Жизнь капитала, капитал жизни

С некоторых пор апокалиптические настроения на Западе, издавна ему свойственные, заметно усилились и приобрели новые обертоны. Поводом для этого послужил новый и, как многим кажется, окончательный триумф капиталистической экономики, вооружившейся информационными технологиями и с их помощью властно вторгающейся во внутренний мир человека, подчиняющей себе, бесцеремонно капитализирующей его чувства и даже надежды. После вспышки фрейдо-марксизма в европейской мысли принято трактовать капитал в категориях "потоков" и "декодирования", либидо и "интенсификации желания", какой-то безудержной анархии вещей. В этом качестве капитал даже нередко противопоставляют капитализму как системе политико-экономических кодов. Взгляду современного европейца капитал предстает неуправляемой, слепой в своей самоотрицательности силой, которая безжалостно выталкивает наше "я" в чужой, смертельно опасный мир. И никаких гарантий спасения. Чем не апокалипсис?

На этом фоне в самые последние годы в Европе вновь оживают старые страхи, касающиеся "желтой опасности". Усиливаются ожидания нового нашествия из глубин Азии. На сей раз нашествия сугубо мирного, идеологического и подкрепленного современными формами капиталистической экономики. В глобальном капитализме, заявляет, например, европейский левый интеллектуал С.Жижек, восточное Дао победит христианство. Растущая популярность буддизма на Западе, поясняет он, по-своему закономерна, поскольку капитализм обессмысливает жизнь, а буддийское учение об иллюзорности всех вещей "позволяет наилучшим образом участвовать в капиталистической динамике, сохраняя видимость умственного здоровья". В части буддизма суждение, конечно, наивное. Однако оно высвечивает нечто важное в лихорадочной и вместе с тем полной ледяного отчуждения "алхимии финансов" современного капитализма. Оно, наконец, заставляет задуматься о соотношении восточного миропонимания и капиталистического уклада.

В широком смысле помянутая Жижеком бессмысленность капиталистического хозяйства восходит к одному очень простому факту человеческой жизни: разрыву между опытом и представлением. Ситуация хорошо знакомая в традиционных культурах, в основании которых всегда лежит идея мировой тайны. Соответственно, смысл в них существует помимо и вне сказанного. Он опознается как нечто особенное, всегда иное и вместе с тем непреходящее, т.е. как вечное обновление, чем, по сути, и является жизнь. Капитал же предполагает отсутствие каких-либо препятствий для обмена и, следовательно, наличие всеобщего эквивалента ценностей. В своем теперь обнажившемся пределе он оперирует пустотой как субстанцией желания - тем, что заведомо отсутствует в доступном нам мире, вроде кофеина в декофеинованном кофе или алкоголя в безалкогольном пиве. Отсюда и первостепенное значение брендов в современном маркетинге, не говоря уже о подделках.

То, что сегодня капитал способен включить в свой оборот даже внутренний мир человека, есть почти скандальная для Запада практика, ведь западная мысль традиционно исходит из оппозиции опыта и знака, полезной и меновой стоимости, и последняя считается носителем человеческого отчуждения, так мучившего Маркса. А восточная мысль (и в этом состоит ее, пожалуй, главная и самая загадочная для Запада особенность) не проводит различия между бытием и событием, сущностью и функцией, идеей и вещью, состоянием и обменом. Для нее всякое явление, в том числе человеческая личность, есть то, чем оно является для других и полезно им. Поэтому на Востоке единое неотличимо от единичного, допускается бесконечное разнообразие образов реальности, но все они оправдываются не идеей, не сущностью и не материальной субстанцией, каковых в силу внутренней самоизменчивости не имеют, а своим внутренним пределом, чистой качественностью существования, в которой заложены разные ступени интенсивности и, следовательно, иерархический порядок бытия.

Неудивительно, что на Востоке сама жизнь мыслится как капитал, своего рода разменный неприкосновенный запас, и законам капитализма там не поставлено пределов. Китайцы уподобляли жизнь займу в "небесном банке": жизнь кончается, когда заем израсходован. Деньги они считают полноценным эквивалентом жизненной радости. Их (и ничего, кроме денег) дарят на свадьбах и похоронах, и даже родители выражают свою любовь к детям тем, что на Новый год дарят им деньги в красном конверте. Хозяйствование в Китае называли "управлением жизнью" - примечательное совпадение с популярным нынче на Западе понятием биополитики. Более того, китайцы уподобляли обращение денег циркуляции жизненной энергии в организме: оборот финансов питает общественную жизнь, а циркуляция жизненной энергии обеспечивает здоровье организма. Любой китайский торговец расскажет вам, что бизнес и занятие медитацией для укрепления жизненной энергии имеют общую основу и что мера жизненного счастья - это работа, которая должна приносить и доход, и моральное удовлетворение, даже служить духовному совершенствованию. Если не для отдельных китайцев, то, по крайней мере, в китайской традиции здоровье, богатство, радость, добродетель и власть неразделимы. Отсюда необыкновенное трудолюбие и неисчерпаемый оптимизм китайского народа, которыми он законно гордится. Контраст с Западом разительный. К примеру, опросы среди топ-менеджеров Англии показали, что даже среди этих сверхуспешных людей больше половины считают свою работу препятствием для обретения жизненного счастья.

Разумеется, такая цельность жизненного идеала не отменяет базовых апорий человеческого существования, отчасти даже обостряет их. Капитал - внутренне противоречивая сила. Вопрос в том, как возможно регулировать и преодолевать его врожденные противоречия.

Возьмем отмеченный выше разрыв между состоянием и выражением. Он предполагает противоречие между сохранением и отрицанием наличного бытия. Это противоречие изначально заложено в капиталистической экономике, требующей одновременно траты и бережливости, умножения капитала и инвестирования средств. Оно может проявляться в противоречии (но всегда неявном, часто мистифицированном) между единичностью опыта и универсальностью обмена или, как в новейшей теории капитала А.Негри, между временем производства и временем оборота средств. Но то же противоречие присуще психике человека, который способен находить удовольствие в самом отказе от удовольствия, парадоксальным образом совмещать аскезу и экстаз! Как заметил китайский живописец XVII века дун Цичан, рассуждая о пользе страстного коллекционирования, "крайнее возбуждение чувств внезапно приводит к покою духа". Жизнь капитала, он же капитал жизни, есть патетическое бесстрастие, покой деятельного духа, совпадение коммуникативности и рефлексивности за пределами коммуникации и рефлексии. Это бесконечная конечность, из которой растет сознание. Китайцы при всем их желании и умении наслаждаться жизнью единодушно осуждают западную цивилизацию за то, что она поощряет индивидуализм и "погоню за сиюминутным удовольствием". Надо полагать, жители Поднебесной в их собственных глазах хоть и ценят удовольствие, но не "сиюминутное".

Что есть эта точка, "великий ноль" (Лиотар) не-схождения образа и реальности, отдачи и удержания, экстаза и аскезы в экономике самой жизни? Сама по себе она - разрыв, пустота, пауза, организующая ритм, бездна метаморфоз, вырывающая человека из плена всего "сиюминутного", но погружающая в бесконечное разнообразие мира. Будучи абсолютной, не знающей меры единичностью, она указывает предел всякого существования, вершину жизненной интенсивности, полноту духовного опыта. Эта вечносущая единичность предстает хаосом жизненного изобилия, рассеиванием жизненного импульса в мировом теле жизни или, наконец, пределом коммуникации, где всякое частное сообщение становится безусловной, безмолвной сообщительностью. Ею невозможно обладать, ее можно только проживать, постигая в аскезе само-потери ликующую радость открытости миру. У этого духовного подвига есть свой материальный контрапункт: непосредственная и общая для всех данность и даже, точнее, за-данность телесного присутствия в мире.

Повторю уже однажды сказанное: фундаментальный факт китайского жизненного уклада состоит в том, что китайцев объединяют не идеи и даже не дела, а... тела. И тут мы подходим к главному в свете нашей темы вопросу о природе обмена в капитализме восточной формации. Теперь можно сказать, что речь идет о сцеплении, взаимной обратимости аскезы и экстаза, удовольствий тела и духа, жгучей единичности желания и холодной всеобщности торга при соблюдении уже известного нам условия: капитал ценен в той мере, в какой он может быть обращен в здоровое и радостное самочувствие жизни, взятое не в форме индивидуального гедонизма, а в его родовой полноте и, следовательно, подчиненное моральному императиву.

На поверхности вещей эта универсальная, но несводимая к формальным правилам конвертация материальных и духовных ценностей, пожалуй, сильно смахивает на коррупцию. Понятие, вообще говоря, крайне расплывчатое. Что-то вроде красоты, которую очень трудно (если вообще возможно) определить, но очень легко опознать. Коррупция, как и красота, имеет свои резоны, она есть в своем роде "упрямый факт" жизни. Ален Безансон назвал коррупцию в СССР "болезнью коммунизма и здоровьем общества". Неолиберальные экономисты видят в коррупции необходимую смазку административных шестерней в начальный период либеральных реформ. Но коррупция есть и нечто гораздо большее на Востоке, где личные связи - это не просто неотъемлемая часть бизнеса, а весь бизнес. В неистребимой потребности жителей азиатских стран добиться личного расположения властной персоны угадывается все то же восприятие жизни в череде ее единичных, особо памятных моментов, удостоверяющих полноту жизни. Истина в этом свете выглядит как неформальная, интимная правда бытия.

Естественно, что такая правда удостоверяется непосредственно телом, на уровне плотского удовольствия, которое служит общим знаменателем несопоставимых величин - прежде всего, разных социальных статусов и отдельных жизненных миров. Тело - наш единственный реальный посредник с миром и среда нашей социальности. В России, чтобы обсудить важные вопросы, деловые люди отправляются в ресторан или, пуще того, в баню, где, как известно, все равны. Китайский предприниматель, договаривающийся с чиновником, ведет его в бар с караоке или "массажный кабинет". Их единение символизируют прислуживающие им девушки - живое воплощение жизненного удовольствия и... покоя не-желания, посредующего между несопоставимыми желаниями. Итак, у коррупции есть еще более темная, принципиально неопределимая основа - некое пустотное, вечно отсутствующее средоточие всех отношений. Могут ли бизнесмен и чиновник договориться? Да, могут, но только помимо общих правил. Символизм телесного присутствия недоступен объективации; любовники в китайских романах, заметим, никогда не объясняются в любви. Но и в масштабах всего общества сообщительность выступает именно как предел общепонятных сообщений. Китай управляется "неслышным велением" (выражение Лао-цзы), которое есть просто жизнь как она есть и, следовательно, сила самотрансформации всего сущего, настоятельное в настоящем.

Американский ученый Синь Лю в своем исследовании личности в современной деловой культуре Китая приходит к выводу: "Сегодняшний Китай характеризуется смычкой между бессилием официального мира и неспособностью предпринимателей выразить себя". Отличная антиреволюционная и, возможно, самая здравая в условиях окончательной победы капитализма ситуация: верхи не могут, низы не хотят... и все остается так, как есть. Бывают ситуации, когда слабость становится силой.

Многое свидетельствует о том, что коррупция, понимаемая как "черный ящик" взаимной конвертации капитала, власти и бесстрастия, которое делает возможным наслаждение, остается в восточных обществах центральным звеном политико-экономической системы даже при наличии реальной демократии и свободного рынка. По крайней мере, социологические обследования на Тайване показывают, что в последние годы, несмотря на объявленную коррупции войну, по всем фронтам уровень коррумпированности общества (а точнее, если можно так сказать, индекс коррупционных ожиданий) неуклонно ползет вверх. Но то, что на уровне общества, слагающегося из индивидов-собственников, кажется незаконным, может оказаться симптомом изначальной социальности человека, существующей до и помимо общества.

Итак, современный капитализм по-новому и очень остро выдвигает дилемму общества и общности. А капитализм восточный предъявляет неизменно удивляющую европейца на Востоке нераздельность коррупции и приверженности морали, изысканной чувственности и душевного покоя. В этом качестве Восток, несомненно, будет еще долго интересен Западу.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67