«Почему не остановились сразу?!» — на известном видеоролике боевики допрашивают трёх сирийцев-дальнобойщиков на блок-посте в Ираке. Это — съёмка группировки «Исламское государство Ирака и Шама», ИГИШ, одной из самых опасных террористических организаций, от которой отреклась даже Аль-Каида. Заботливый перевод в субтитрах: «Львы Анбара в Ираке пресекают линию поставок рафидитов [т.е. шиитов] от алавитских собак в Левант».
«Вы шииты, так?» — «Мы сунниты из Хомса». Водители испуганы: «Мы просто хотим жить. Мы здесь, чтобы заработать на жизнь». «Что докажет мне, что вы сунниты?» — водители повторяют традиционную исламскую шахаду об Аллахе и его пророке. «Сколько раз ты преклоняешь колени во время утреннего намаза?» — кто-то неуверенно говорит о трёх, кто-то о четырёх. Их заставляют сесть. «Теперь он говорит, что на рассвете нужно пять раз преклонять колени. А в полдень? Вечером?»
Водители уже понимают, что их ждёт смерть. «Что вы, алавиты, делаете с честью мусульман в Сирии?!» — «Клянусь Аллахом, я не знаю. Мы не имеем к этому отношения…» — «Из твоих слов я вижу, что ты мушрик [многобожник]. Аллах Величайший говорит: сражайтесь с многобожниками, как они сражаются с вами».
Всех троих отводят на обочину и расстреливают.
В истории ещё не было войны, так подробно зафиксированной на видео, как война в Сирии. Роликами со съёмками убийств, в том числе мирных жителей, завалены LiveLeak и YouTube. «Джебхат ан-Нусра» и ИГИШ стали одними из самых энергичных проповедников террора во всех современных медиаформатах.
Сведения о том, какую территорию в совокупности контролирует ИГИШ, значительно расходятся, при этом она меняется — части постепенно отвоёвывают сирийские войска. Тем не менее, речь идет об огромных зонах в Сирии и Ираке. Террористы стараются сделать публичным любой свой успех, и прежде всего не военный: им нужно продемонстрировать полное господство над жизнью в каждой точке; всех ослушавшихся ждёт наказание, все враги будут настигнуты.
На это стремление к тотальности обратил внимание В.В. Никитаев: террор производит не различения, а «контрразличения», которые стирают, например, саму разницу между религиозным и светским. Нет ничего отдельно «религиозного» и «светского», всё должно быть устроено по шариату, причём какой бы дикой не была трактовка шариата — она объявляется единственной, не допускающей отклонений.
Фанатизм и тотальность подогреваются через медиа очень хитрым способом. Его почти невозможно схватить в словах. Это вся сумма звукового сопровождения, титров, заставок, визуальных эффектов, которые должны создать у зрителя впечатление чего-то грандиозного, всеобщего и неотвратимого. Поразительно, но именно в ролики ИГИШ — организации, известной своими зверствами — включены самые красивые нашиды (песнопения) с качественными аранжировками. В большинстве случаев такая музыка звучит непрерывно, как фон, на котором произносится «приговор» и выполняется «казнь» — расстрел или перерезание горла.
Казалось бы, банальность: технологии должны делать людей более образованными и осведомлёнными, а значит — более понимающими, терпимыми, открытыми. На этой иллюзии держался просвещенческий миф «гуманизации через планшеты»: дадим бедным странам, где идут войны, доступ к информации, к современному миру, и они сами собой выйдут из нищеты и вражды.
Оказалось, этот миф — всего лишь снобизм и предрассудки Запада. Война и одичание не лечатся технологиями. Война и одичание благополучно используют технологии, делая их средством своего усиления.
«Всякая цивилизация основывалась на сознательности и уважении прав другого; прогресс нёс с собой не свободу человека — он не свободен и по сей день! — а возможность свободы», — писал Мальро ещё в 1935 году. Это не только возможность свободы конкретного человека, общества, свободы творчества и прочих благоглупостей, о которых вещают со сцен TED евангелисты IT-компаний. Это и возможность свободы террора. Прогресс применяется террором быстро и находчиво. «Деньги и банковские спекуляции, информационные технологии и достижения аэронавтики, зрелищный эффект и промежуточные сети; террористы ассимилируют все достижения современной глобализации, не меняя курса на разрушение», — говорит Ж. Бодрийяр.
Теперь зададимся вопросом: а кто конкретно производит этот массовый поток видеопродукции из Сирии? Это ведь точно не тот известный в России боевик-международник, уничтоженный в Алеппо, который старался превратить себя в медиазвезду — регулярно бился в истерике на камеру, призывая «джихад делать» и «кафиров мочить иншалла».
Представим картину: продвинутый молодой человек, хорошо владеющий программами видеомонтажа, усердно обрабатывает съёмку очередного убийства. Создаёт заставки со всевозможными эффектами, накладывает звуковой фон, субтитры, которые подготовил переводчик. Заливает видео на сайты, распространяет ссылки через Твиттер. Пишет отчёты — без отчётов никак.
Кто он? Как устроено его сознание, этого монтажника на подхвате у террора? Где он находится? В Турции, в тренировочных лагерях? Вряд ли. Дома — в качестве хобби? Тоже вряд ли: видео производится в промышленных масштабах и регулярно. В какой-то веб-студии, и точно не в сыром подвале. Оставим в стороне его убеждения, но понимает ли он, по крайней мере, на кого работает?
Но ведь таких людей многие десятки тысяч. Это все производственные цепочки, обслуживающие индустрию террора: кто-то должен «передать флешку», как сказали бы на Кавказе; кто-то — обучить видеомонтажу, кто-то — исполнить нашид, кто-то — записать его и т.д. Всё в целом и есть «машина зрения», описанная философом и архитектором Полем Вирильо. Он заметил за терроризмом «атавистическую двойственность»: скрытность и в то же время стремление к ясности, видимости, доступности всего.
В эту машину люди не просто вовлекаются. Своим масштабом она делает насилие словно бы оправданным в их глазах. Если смерть миллионов стала статистикой, то видимая смерть, доставленная на экраны ноутбуков по всему миру, — это шоу; а видимая смерть тысяч — лишь наглядное извещение о новом порядке.
Видимость и близость убийства делают его обыденным. А обыденность убийства, которое возводится в правило, помещается в рамку онлайн-плейера, снабжается в углу флагом ИГИШ, превращается в «произведение», — легитимизирует, узаконивает его: для тех, кто сочувствует убийцам.
Изобретение так называемого публичного взгляда на Западе Вирильо возводит к Великой французской революции. Тогда страсть к «всевидению» проявилась в демонстративных казнях, а горожан вовлекал общий процесс следствия в отношении всех и каждого. «Озабоченность освещением» в годы террора, скорее всего, стала кульминацией визуальной культуры Запада, которая вдруг обернулась неожиданной стороной.
Сегодня мания видимости, извлечения на свет, разглядывания, выставления напоказ поворачивается новой стороной ещё раз — она используется террором против самого Запада в целом.
Не только у визуальной культуры с «Ютубом» такой высокий вирусный эффект, что они заразили фундаментализм и переформатировали его. Бодрийяр был прав лишь наполовину, когда утверждал, что телевидение индуцирует теракты. Верно и обратное: это фундаментализм заразил собой самый нерв современности, который начинается в видеокамерах миллионов смартфонов и заканчивается на видеохостинге.
В итоге террор интегрируется в ткань повседневной жизни – как то, что случается, «бывает». Да, это необычно, это экзотические случаи, — но лишь одни из множества тех, которые в изобилии рассыпаются по социальным сетям. И сама съёмка насилия, просмотр таких кадров становится не уделом террора, не его профильным занятием, а всего лишь жанром, который перенимают внешние наблюдатели из любопытства (притягательность зла) или из желания быть первым. Это больше не исключительный взгляд подельника, а часть публичного взгляда. Террор освоил инструменты массовой культуры, но и массовая культура освоила повадки террора.
В антиутопии Терри Гиллиама «Бразилия» после взрыва в ресторане гости за соседними столами ахают, но продолжают ужинать, а место убийства официанты отгораживают ширмой. В наши дни гости, конечно, выбегут, но кто-то всё же наведёт за ширму камеру телефона.