Затратный пшик

Часть первая

Слова «реформа», «преобразования», «инновация», «модернизация» стали чрезвычайно популярными в нашей политической и общественной лексике. У нас все время что-то реформируют, а что реформировать никак не получается, начинают модернизировать. Инновации следует принимать с энтузиазмом, сомнение в их необходимости выдает консерватизм и инерционность мышления, которые сейчас признаются, соответственно, восьмым и девятым смертными грехами. Тратятся деньги, кипят страсти в публичных дискуссиях, один за другим реформируются общественные институты: системы образования и здравоохранения, пенсионная система, ЖКХ, правоохранительные органы и т.п. Инновации сыплются на головы слегка оторопевшего населения непрерывно, при этом результаты реформ вызывают разочарование и недовольство у всех. У самих реформаторов – своей «непоследовательностью» и «осторожностью», у населения – излишней последовательностью и радикальностью.

И те и другие, впрочем, уверены, что корень проблемы кроется в недостатке денег. С точки зрения реформаторов денег не хватает на продолжение реформ, а с точки зрения населения – на нормальное функционирование той или иной сферы в прежнем режиме. Однако реформы сопровождаются увеличением финансирования реформируемых сфер, причем в разы. Так, Президент экспертного фонда социальных исследований «Эльф», доцент Государственного университета Высшей школы экономики Павел Кудюкин констатирует, что в 2000-2008 годах расходы на образование выросли в 4 раза, а на науку и инновации почти в 7 раз (сравнение приводится в постоянных ценах). При этом продолжается стагнация или падение основных показателей результативности этих отраслей. То есть все затронутые сферы становятся все более и более неэффективными. В том числе и в освоении финансовых вложений.

Но это ещё полбеды. Главная беда в том, что финансовые вливания последние несколько лет осуществляются как раз в разрушительные для социальной сферы мероприятия. Ошибочно думать, будто у нас плохо с осуществлением реформ. Все гораздо хуже. У нас плохо с самой концепцией реформ, и «непоследовательность» и «медлительность», на которую сетуют реформаторы, является не следствием консерватизма, инерционности или неразвитости российских граждан, а их здорового инстинкта самосохранения, проявляющегося в стихийном всенародном саботаже, который один только и спасает нас последние 20 лет. Да только ресурс этот исчерпаем, возможности его ограничены.

Из чего, собственно, исходят идеологи реформ? Прежде всего, из понимания результатов деятельности социальной сферы как услуг, предоставляемых населению на определенных условиях. Потребление этих услуг отождествляется с процессом потребления товаров в «лучших» традициях economics. Потребление есть удовлетворение потребности, потребность – в свою очередь стимул потребления, вот и основание для развития. Социальное содержание того, что потребляется и что на самом деле является в данном случае результатом процесса потребления, полностью игнорируется. Человек, получивший высшее образование, уподобляется человеку, купившему и съевшему гамбургер – и тот и другой удовлетворили свои потребности. Разница с точки зрения идеологов рыночных реформ только в том, что голод заставит человека снова и снова покупать гамбургер, а получение образования повысит стоимость самого человека на рынке труда. В любом случае и гамбургер, и образование ценны для человека с точки зрения удовлетворения потребности, которая может выступить в виде платежеспособного спроса. Структура такого спроса будет отражать структуру потребностей, что и обусловит полноту их удовлетворения, а заодно и эффективность экономики.

Структура потребности в образовании и его содержании, например, будет определяться структурой спроса на рынке труда. Медицинские услуги – вообще готовые товары, а их качество и добросовестность предоставления обеспечит конкуренция. С ЖКХ все абсолютно понятно – за жилье и его содержание нужно платить, а эффективность деятельности управляющих компаний и ТСЖ опять-таки подстегнет конкуренция.

Промашка выходит с системой социальной защиты, тут даже самым убежденным неолибералам понятно, что потребность в социальном обеспечении и социальном обслуживании по определению не может принять вид платежеспособного спроса. Такая вот незадача, что потребности эти возникают чаще как раз тогда, когда человек не платежеспособен. И тут возникает идея адресной помощи, что означает просто-напросто, что общество берет на содержание наиболее бедных своих членов. Адресная помощь требует, правда, значительных затрат на выработку критериев ее предоставления, на выявление адресатов и на ее конкретную организацию и т.д. Затратный характер социальной помощи, однако, соответствует неолиберальной концепции социальной защиты: она есть не более, чем неизбежные (и неэффективные с точки зрения экономики) траты на «социальную стабильность». Своего рода издержки рыночной экономики, неизбежно порождающей бедность. Социальная справедливость даже в таком кургузом понимании, согласно которому общество должно поддерживать нетрудоспособных своих членов, в неолиберальной концепции социального развития противостоит эффективности и понимается как неизбежное зло.

Эта стройная и по-своему красивая концепция не осуществляется в России с вожделенной для реформаторов последовательностью из-за непостижимой и неприятной привязанности российского населения к идее социальных прав, которыми они продолжают считать медицину, социальную защиту и образование. Конечно, за прошедшие 20 лет многое удалось сделать, и россияне потихоньку приучились платить за образование, даже отчасти (по факту) за среднее, за медицинскую помощь и даже стали привыкать к росту коммунальных тарифов, хотя и пытаются сдерживать его неоправданным (с точки зрения «рыночников») возмущением и выступлениями. И все-таки целиком избавиться от «затратного навеса над экономикой» в виде «раздутой социалки» все никак не удается. Поэтому реформы социальной сферы последних лет направлены на ее реорганизацию, суть которой сводится к постепенному свертыванию социальных прав. Либо к прямому сокращению – в результате снижения доли бесплатного сектора социальной сферы, либо к косвенному – путем снижения качества в доступных и бесплатных отраслях. Плохая бесплатная медицина – это уже не право, а необходимость или обходиться без лечения, либо обращаться за платными медицинскими услугами. Плохое бесплатное образование снижает возможности социальной мобильности тех, кому доступно только оно и, тем самым, не выполняет своей роли сглаживания социальной дифференциации.

Но такое половинчатое решение никак не устраивает неолиберальных пророков. Оно недостаточно рыночное, оно лишь вынужденная уступка пресловутой социальной стабильности. Не решаясь полностью лишить социальную сферу государственного финансирования, чтобы избавиться раз и навсегда от надоевших «бюджетников» (почему-то в российской политической и социальной аналитике это слово звучит совсем как «нахлебники»), реформаторы стремятся ограничить материальную и организационную поддержку государством учреждений социальной сферы. Ради этого и принимается печально знаменитый ФЗ-83.

Оставаясь верными рыночным критериям эффективности, необходимо понять, как выглядят с точки зрения рынка те или иные результаты работы социальной сферы. Здесь и возникают большие сложности. Результаты деятельности большинства отраслей социальной сферы индивидуализированы, неосязаемы и являются результатом творчества, то есть по определению не могут быть сопоставлены ни с каким стандартом. Государству необходим критерий «эффективности», «конкурентоспособности», а, на самом деле, оправданности затрат. Оправданности, разумеется, с точки зрения той идеологии, в которой государственное финансирование социальной сферой является неизбежным злом и отступлением от принципов экономической (рыночной) эффективности. И тут начинается самое интересное. Под лозунгом оптимизации, модернизации и конкурентоспособности, в рамках самой что ни на есть рыночной и неолиберальной модели создаются механизмы бюрократического творчества, немыслимые, например, в нерыночном и даже в «тоталитарном» СССР. Выдумываются нормативы, новые стандарты высшего и среднего образования, инструкции и показатели, по которым отныне государство будет оценивать работу социальной сферы и в соответствии с которыми будет выделять на нее деньги. Рыночный натиск оборачивается триумфом бюрократических инициатив, на которые, к слову, и уходят в большинстве своем эти, все увеличивающиеся финансовые потоки.

Получается «ни нашим, ни вашим». Пшик получается. Правда, очень затратный и чреватый многими неприятностями пшик. Разумеется, предпочтение отдается измеримым критериям: количество больных, которых врач примет за смену, число койко-дней, число победителей олимпиад в качестве показателей успешности учителя и школы, размеры грантов на научные исследования, которые привлекают вузы, число научных публикаций и сборников и т.п. Погоня за цифрами постепенно заслоняет собственно работу, поскольку качество само по себе отчетной единицей не является (это ещё полвека назад обнаружили специалисты советского Госплана). Требование предоставления в срок показателей приводит к тому, что составление отчетов становится отдельным видом деятельности работников социальной сферы, часто никак не пересекающимся с основной деятельностью. Кстати, в пиковые моменты реформирования этой самой основной деятельностью: обучением, лечением, наукой и т.п. – приходится заниматься между делом, урывая время от составления отчетов и обязательных для демонстрации своей активности документов.

Итак, самый заметный итог рыночных реформ социальной сферы – резкий рост расходов на бюрократический аппарат, дополнительная трудовая нагрузка на работников, которая большей частью оказывается «пустой», не производительной, поскольку связана исключительно с производством отчетов.

Теперь неплохо бы подумать, а почему производство отчетов оказывается пустым и не связанным с основными задачами. Почему по мере реформирования социальной сферы производство «показателей» все больше отрывается от собственно производства знаний и здоровья, научных и культурных результатов и, следовательно, от создания культурного, образованного и здорового во всех отношениях общества.

Здесь действуют одновременно несколько причин.

Одна связана непосредственно с самим механизмом оценки, при котором все многообразие человеческих проблем и потребностей, являющихся предметом труда в социальной сфере, все многообразие нестандартных решений, являющихся ее подлинным результатом, сводится к набору цифр или «отчетных единиц». То, как именно вы вылечили больных, становится менее важным, чем то, сколько именно больных вы приняли за свой рабочий день. Значит, не нужно тратить время даже на сложные случаи, нужно выполнять «план приема». То, сколько статей вы опубликовали, является гораздо более весомым доказательством вашего профессионализма, чем то, что именно вы в этих статьях написали. Следовательно, нужно забыть о муках творчества и учиться скоростному методу набора текстов. Любых. То, что вы научили читать сотни детей или приобщили к математике «полных гуманитариев» не значит для отчета ничего, если вы не натаскаете к олимпиаде нескольких учеников, которые подтвердят вашу «компетентность». Естественно, не стоит тратить время на «середняков», а нужно сосредоточиться на тех, у кого есть шансы победить на олимпиаде. Все просто, как апельсин. Время и силы даже у безгласных и покорных бюджетников все-таки ограничены. Это не означает, к счастью, что все как один врачи, учителя, ученые, преподаватели беззастенчиво халтурят. Отнюдь, нет. Возникает ситуация, которую Борис Кагарлицкий назвал как-то «принуждением к халтуре». Ведь от показателей зависит финансирование, а теперь, с отменой единой тарифной сетки и введением новой системы оплаты бюджетных работников (ее можно смело назвать Новой Системой Недоплаты за труд) – и их зарплата. Но халтурить все равно начинают не все. И борьба с этим принуждением нередко становится дополнительной головной болью и без того не избалованных судьбой и властью бюджетников.

Вторая причина глубже и связана с состоянием нынешнего российского общества. В нем практически отсутствует субъект, способный сформулировать внятный запрос на качество образования и научных исследований. Мы видим, например, последние двадцать лет устойчивый спрос населения на образование, однако в существующих условиях ненужности реальных знаний, подлинной образованности и профессионализма эта потребность трансформируется в платежеспособный спрос на сертификаты об образовании. Та же петрушка получается с научными исследованиями: в их результатах нет реальной потребности, нет заказчика, которому нужны были бы реальные научные открытия и изобретения. Прикладные исследования, безусловно, могут принести прибыль и могут быть, следовательно, востребованы в рыночной экономике. Да только для устойчивого и постоянного развития успешных прикладных исследований нужен систематический научный поиск, нужна постоянно работающая фундаментальная наука, потребность в которой не может стать содержанием частных коммерческих интересов. Слишком масштабны необходимые вложения и неопределенен результат, слишком велик срок от вложения до отдачи, да и сама отдача слабо гарантирована.

И дело не только в том, что в частных руках не может концентрироваться капитал, необходимый для осуществления фундаментальных научных исследований. Еще как может. Как известно, бюджеты иных транснациональных корпораций сравнимы с бюджетами некоторых стран, а то и превосходят их. И отдельные научные направления частный капитал поддержать, конечно, может. Однако поддержка постоянно действующей системы фундаментальных научных исследований с поисковыми стратегическими задачами не может стать делом частных интересов, так как противоречит главному их содержанию – стремлению к прибыли, к умножению капитала.

Нет постоянно работающей и востребованной науки – нет и научного сообщества, которое формировало бы ценность научной репутации и связанные с этим неформальные критерии качества, нет и устойчивой потребности в специальных знаниях и научной добросовестности. А финансирование получать нужно: университеты, институты, лаборатории работают. Выход один – производить отчеты.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67