. Можно было как угодно спорить с Алексеем Салминым по поводу его очень специфической концепции русскости. Но, во-первых, его концепция опиралась на блестящее, очень широкое знание, а с другой стороны, все это всегда было очень умно и очень тонко, и на уровне экспертизы, и на уровне исследовательских программ, которые он, к несчастью, в очень большой мере не реализовал. Совершенно блестящий потенциал Вадима Цымбурского был изведен в никуда. При всех достоинствах его работ о геополитике они были гораздо менее продуктивны в научном смысле, чем то, что он делал в позднесоветский период и что осталось лишь в великолепных набросках.

Публичность русской политике никогда свойственна не была, и в какой-то степени политической науке она и не требуется. Казалось бы, какая была политика в России в конце XIX века, при Александре III – а при этом в это время создавали свои произведения и Градовский, и Ковалевский, и Острогорский. Но весь вопрос в том, что политическая наука требует востребованности самой академической деятельности, что очевидным образом уже не является фактом ни в общемировом, ни тем более в специфически российском контексте.

Мне безумно нравятся те работы, которые делал Владимир Нечаев в конце 1990-х годов, мне по сей день продолжают нравиться как старые, так и новые работы Леонида Бляхера, я во многом не согласен со Святославом Каспэ, но его реконструкция того, почему империи являются неизбежностью, кажется мне не лишенной забавности. Я понимаю, что это очень доброкачественные исследования. Но весь вопрос в том, что доброкачественные исследования сегодня не нужны никому.

К несчастью, очень похожая ситуация в мировой науке. Потому что существует скучный, никому не нужный, никому не интересный мейнстрим, и существуют замечательные, очень важные, очень интересные исследования на полях, которые этим мейнстримом вытаптываются так, что их не знает почти никто.

       
Print version Распечатать