Рецензия на книгу: Лоуренс Харрисон. Главная истина либерализма. М.: Новое издательство, 2008, 282 с.
Как известно, в разное время термином "либерализм" обозначались весьма различные вещи. Да и теперь: "либерал" в Англии – это совсем не то же, что "либерал" в США. К счастью для отечественного читателя, в случае книги Харрисона никаких двусмысленностей не возникает: в его книге речь идет об истине (главной, попрошу заметить) именно того, что называют либерализмом в России: т. е. квазиполитэкономического учения (а на деле – весьма примитивной идеологии), созданного для пропаганды трех основополагающих принципов: 1) бедные сами виноваты в том, что они бедны; 2) волшебная невидимая рука рынка приводит в оптимальное состояние все что угодно; 3) США – земной рай и родина всего лучшего, что создало человечество.
Впрочем, существенное отличие книги Харрисона от большинства сочинений как отечественных, так и зарубежных либералов заключается в том, что она посвящена не столько экономике и политике, сколько культуре: формально она представляет из себя итоговый отчет исследовательского проекта "Культура имеет значение", которым автор руководил вместе с небезызвестным Сэмюэлем Хантингтоном. По сути же "Главная истина…" есть, прежде всего, великолепное свидетельство плохо замаскированного (культурного) расизма значительной части американской элиты, ее гипертрофированного чувства собственного превосходства, с одной стороны, и почти полного отсутствия критического мышления (можно сказать даже – ее умственной деградации) – с другой.
Харрисон, Хантингтон и их коллеги-культурологи (коих в проекте принимало участие несколько десятков), в общем-то, не придумали ничего нового. Берется старая как мир (и столь же давно опровергнутая) теория Вебера о протестантской этике и из нее выводится следующая нехитрая схема. Протестанты – в силу неких исторических обстоятельств – получили такую хорошую религию, что, пропитавшись ее нравственными началами, смогли построить в Америке Сияющий Град На Холме. Другим не так повезло – их религии и культуры (в большей или меньшей степени) плохие, поэтому они живут (более или менее) бедно и никчемно. Но есть надежда. Если принять культуру Сияющего Града (главное в которой теперь – это экономический либерализм, поскольку все религии, в общем-то, устарели) и беспрекословно слушать его глашатаев (например, МВФ), то наступит избавление от бедности, авторитаризма, неравенства, голода, холода, болезней и всего такого прочего.
Иначе говоря, возглавляемая Харрисоном и Хантингтоном группа "Культура имеет значение" занимается не чем иным, как, оперируя понятиями "культура" и "прогресс", пытается навязать как своим, так и чужим идею о превосходстве "американского пути" над всеми остальными вариантами развития, которые были изобретены человечеством по сей день, и о необходимости полного подчинения народов американским идеалам – ради собственного блага этих народов.
Как конкретно это делается? Начинает Харрисон с анализа понятия "культура". Культура – это "совокупность ценностей, представлений и установок, разделяемых членами общества… которые сформировались преимущественно окружающей средой, религией и превратностями истории" (с. 20). Культура, полагает Харрисон, находится под сильным влиянием религии, и именно религия очень часто является тем, что определяет культуру (отчего "улучшение" культуры в большинстве случаев требует "улучшения" религии). Кроме того, культур очень много. Здесь Харрисон развивает мысль своего коллеги Хантингтона. Существуют не просто некие цивилизации (типа "Запад", "Ислам"), но в рамках каждой цивилизации имеется множество культур" (с. 23).
Культуры делятся на прогрессивные и сопротивляющиеся прогрессу. Что до прогресса, то, определяя его, Харрисон (пытаясь представить "прогресс" как некие всеобщие ценности, которые – хотя бы теоретически – разделяет любой человек) приводит набор банальностей: "Лучше быть живым, чем мертвым; лучше быть здоровым, чем больным; свобода лучше рабства; лучше быть богатым, чем бедным; лучше быть образованным, чем невежественным; справедливость лучше несправедливости" (с. 23). Я лично не знаю никакой культуры (и даже религии, не считая, конечно, отдельных экстремистских культов), которая отрицала бы все вышесказанное a priori. Более того, Харрисону почему-то не приходит в голову, что любая культура, которая последовательно сопротивляется так вот определяемому прогрессу, совершает самоубийство и долго существовать не может.
Понимая, впрочем, что с определением "прогресса" как-то не заладилось, Харрисон сначала пытается запутать читателя (долго и бессвязно пересказывая мнения своих оппонентов и пропонентов относительно связи "прогресса" и культуры, приводя различные примеры и т. п.), а затем переводит беседы о "прогрессе" в более наукообразное русло. Как он сообщает, некий аргентинский "ученый и журналист" (или "ученый журналист"?) Мариано Грондоно "создал теорию развития, которая опирается на группу влияющих на прогресс культурных факторов (с. 50). Согласно этой теории, которую Харрисон со товарищи дополнили и переработали в рамках проекта "Культура имеет значение", "прогрессоемкость" культур оценивается по 25 параметрам. При этом специально отмечается, что "образцом для колонки „Культура, противящаяся прогрессу“ послужила аргентинская культура, а образцом для колонки „Культура, тяготеющая к прогрессу“ североамериканская" (кто бы сомневался!). Хотя в массе своей эти "культурные" параметры очевидны и легко прогнозируемы (например, "новаторство", "предприимчивость" и пр.), среди них попадаются весьма оригинальные. Вот, например, есть параметр "знания". Из таблицы, приведенной Харрисоном (с. 51), мы можем понять, что прогрессивна та культура, в рамках которой приветствуются знания "практические, верифицируемые, основанные на фактах"; и, соответственно, наоборот, регрессивна та культура, которая насаждает "абстрактные, теоретические, неверифицируемые" знания. И в качестве пояснения говорится: "Если общество не уважает факты, это крайне неблагоприятно… Модернизация предполагает ориентацию на научный подход" (с. 56). Сразу видно, что автор приведенных сентенций принадлежит к культуре сугубо регрессивной (в смысле – ориентирующейся не на научный подход, а на пустопорожнюю болтовню). Поскольку противопоставление практического и теоретического знания как прогрессивного и регрессивного выглядит антинаучно (даже просто глупо), а термины "абстрактное" и "неверифицируемое знание" вызывают удивление (поскольку что есть "абстрактное (т. е. "отвлеченное" – от чего?) знание" – совершенно не ясно, а "неверифицируемым" знание никак не может быть, поскольку таковыми являются только верования (например, в невидимую руку рынка) и мнения, а знание – на то и знание, чтобы обладать достоверностью и быть верифицируемым).
Впрочем, это мелочи. Порой ход мысли Харрисона проследить вообще невозможно. Особенно тяжело ему дается объяснение – ключевого для всей его концепции – взаимоотношения культуры и религии. Ислам, например, то выступает у него как "прогрессивная" религия, поскольку рационален, то, наоборот, как "регрессивная", поскольку "фаталистичен"; то он "возродил знания и умения античной Греции", то "препятствует желанию учиться у других". Говоря о культе бедности в католицизме (где он, интересно, обнаружил этот культ – в музеях и дворцах Ватикана или Мадрида?), каковой культ мешает католическим странам полностью отдаться капитализму, Харрисон ссылается почему-то на известные строки Евангелия о верблюде и игольном ушке (как будто протестанты Евангелия не читают) и тут же заявляет, что католическая церковь препятствовала образованию, дабы верующие не могли читать Библию. Наконец, он заключает, что "сильная религиозность отрицательно коррелирует с прогрессом" (с. 54), но сразу же спохватывается: это, конечно, не касается Соединенных Штатов (а то вдруг еще регулярно разговаривающий с Господом Богом Дж. Буш-младший обидится). Любопытно, что даже говоря о продвижении по карьер ной лестнице, Харрисон пытается убедить читателя в том, что в "плохих культурах" карьера делается исключительно благодаря связям, а в протестантских - благодаря заслугам; по вполне понятным причинам, он, однако, нигде не упоминает о том, благодаря каким заслугам малограмотный выпивоха Дж. Буш-младший стал президентом США. В общем, весь этот набор поверхностных и примитивных наблюдений прекрасно характеризует следующая фраза культуролога: "В таких сверхпунктуальных странах, как Япония, пешеходы ходят быстро" (с. 57).
Но иногда Харрисон, наоборот, проявляет недюжинную изворотливость или впадает в некое подобие исторической амнезии. Мы можем, например, узнать, что прогресс Китая до XIX в. был обусловлен принципами конфуцианства, которые затем пытался, но не смог, уничтожить Мао; Мао, понятно, привел страну в состояние дикости и бедности, а позже, когда от маоизма отказались, конфуцианство возродилось и родило китайское экономическое чудо. Харрисон как бы забыл и об опиумных войнах, и о разделе Китая на сферы влияния, и о войнах XX в., которые, собственно, и разорили Китай окончательно, а также о том, что именно при Мао Китай обзавелся атомной бомбой (по каковой причине теперь практически невозможно запродать китайцам западный опиум (о каком бы "опиуме" ни шла речь), отчего господа вроде Харрисона, вероятно, невыразимо страдают).
Или вот такое откровение об Индии. Харрисон согласен, что в начале XVIII в. на Индию приходилось более 20 % мирового ВВП. Однако, полагает он, страна была обречена, поскольку не знала демократии и свободы прессы, а кастовая система сдерживала развитие капитализма. Британцы, завоевав Индию, совершили благодеяние – подарили ей Pax Britannica, капитализм и верховенство закона (колониального, надо полагать), а еще построили порты и железные дороги. "Британские колонизаторы невиновны в последующей бедности Индии" (с. 157). А кто виновен? Государственное регулирование, которое – уже в независимой Индии – мешало притоку иностранного капитала. А еще мешала неприязнь к английскому языку как к языку колонизаторов. Но как только Индия пустила к себе американский капитал и американские производства, что попутно вернуло высокий статус английскому языку, тут-то страна "расслабилась и обрела уверенность в себе" (там же).
Забывчивость Харрисона умиляет. Как будто это не Роберт Клайв, первый губернатор Бенгалии, заявил с трибуны английской палаты общин: "Богатый город (столица Бенгалии Муршидабад) был у моих ног, могущественное государство было в моей власти; мне одному были открыты подвалы сокровищницы, полной слитков золота и серебра и драгоценных камней. Я взял всего 200 тыс. ф. ст. Джентльмены, я до сих пор удивляюсь собственной скромности!". И как будто в результате такой вот скромности англичан в Бенгалии не разразился чудовищный голод, от которого погибло от 7 до 10 миллионов местных жителей. И я понимаю, почему Харрисон не хочет вспоминать, откуда у Британии других колониальных империй взялись все те же материальные ценности, благодаря которым запад стал тем, чем он стал. Это сейчас немного неприлично.
Однако нет ничего нового под Солнцем. Киплинг восхвалял прямое разграбление азиатских стран, оправдывая его тем, что благородные белые люди строят "порты, шоссе, мосты". Так же и Харрисон пишет о "плохих культурах" арабов или индийцев и о "хороших империях, которые много сделали для счастья человечества" (с. 19). Нынешний империалист-культуролог отличается от старого империалиста Киплинга лишь тем, что не призывает к открытому грабежу стран третьего мира (сегодня это занятие опасно и хлопотно); он просто хочет, чтобы третий мир – ради собственного блага, – добровольно позволил Западу культурно и экономически себя поработить.
Поэтому не следует удивляться тому, что, установив, какие черты отличают "плохие" культуры от "хороших", Харрисон сразу начинает излагать планы по коррекции плохих культур и религий. Вот, например, католицизм. Главная цель его преобразования – сделать так, чтобы он "взял курс на искреннюю поддержку рыночной экономики и, разумеется, демократии" (с. 126). А еще, оказывается, плохи моральные нормы католической церкви, поскольку они более гибкие (согрешил – покаялся), чем протестантские, а это "вносит вклад в характерный для католических стран пониженный уровень доверия и повышенный уровень коррупции… и, возможно, влияет на высокий уровень преступности, примером чего является приводящая в смущение частота случаев похищения людей ради выкупа в современной Латинской Америке" (с. 127).
Если кому-то покажется странным, отчего культурологи так не любят католицизм, поясню. Католицизм широко распространен в Латинской Америке, причем оказывает на ее социальную жизнь определенное влияние. Там же возникло и антиимпериалистическое и антилиберальное католическое движение – т. н. "Теология освобождения". Распространение этого движения с трудом, но удалось подавить. Но вот ведь какой казус: в папской энциклике 1981 г. "Laborem Exercens" ("Совершая труд") главы носят такие чудовищные – в понимании любого либерала – названия, как "Рабочий вопрос – ключ к социальному вопросу", "Конфликт между трудом и капиталом на современном этапе истории", "Труд и собственность", "Права трудящихся в широком контексте прав человека", "Значение профсоюзов". Но и это не самое страшное. Там было написано: "Необходимо прежде всего напомнить о той истине, которая постоянно внушается Церковью: Труд имеет приоритет над капиталом". Что будет, если южноамериканские католики воспримут это как руководство к действию? Я лично не удивлюсь, если скоро прогрессивная западная общественность объявит католическую церковь криптофашистской национал-социалистической антисемитской террористической структурой, поддерживающей высокий уровень преступности во всем мире, и будет требовать ее полного запрещения.
Ну, конечно, надо реформировать и ислам. "Главная проблема состоит в том, что… множество мусульман по всему миру, которые задаются вопросом „Кто виноват?“ (и отвечают: „Американцы, евреи, Запад“), надо убедить в том, что пользу может принести совсем другой вопрос: „Как нам это поправить“" (с. 136). И культурологи знают, как: "Открытость миру, прежде всего западному; терпимость и уважение к другим культурам; уважение к правам и потребностям женщин, молодежи и детей; уважение к знанию и образованию" (там же). Одно непонятно: Харрисон сетует на "авторитаризм, коррупцию и отсутствие доверия к власти" в исламских странах, деспотию и отсутствие демократических начал". Объяснил бы тогда, почему многие (если не большинство) из этих коррумпированных деспотий (Саудовская Аравия, Египет, Йемен, Кувейт, Ирак, Афганистан, Пакистан) напрямую поддерживаются США, а вполне себе демократическая Иранская революция постоянно клеймится как проявление вселенского зла?
Ну а еще надо исправить индуизм (за кастовую систему), буддизм (непонятно, за что, но на всякий случай) и, конечно, православие (о нем я скажу отдельно). Религию Вуду, к которой Харрисон испытывает какую-то почти иррациональную ненависть ("я убежден, что Вуду является главной причиной социальной и политической патологии, включая крайнюю бедность и т. д. и т. п." (с. 106)), вместе с анимизмом разного толка надлежит вообще извести под корень ("Рекомендации в отношении анимизма таковы: поощрять переход поклонников анимизма в более благоприятные для прогресса церкви" (с. 247)).
Не стоит исправлять протестантизм (ибо его трудовой этикой воздвигнут Сияющий Град На Холме), иудаизм (поскольку здесь "центральная роль принадлежит концепции „тиккунолам“, „исправления мира“" (с. 123)), а также конфуцианство (поскольку оно "уже подверглось модернизации").
Перейдем, наконец, к России. Интересно же, что приготовил для нас мистер Харрисон. Ну, про медведей в шапках-ушанках с vodka в лапах все понятно. Традиционный набор. Например, охотно цитируемый Харрисоном некий Браун, специалист по России из Оксфорда (бедный Оксфорд!), всерьез полагает, что образованные люди в СССР появились только вместе с перестройкой Горбачева, но даже и тогда они "располагали крайне бедными представлениями о внешнем мире" (с. 245). Конечно, нашим образованным людям далеко в этом отношении до лидера самой прогрессивной страны, который путает не только Иран и Ирак, но и Австралию с Австрией.
Еще для русских, как представителей православной культуры, характерны, понятно, "покорность властям, препятствование новаторству и социальным изменениям, смиренный коллективизм, противостоящий индивидуализму, духовный детерминизм и фатализм и т. д. и т. п." (с. 128). Отсюда вывод – с российским православием надо срочно что-то делать: "Реформа православия, направленная на поддержку демократии и рыночной экономики, могла бы остановить разрушение обеих в путинской России в нынешний критический момент, а также оказала бы положительное воздействие на другие православные страны" (с. 245).
Короче говоря, измените свою плохую культуру, открывшись миру, прежде всего западному – и будет вам счастье; Запад очень хороший, он самый правильный, он осчастливил уже многие страны, особенно в эпоху колониализма. Эти слова как заклинание повторяются на каждой странице "Главной истины…". Я выше написал, что данная книга является ярким свидетельством интеллектуальной деградации американской элиты. Сейчас поясню, почему я так считаю. Во-первых, вся эта культурология есть не более чем система предвзятой аргументации (и довольно беспомощная притом). Берутся какие-то бытовые предрассудки (типа "все ирландцы – пьяницы, оттого, что католики, а все англосаксы – трудяги, поскольку протестанты") и на их основании лепится картина мира – столь же убогая, сколь приятная глазу и уму ее создателя. "Мы самые-самые, потому что это мы" – радостно кричат Харрисон и компания, и сами действительно в это верят. Все факты, которые свидетельствуют против этой культурологии либо просто игнорируются, либо упоминаются вскользь – как предмет недостойный внимания. Вот, например, Харрисон вспомнил (с. 9) о "теории зависимости", согласно которой Латинская Америка бедна не потому, что у нее "плохая" культура, но потому, что подвергается эксплуатации со стороны Запада. И что же, он эту теорию опровергает, приводит аргументы pro et contra? Нет, просто бросает походя: "Вставать в позу „жертвы“, даже если для этого имеются основания в прошлом – дело заведомо проигрышное… Латинская Америка во второй половине XX века выбрала доктрину „зависимости“ и паранойю" (с. 20). Все. Точка. Ну, и как после этого не говорить о деградации американской элиты и утере ею способности к интеллектуальной деятельности?
Во-вторых, главная задача книги – объяснить, что мир должен втянуться в игру под названием "свободный глобальный рынок" в силу "культурного превосходства" Соединенных Штатов. Но неужели сейчас кто-то из неангажированной публики в состоянии поверить в эти глупости? Если бы эта книга вышла лет так пятнадцать назад, она произвела бы, наверное, определенное впечатление на многих. Но теперь она безнадежно устарела. Однако сам факт ее публикации в 2006 г. наглядно свидетельствует не просто о дефиците идей у интеллектуалов, озвучивающих официальную позицию правительства США, но еще и о том, что они совершенно не понимают (и не хотят понимать), в каком мире живут. Не знаю, хорошо это или плохо.