Узнать и полюбить Булгарина. "Видок Фиглярин" как идеолог русской мифологии

История культуры – это не только история классических произведений и их создателей, но и тех, кто так в классики и не прорвался. Культура вбирает в себя творческую повседневность, а она, как давно известно, полна и сора, и пустых бутылок, и тягостных раздумий. А еще она полна призраками тех неупокоенных душ, которым никак не найдется место ни в прибранном школьном классе литературы, ни в пыльном кабинете ученого, ни на плакатах агитаторов от искусства.

Одним из обладателей таких душ-беспризорниц является несчастный счастливец Тадеуш Булгарин, поляк по рождению, полузабытый русский писатель и журналист. Большинству он известен как Фаддей Венедиктович, а Пушкин и вовсе дразнился Видоком Фигляриным. Мятется-мается Фаддей, колеблет если не треножники, то ящики для доносов, да все не упокоится.

Он был блестящий политический полемист, демиург, агитатор, а мы его все за шута-неудачника держим. Немудрено, что большинство придуманных им политических мифов до сих пор не дают покоя им же сконструированному «народу» и его передовому опозиционно-просвещенному отряду «интеллигенции». Никак не сложат оружие ни «либеральные шайки» [2, с. 441], ни полчища «охранителей». Пожалуй, мы так и будем продолжать жить в этих мифах, пока не выберемся наружу. Proszę o pomoc, pan Tadeusz!

Фаддей Венедиктович Булгарин (1789-1859) родился в Минской губернии, служил в польской армии, воевал в Испании в корпусе маршала Удино армии Наполеона, участвовал в знаменитой переправе через Неман, а затем весь свой талант и энергию положил на алтарь правительственных интересов Российской империи, завоевавшей его любимую родину. Дружил с доброй половиной декабристов – а пятерых повесили, лучший друг – Грибоедов [7, с. 99] – погиб страшной смертью, а ему надо было писать о том пояснительную записку, кто и как на его смерть реагирует, и что при том говорят [2, с. 362-363]. Пушкин, тот самый Пушкин, которому в годы юности поэта благоволил Булгарин – и он его не понял, обидно высмеивал.

«Мы объявляем правила здравомыслящей словесности, мы защищаем требования и указания вкуса и русского языка, обличаем пристрастие и ложь, снимаем маску с невежества и высокомерия, возвращаем права русской истории и великим мужам ее, без милосердия искажаемым в мнимых исторических романах» [2, с. 440], - такой видел Булгарин свою роль в истории русской журналистики и – берите выше – словесности.

Каждое слово в этой фразе имеет вариацию толкования прямо противоположного – у современников и потомков всегда были претензии и к «вкусу» Булгарина, обличали его и во «лжи», а «невежество» и «высокомерие» вполне могли быть отнесены к его собственным произведениям о России. «Исторические романы» Булгарина к самой истории имели малое отношение, но со всем хитроумием автора-политолога тиражировали один миф за другим.

Все это можно было бы забыть, а если и вспомнить, то с усмешкой, если бы не одно но. Эпистолярное наследие Булгарина содержит массу интереснейших нюансов, помогающих раскрыть все его старания в адрес правительства. И эти старания позволили сформировать ту мифологию, которая многими сейчас принимается за привычную реальность. «Народ», «либералы», «интеллигенция» - все эти социальные клише и являются теми конструкциями, над которыми так плодотворно потрудился Фаддей Венедиктович.

Булгарин сильно не угодил Пушкину, его репутация журналиста-шпиона стала притчей во языцех. К булгаринскому наследию обратились только в начале 90-х XX века, на волне ревизии советского литературоведения. Тогда же был большой соблазн поддаться ереси отрицания и белое назвать черным, а черное – белым.

- Ругали Булгарина? - А мы похвалим! - Агент охранки, говорите? - А вот и нет!

Эта непродуктивная ситуация многим затмевала глаза, заставляя критиковать и тех, кто действительно старался не обелить Булгарина, но разобраться в его творческом наследии. Своеобразный перелом в отношении к литератору-изгою наступил после публикации в 1997 году А.И. Рейтблатом писем и агентурных записок Ф. В. Булгарина в III Отделение [2]. «За этими документами стоит типичная для времени просветительская программа воздействия на правительство — программа не политическая, а социальная, предметом которой является не форма правления, а общественная жизнь. Николаевское правительство было заинтересовано в таких анализах: оно стремилось уяснить себе истоки и причины возмущения и принять превентивные меры», - справедливо отозвался журнал «Новый мир» о выходе этого сборника [5].

Булгарин был, вероятно, первым PR-менеджером русской словесности: идеологом и пропагандистом, указавшим особую роль русской литературы как орудия массовой коммуникации для распространения правительственных идей благонадежности и стабильности. Если бы под его рукой оказался кинематограф или паче чаяния телевидение, он, конечно, обратился бы к этим священным гаубицам современного мифотворчества. Об интернете, само собой, он даже и не мечтал. Но в его время была литература – быстро развивающаяся, та самая, которую скоро назовут «русской классической», а тогда – в 20-30-х годах позапрошлого столетия – многими всерьез не воспринимавшаяся.

Рассуждения Булгарина о роли литературы как орудия пропаганды, изложенные в знаменитой записке «О цензуре в России и книгопечатании вообще» (середина мая 1826), составляют, вероятно, золотой фонд истории русского политического PR. «Силою невозможно остановить распространение идей, подобно как корабля на ходу, при сильном волнении: можно снять флюгер, указующий направление ветра, но этим невозможно переменить ветра. Напротив, искусное управление парусами и рулем даже вопреки ветру выведет корабль мимо опасных мест к желаемой пристани.

Чтобы управлять общим мнением, надобно знать его стихии или элементы». [2, с. 45].

Идеи, - это, конечно, демократическое свободомыслие. Корабль на ходу, при сильном волнении – последствия декабрьского мятежа 1825 г. Управлять общим мнением – значит создать благоприятную среду для власти нового монарха, императора Николая Павловича.

Рассуждения Булгарина не просто интересны, они чрезвычайно актуальны и для нашего времени: в 2012 году хватает своего «декабризма-2011».

Все общество по отношению к общему мнению Фаддей делит на четыре группы: Знатные и богатые люди, среднее состояние, нижнее состояние, ученые и литераторы.

Для каждой сословной категории Булгарин предлагает правительству свою схему взаимодействия в публичном пространстве. «Знать» необходимо «перевоспитать, убедить и дать настоящее направление их умам» [2, с. 46], - по мнению автора записки, это самое простое. Для «среднего состояния» необходимы «два средства: справедливость и некоторая гласность» [2 с. 46]. Путем манипуляций с доступностью информации Булгарин обещает создание общего мнения, которым впоследствии легко будет управлять посредством тайных пружин [2, с. 47].

Для нижнего состояния еще не было придумано клише «простой народ», поэтому Булгарин совокупно всех и перечисляет: мелкие подъячие, грамотные крестьяне, мещане, деревенские священники и вообще церковники. Особое место в своей конструкции он уделяет раскольникам, называя их «важным классом». Нижнее состояние, по мнению Булгарина, читает весьма много.

И теперь, внимание! – вот он, золотой ключик любого пропагандиста: «нет другой возможности совершенно овладеть их умами, кроме как силою убеждения». А далее и вовсе гениально: «Магический жезл, которым можно управлять по произволу нижним состоянием, есть Матушка Россия. Искусный писатель, представляя сей священный предмет в тысяче разнообразных видов, как в калейдоскопе, легко покорит умы нижнего состояния, которое у нас рассуждает более, нежели думает» [2, с. 47].

«Литераторам» в построениях Булгарина уготована особая роль. Не с его ли подачи взяли моду российские правители встречаться с «деятелями культуры»? По крайней мере, «ласковый прием» Государем Императором И.А. Крылова, по мнению Булгарина, на российскую литературную публику произвел впечатление более значительное, чем «какое-нибудь важное пожертвование в пользу наук и учебных заведений» [2, с. 47]. Конечно, публичная ласка действенней бюджетных обременений, если речь идет о «благонадежности». Чтобы сладить с этим бойким классом, надо не много хлопот, считал Булгарин: «главное дело состоит в том, чтобы дать деятельность их уму и обращать деятельность истинно просвещенных людей на предметы, избранные самим правительством, а для всех иметь какую-нибудь одну общую, маловажную цель, например, театр, который у нас должен заменить суждения о камерах и министрах» [2, с. 47-48].

Литераторы и писатели, по мнению Булгарина, необходимы для удаления из общества самого духа свободомыслия, которое он целиком и полностью связывал со знаменитым Лицейским духом, так почитаемым Пушкиным. «Первое начало либерализма и всех вольных идей имеет зародыш в религиозном мистицизме секты Мартинистов, которая в конце царствования императрицы Екатерины II существовала в Москве» [2, с. 105]. Истребить это «либеральное» влияние на общество и тем более на не окрепшую умами молодежь можно с помощью писателей: «Для истребления Лицейского духа в свете должно, во-первых, употребить благонамеренных писателей и литераторов, ибо все это юношество льнет к словесности и к людям, имеющим на оную влияние» [2, с. 107].

Как же чудно это звучит: «маловажная цель, например, театр» или «употребить благонамеренных писателей». Поэт, истинный Гораций от Public relations.

Лицеисты вообще – народ весьма коварный, как видно из записки «Нечто о Царскосельском лицее и о духе оного». Он с легкостью разоблачает их явно неблагонамеренную лексику: «верноподданный значит укоризну на их языке, европеец, либерал – почетные звания» [2, с.105]. Тогда же еще, когда русский патриотизм не стал государственной доктриной, Булгарин проявления русского патриотизма, равно как и умение «толковать о конституциях, палатах, выборах, парламентах» [2, с. 105] относит все к той же тлетворности Лицейского духа.

Обе эти записки Булгарин подавал в 1826 году, когда проходило следствие по известному делу. Конечно, он не мог не тревожиться за судьбу свою собственную, поэтому его рвение было особым. Доклад, аналогичный булгаринскому, подавал и Пушкин. «Не одно влияние чужеземного идеологизма пагубно для нашего отечества; воспитание, или, лучше сказать, отсутствие воспитания есть корень всякого зла», - не без определенной смелости писал поэт [9, c. 31]. Но это свободомыслие и предопределило судьбу этого послания: суждения, в нем высказанные, никакого практического развития не получили. Власть по-разному отреагировала на послания Пушкина и Булгарина. «Программа Пушкина оказалась для нее неприемлемой; программа Булгарина в большей степени (хотя и не во всем) соответствовала ее видам. В ней обрисовывались контуры концепции “консервативного демократизма”, близкого будущей “официальной народности” Уварова», - справедливо отмечает В.Э. Вацуро [5].

В литературе Булгарин видел преимущественно средство исправления нравов в духе, необходимом для правительства и лично Государя Императора. Для него это был инструмент, мощный и действенный, с помощью которого необходимо «действовать на народ, давая ему нравственное и политическое воспитание и направляя его к цели, намеченной правительством» - считает исследователь С.В. Удалов [10, с 82].

Едва ли не прототип современного таблоида на службе официальной идеологии описывает Булгарин в письме А.Х. Беккендорфу (ноябрь 1837): «Мы всегда редактировали «Северную пчелу» в духе правительства и стремились направить мнение публики к благой цели. Действуя в этом направлении, мы трактовали порой серьезные темы в легкой и занимательной манере, что обычно нравится публике и привлекает читателей, вместе с тем мы были вынуждены применяться к вкусу этой публики, давая юмористические статьи, очерки нравов и литературную критику, дабы оживить газету, которая не может существовать, не представляя своим читателям статей злободневных» [2, с. 434].

Когда же случались времена немилости, - а они случались, - тогда Булгарин не брезговал и откровенными доносами на литераторов-конкурентов: «Мы терпели долго и безропотно. Ныне же … осмелились обратить внимание правительства на обстоятельство, которое может ему показать, кто мы и кто наши противники. Это не донос, а явная честная жалоба, вопль о правосудии» [2, с. 442].

В лучших своих романах – «Дмитрий Самозванец» (1830) [3] и «Мазепа» (1843) [4] Булгарин развивает ряд мифов, которые искусно вплетает в создаваемую им беллетризованную историю, полную румяных молодцов, писаных красавиц и грязных подлецов. Писатель пишет о том, чем, вероятно, владел искуснее всего: об интригах, интриганах, коварном коварстве и тайных злодеях, которые хотят погубить Россию. «Явление Самозванца было следствием великого замысла Иезуитского ордена, сильно действовавшего в то время в целой Европе к распространению Римско-католической веры. Это мнение самое вероятное и основано на многих исторических доказательствах» [3, с. 4], - пишет он в предисловии к роману о событиях первого десятилетия XVII века. Вносит Булгарин и свой посильный вклад в формирование «официальной народности», рассуждая о политических особенностях русского общества, современного действию романа: «вся политическая добродетель состояла тогда в беспредельной, беспрекословной преданности Царю, к православной вере и к Отечеству; премудрость в точном исполнении царской воли» [3, с. 8]. Вообще все русское предстает в достаточно неприглядном свете: «вся ученость тогдашних русских состояла в том, чтобы знать наизусть Св. писание» [3, с. 6]. Цинично тогда, и вместе с этим современно сейчас звучит пассаж о крестьянстве: «ныне русский крестьянин знает больше вещей и слов… в некоторых местах многие из них переменили образ жизни, узнали чай, обулись в сапоги и живут в светлых избах» [3, с. 7].

Булгарин рисует очень простой и понятный мир. Простой народ – наивный и податливый. Царь добр и милостив. Все зло от зарубежных агентов. Такой же бесхитростно-доступной видит автор и главную цель романа, не скрывает ее: «нравственная цель моего романа есть … что государство не может быть счастливо иначе, как под сенью законной власти, и что величие и благоденствие России зависит от любви и доверенности нашей к Престолу, от приверженности к Вере и отечеству» [3, с. 10]. Вопрос о том, куда, собственно, могла исчезнуть эта священная связь народа и власти, автору задавать не приходится. Понятно, что в том виде, в котором описывает ее Булгарин, этой связи просто не существовало. Потому и требовалась доктрина «официальной народности», в формировании которой Булгарин принимает активное самодеятельное участие.

Художественный мир «Мазепы» очень близок к миру «Дмитрия Самозванца». Да и сам Мазепа в своем таланте коварства, хитроумия и проницательной подлости вряд ли уступит мнимому царевичу. «Мазепа был одним из умнейших и ученейших людей своего века. И чтобы быть великим мужем, ему не доставало только - добродетели!» - авторская характеристика в самом предисловии настраивает восприятие читателя на нужный лад [4, с. 5].

Но отказать совершенно Булгарину в определенном воздействии на русскую литературу – это было бы, конечно, погрешить против истины. Он задал тон всему историческому роману «охранительного направления», которое было очень популярным, а приверженцы его – плодовиты. Это направление внесло свой вклад в тиражируемую весь XIX век «русскую мифологию» настолько удачно, что сейчас это идейное построение стало восприниматься как реальность, к которой обращаются современные полемисты и идеологические конструкторы новой «русской доктрины». «И мемуаристика, и русский исторический роман активно сотрудничают в создании специфического мифологического нарратива» [8, с. 434] – отмечает Е.Н. Пенская, говоря о развитии исторической литературы 1820-30-х гг.

Следует обязательно отметить и роль Булгарина в становлении исторического сознания в формировавшейся русской литературе. Ни в коей мере нельзя отнять или приуменьшить его талант рассказчика, сочинителя. «Воспоминания об Испании» (1819) внесли свой очевидный вклад в развитие русского исторического повествования. Историзм Булгарина в этом произведении состоит в сложном переплетении современных событий и древней истории [1, с. 227], стремлении показать дух нации с помощью этого исторического развертывания. «Вырастая из мемуарной прозы, опираясь на автобиографическую канву, военный рассказ Булгарина в то же время стремится обрести типизированный, универсальный характер. Отчетливое движение от автобиографии к типизации проявлялось в объективации повествования», - такую оценку развитию творческого метода Булгарина дает Н.Н. Акимова [1, с. 231].

Да и что вообще было бы, не стань тогда Булгарин заложником своей собственной судьбы? Куда бы применил он свой кипучий талант, и какую Россию мы увидели бы сейчас, если бы не его хитроумные потуги восславить Империю и Монархию?

Он был почти революционер, но жизнь научила его ненавидеть революции. О своих братьях-поляках, участниках антиправительственных выступлений, он отзывался как о безумных выступлениях неопытных молодых людей [6, с.17]. Он старался быть проводником польской культуры в России, считая, что поляки не меньше других народов приспособлены славить русского царя.

Тонкие булгаринские хитроплетения вокруг персоны Пушкина, несомненно, отмечены незаурядным талантом склочника: «Когда ум и дарование его были еще молоды и мягки, никто не старался ему указать истинного пути. Когда же он окреп в своих заблуждениях и привык к кривой дороге, то считал всякое замечание оскорблением и отвечал на критики насмешливо, колко и обидно. таким образом кончил он свое поприще, не произведя ничего истинно достойного тех дарований, которые получил свыше, не обработав их трудом, не усовершив учением и размышлением» [2, с. 440].

Пройдя через все жизненные невзгоды, взлеты, падения и новые взлеты, служа идеям, которые придумывал на ходу ради собственного благополучия – какой моральный урок он дает нам, своим потомкам, а так же какой пример указывает в настоящем? Сколько современных талантов, сейчас, в 2012 году, окончательно и бесповоротно перешли на служение не искусству и истине, но стороне очевидно противоположной? Сколько мифов, рожденных когда-то от безысходности шатавшейся власти, теперь считаются едва ли не главной русской исторической истиной?

Воистину, плодятся новые Мазепы: и чтобы быть им великими мужами, не хватало только добродетели!

Примечания:

1. Акимова Н.Н. Ф.В. Булгарин в литературном контексте первой половины XIX века. Диссертация… доктора филологических наук. – СПб.: РГПУ им. А.И. Герцена, 2003. – 459 с.

2. Булгарин Ф.В. Видок Фиглярин: Письма и агентурные записки Ф. В. Булгарина в III отделение. Сост. А. И. Рейтблат - М.: НЛО, 1998. - 722 с.

3. Булгарин Ф.В. Дмитрий Самозванец. Исторический роман. – М.: Фирма «Кронос», 1994. – 512 с.

4. Булгарин Ф.В. Мазепа. Повести. – М.: Фирма «Кронос», 1994. – 416 с.

5. Вацуро В. Э. Видок Фиглярин. Заметки на полях “Писем и записок” // Новый мир. 1997. №7 // http://magazines.russ.ru/novyi_mi/1999/7/vacuro.html

6. Глушковский П. Ф.В. Булгарин: эволюция идеологических и политических воззрений. Первая половина XIX в. Автореферат дисс. … кандидата исторических наук. - М.: РГГУ, 2012. – 25 с.

7. Нечкина М.В. А. С. Грибоедов и декабристы. Изд. 3-е. М., «Худож. лит.», 1977. - 735 с.

8. Пенская Е.Н. Русский исторический роман XIX века // Историческая культура императорской России: формирование представлений о прошлом: коллект. моногр. в честь проф. И.М. Савельевой / отв. ред. А.Н. Дмитриев; Нац. Исслед. ун-т «Высшая школа экономики». – М.: Изд. Дом Высшей школы экономики, 2012. – 551 с.

9. Пушкин А. С. О народном воспитании // Пушкин А. С. ПСС: В 10 т. — Л.: Наука, 1977—1979. Т. 7. Критика и публицистика. — 1978. — С. 30—35.

10. Удалов С.В. Теория «официальной народности»: механизмы внедрения // Освободительное движение в России: межвуз. сборник научных трудов / Под ред. Н.А. Троицкого. – Саратов: Изд-во Саратовского университета, 2006. – Вып. 21. – с. 77-85.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67