А поговорить?

Вопрос, возможно ли сегодня интеллектуальное телевидение в России, вызывает, скорее, улыбку. Возможно ли телевидение сегодня вообще? Что понимаем мы под ТВ - увеселительный ящик, наркотическое средство, тошнотворное снотворное, равнодушный ко всему экран, созданный для механической трансляции, или зеркало общественной жизни? Проще было бы думать, что именно зеркало: что на него пенять в непростое время? То ли дело Запад...

Но рассматривать западный опыт - занятие двусмысленное. Большинство моих знакомых европейцев и даже американцев телевизор практически не смотрят, а некоторые так и не имеют. Речь о по-своему счастливых людях: они не нуждаются в телевидении как средстве коммуникации, поскольку объединяют их газеты и журналы, не говоря уже о книгах.

Те же, кто прикасается к пульту, живут принципиально иной тележизнью, чем россияне. Общедоступные государственные каналы в Европе избавлены, как правило, от рекламы, особенно после восьми вечера. Но и коммерческие и региональные каналы в Германии не выглядят полными идиотами. Среди самых интересных так называемых третьих каналов, принадлежащих федеральным землям, - ТВ Баварии и Гессена. Из Мюнхена весь день могут передавать сладостно-мелодичные песни, которые певицы в народных платьях исполняют посреди огромных пивных залов (аналог наших псевдофольклорных программ застойной поры). А в прайм-тайм идут фильмы про природу или искусство. Познавательных программ на немецком ТВ очень много - о Древнем Египте и барочной архитектуре, писателях ХХ века и науке. В них подкупает не только качество исполнения, но и независимость взгляда. Это у нас о Русском музее, Эрмитаже или Большом театре рассказывают их директора, а интервью у актера или режиссера берет высокопоставленный чиновник от культуры. В Европе такое непредставимо. Там образ общества создают не его, общества, топ-менеджеры. У них другие задачи.

Есть в немецкоязычном мире два явления, о которых наши теледеятели говорят сквозь зубы. Это каналы "Arte" и "3Sat". Последний делается вместе с австрийцами и швейцарцами. Здесь даже текущая информация подается через аналитику. Каждый вечер выходит программа "Kulturzeit" ("Время культуры") - 40-минутные новости, строящиеся вокруг 3-4 культурных репортажей. Их язык не похож на тексты программы Владислава Флярковского. Последняя занимается, скорее, пересказом, предпочитая излагать точку зрения (близкую к автопиару) творцов, но не экспертов. "3Sat" стремится к аналитическому досье, в каждом культурном событии обнаруживая общественную подкладку, публичную значимость. Сами журналисты держатся в тени, лиц корреспондентов практически не показывают. Зато язык и ведущего, и корреспондентов не чужд современной философской лексики, что естественно для канала, открывшего собственную "телеакадемию", транслирующую полноценные лекции из крупнейших германских университетов. Политика пронзает все новости: смерть нацистского преступника Папона оказывается рядом с дискуссией о том, сам ли Лютер писал свои тезисы, и репортажем о нашем фильме "Сталин.live" в свете приближающихся выборов.

Так в одном теледне "3Sat" встречаются лекция профессора франкфуртского университета Акселя Хоннета "Справедливость и свобода коммуникации - размышления в связи с Гегелем", фильм о Гидоне Кремере и его "Кремерате Балтике", запись шубертовского "Зимнего путешествия" в исполнении Петера Шрайера и Кристофа Эшенбаха, фильм-балет на музыку Стива Райха, "Литературный клуб" на 45 минут, программа о цюрихском зоопарке, документальные ленты о бразильском городе Сальвадор де Бахиа и Музее естественной истории в Карлсруэ.

"Arte", возглавляемый известным "публичным философом" Бернаром-Анри Леви, делают немцы и французы. Большинство вечеров здесь тематические - об африканской жизни, мультипликации, наркотиках или краже произведений искусства... В течение четырех-шести часов покажут ток-шоу на тему, пару документальных репортажей, один-два художественных фильма... "Arte" может себе позволить поставить в прайм-тайм получасовую передачу об Эдварде Мунке (через три недели в Базеле как раз открывается его ретроспектива), а главным кинособытием сделать американскую комедию 1953 года режиссера Джона Негулеско.

И так - каждый вечер.

Говорят, феномен "умного телевидения" (при обилии каналов пошлых и бессмысленных) порожден качеством немецких университетов. Дескать, в Германии много выпускников, на всю жизнь приучающихся думать, а потому нуждающихся в соответствующей пище для ума.

Но появление такого качественного ТВ выглядит, скорее, нормальной реакцией на интеллектуальные меньшинства, определяющие в итоге жизнь страны. Даже если рейтинг "Arte" несравним с массовыми каналами, никто не станет его закрывать. (Хотя поначалу французский парламент, принадлежавший правым, сделал попытку если не напрямую изменить политику канала, то хотя бы разобраться с его кадрами; то, что у нашей Госдумы заняло бы двадцать минут, во Франции так и не случилось.)

Да, "умные" каналы смотрит меньшинство. В дешевых тележурналах, выходящих раз в месяц (привычный формат в Германии для подобных изданий - раз в две недели), программу Arte могут печатать в сокращенном виде. Но газеты умственного фронта, такие как "Frankfurter Allgemeine Zeitung" или "Sueddeutsche Zeitung", подают "3Sat" и "Arte" как явления первого порядка. Мыслительному труду хоть и отводится небольшая ниша, но степень почтительного к ней отношения превозмогает ее размеры. Интеллектуал на Западе мал количеством, но велик весом; это не изгой, но почетный родственник, приехавший издалека: о чем с ним говорить, не очень понятно, но видеть его рады всегда.

В этом смысле стоны российских телебонз о зависимости от телерейтинга носят, скорее, фрейдистский характер. Кажется, в их основе лежит традиционная нелюбовь масс к интеллигенции, все чаще озвучиваемая теперь самими ТВ-чиновниками в формате "нашими устами говорит народ". Озвучиванием этих взглядов занимаются не самые глупые люди, и потому выглядят они порой довольно цинично (некоторые примеры приведены здесь ).

Свобода высказывания на российском телевидении приобрела в последние годы причудливые формы, напоминающие царство Снежной королевы: не успеешь рот открыть, как уже подморозило. Потому западные интеллектуальные ток-шоу разительно отличаются от наших. Во-первых, они идут в прямом эфире, а не в записи. Во-вторых, постыдной ситуации, когда существуют списки персон нон-грата, на европейском телевидении нет. Разве что нацистов вряд ли станут приглашать за общий дискуссионный стол - и то скорее по собственной инициативе, чем по негласному указанию сверху (правые радикалы обычно плохие ораторы). Негласного в работе европейских СМИ вообще немного, их прозрачность обеспечивается бесконечным анализом ситуации в печатной прессе (наши же лучшие комментаторы, такие как Сергей Варшавчик, переменяют поле боя, другие, как Ирина Петровская, начинают заниматься еженедельными анонсами).

Европейские ток-шоу выглядят иначе, чем российские, и благодаря атмосфере. Ее раскованность настолько завораживает, что даже не важно, насколько она наигранна или естественна. Никто не держит себя за язык, мучительно размышляя, позовут тебя в следующий раз или нет. Здесь оказываются важными все детали, даже то, кто как сидит. Вот для сравнения две программы канала "Культура" - "Апокриф" и "Тем временем". Обе построены по схеме "учитель и ученик". Постоянные ведущие занимают в них центральное, царственное место. У Ерофеева по правую руку сидят двое особо приглашенных, которые и беседуют с "классом". У Архангельского все за одним столом, но камера изначально выделяет ведущего, а его манера обращаться не к собеседникам, а к телеобъективу (то есть к народу) в Европе была бы воспринята как неуважение к тем, с кем он формально ведет диалог. Примечательно и деление на избранных и особо избранных: в зале у Архангельского всегда обнаруживается "рояль в кустах" из числа персонажей, в принципе не менее интересных, чем те, кто сидит за столом. Но времени на выступление им дают мало, развернутость высказываний минимальна (меж тем на "их" ТВ обычно с каждым гостем беседуют минут по десять). В итоге похоже на семинар, где профессор дирижирует хором начинающих студентов. Особенно ярко это проявляется на шоу Михаила Швыдкого, напоминающем иногда сеанс коллективной скорострельной психотерапии. В сумасшедшем темпе присутствующие выпаливают по 2-3 фразы (редко кому удается за это время удалиться от набора банальностей), которые создают скорее информационно-шумовой фон, чем интеллектуальное поле. А непременное желание ведущего подвести итог произошедшему (или происходившему, но так и не случившемуся) обсуждению важных вещей и вовсе напоминает заседания парткомов. Там секретарь, особенно заезжий, был обязан дать оценку случившемуся в свете последних установок ЦК.

На Западе ток-шоу - разговор равных, лишенный жесткого модулирования, естественный и свободный, напоминающий дружеские посиделки (а не междусобойчик), ту фазу застолья, когда все уже успели выпить, но еще не захмелели. Здесь много шутят (у нас все либо нарочито агрессивны, либо катастрофически серьезны, словно их перед эфиром поят касторкой), дают подробно высказаться другому, ведущему же отведена роль модератора-интервьюера, предлагающего новые повороты темы, а не всезнающего наставника.

Участники наших ток-шоу принадлежат сфере не аналитичного, но массмедийного, опошленно-бульварного, пространству, которое смыкается скорее с нынешними "Известиями" и "МК", чем с "Коммерсантом" и "Ведомостями". В результате наши ток-шоу подобны отечественному автопрому: усилий много, кондиционность продукта стремится к нулю.

Подвести итог тому, что еще не случилось, прокомментировать событие, чей механизм так и остался загадкой для телезрителя, - в этом и состоит особенность нынешней российской телевизионной поэтики. Она строится вокруг оценки, возникающей вне реального обсуждения, миф подавляет и подминает под себя все, мнения экспертов тонут в хоре банальностей.

Является ли такая жизнь порождением интеллектуальной цензуры или только воспроизводит штампы телечиновничьего сознания? Насколько эта цензура воспринимается теми, кого, собственно, она и цензурует? Дискуссия на эту тему в российском обществе практически не ведется.

Цивилизованное государство может и должно взять под защиту права интеллектуальных меньшинств. Но в глазах госмашины все меньшинства - и национальные, и религиозные, и интеллектуальные - в равной степени невыгодны и неактуальны. Осталось лишь убедить в правоте этого взгляда сами меньшинства.

       
Print version Распечатать