Носят ли сегодня рассуждения о суверенитете сугубо абстрактный характер? С одной стороны, ответ: конечно, да. Планов оккупации, откровенного (военного) нарушения суверенитета, строго говоря (и искренне надеюсь), нет. Строительство новых, устойчивых в долгосрочной перспективе международных союзов и, следовательно, делегация на наднациональный уровень существенной части суверенных полномочий, изменяющая конфигурацию евразийского политического пространства, в реалистичной системе координат не рассматриваются. С другой стороны, ответ: конечно, нет. Прикладной (и при этом многоуровневый) характер исследования проблематики суверенизации вполне очевиден. Для таких территорий, как, например, Южная Осетия и Абхазия, он связан с международным признанием или непризнанием независимости. Для Тбилиси вопрос южноосетинского и/или абхазского суверенитета представим в классических категориях "легитимного права на насилие на собственной территории". Для Тбилиси и Москвы данная ситуация проблематизируется уже на другом уровне - в пространстве вторжения во внутренние дела через поддержку сепаратистских движений, но в то же время она представима как часть более общего процесса десуверенизации, свидетелями, а порой и активными/пассивными участниками которого мы - представители экспертного сообщества - выступаем.
На самом деле, несмотря на долголетие (без малого триста шестьдесят лет) и относительную устойчивость, концепт суверенитета постоянно испытывает угрозы и вызовы, связанные с ограничением универсальности своего применения. Суверенитет - исторически конкретное, глубоко контекстное явление. Но остается ли оно таким? Если нет, то каким именно эволюционным и/или революционным изменениям подвержено? Насколько отрицание суверенитета, трактуемое в максимально возможном количестве вариантов своего применения, описывает динамику десуверенизации как объективного фактора, определяющего современное мироустройство?
Десуверенизация относительно новый концепт политологии и теории международных отношений. Новизна и отсутствие устоявшегося понимания того, что выступает основополагающим и определяющим в этом концепте, предопределяет создание ситуации, при которой в сам термин вкладывается различный/разный смысл. Если информация - степень снятой неопределенности, то (не)известная мера неопределенности способствует формированию множества дискурсивных практик, не только разрешающих, но и стимулирующих отход/отказ от (мега)нарратива "суверенитет".
Три направления
Эволюция суверенитета является исторически обусловленной. Вестфальская конфигурация фиксировала территориально ориентированную организацию политического пространства и государственно-центристский подход к системе международных отношений. Прежде всего, это означало необходимость восприятия [суверенного] государства в качестве специфического, (вне-)классового способа организации практик человеческой жизни. Во-вторых, директивную установку на определение "перечня" функций, прежде всего контрольных, государства, понимаемого как вид общественно-политического союза, сообщества, успешно претендующего на монополию легитимного насилия в рамках определенного пространства.
Ставшее в определенной степени "традиционным" понимание десуверенизации как процесса, "объединяющего" следующие "направления": прямое или косвенное нарушение суверенитета, универсализация прав человека и прав нации на самоопределение, становление наднациональных институтов и норм, методологически нивелирует возможности системного исследования процесса "размывания" (Цыганков), "выдалбливания" (Бузан), "выветривания" (Пятигорский) или "размягчения" (Богатуров) суверенитета.
Перечисленные выше составляющие десуверенизации могут быть выделены и проиллюстрированы примерами локальных дискурсивных практик, которые, в свою очередь, выступают динамически устойчивыми индикаторами теоретических построений, претендующих на доминирование при конструировании индивидуальных и коллективных субъектов политических отношений. Другими словами, следует обратить внимание на положение, заключающееся в том, что не только и не столько акторы создают "текст", сколько "текст" формирует актора как политического субъекта. В контексте анализируемых в настоящей работе проблем это означает то, что субъектность имеет под собой дискурсивную основу. Вне дискурса нет политической субъектности. Таким образом, появляется возможность постулировать дискурсивный характер суверенитета. Строго говоря, это даже фиксирует определенную зависимость от дискурса, поскольку последний устанавливает применимость дискурсивных практик отношений.
Прямое или косвенное нарушение суверенитета
Под десуверенизацией понимается открытое нарушение суверенитета, насильственное вторжение, смена (государственного) строя или политического режима. В качестве отправного "определения" следует предложить конструкцию, разработанную Г.Павловским (2003) для описания политики военной агрессии англо-американской коалиции в отношении независимого государства Ирак:
" Мы должны иметь в виду, что в любом варианте, при любом отношении к политике Соединенных Штатов перед нами формируется механизм десуверенизации. Механизм изменения государственного строя в стране извне, внешними силами. И здесь надо прямо сказать, что для России, левой, правой, центристской, это абсолютно неприемлемо. Россия включается и далее будет включаться в мир, но совершенно понятно, что любые российские администрации будут всеми средствами блокировать работу механизма десуверенизации. Носители этого механизма, институты, которые являются носителями этого механизма, будут безусловно за пределами политической терпимости любого российского руководства. Российское общество никому не дает мандата на изменение государственного режима в стране. Это абсолютно нерусская идея. В этом смысле ряд самых разных стран, западных и восточных, по одному этому признаку попадет в особую группу, ту же группу, что и Россия. То есть для них этот вариант неприемлем ни при каких обстоятельствах, ни при какой ориентации".
На евразийском пространстве актуализация категории "суверенитет" в узко политическом плане совершенно не зависит от направления вектора интеграционных (Белоруссия, Казахстан) или дезинтеграционных (Азербайджан, Грузия, Молдова, Украина) процессов. Во всех случаях требуется теоретическое обоснование созидательного или разрушительного отхода от феноменов классического суверенитета (Соловьев, Новиков, 2006) и, следовательно, традиционной "вестфальской картографии":
" Мы с уважением относимся к принципу территориальной целостности. Но пока эта целостность применительно к Грузии скорее возможное состояние, чем политико-правовая реальность. Исходная юго-осетинская позиция базируется на не менее признаваемом международным сообществе принципе - праве на самоопределение". Цитата Михаила Камынина, официального представителя МИД РФ, 1 июня 2006 г.
Универсализация прав человека и прав нации на самоопределение
" Мы становимся свидетелями перехода от "права государства" к "гуманистическому праву" или праву гражданского общества, в котором соблюдение прав человека становится одним из важнейших, если не самым важным приоритетом. Следует отметить, что одновременно мы наблюдаем и ослабление принципа суверенитета государства. Действительно, все государства, подписавшие Европейскую конвенцию по правам человека, признали приоритет ее положений над своими национальными правовыми нормами и свою подсудность Европейскому суду по правам человека... Рассматривая современную ситуацию, можно констатировать, что старое международное право, в основе которого лежал принцип нерушимости суверенитета и невмешательства во внутренние дела государств, уже не отвечает реалиям сегодняшнего дня. Это право, кроме всего прочего, было порождено биполярным разделением мира, реалиями Ялтинских соглашений, которые постепенно уходят в прошлое. На смену ему, скорее всего, должны прийти новые принципы, основанные на ограничении суверенитета в пользу соблюдения прав человека. Важно при этом, чтобы приоритет прав человека не использовался как ширма для реализации совсем других задач. Наконец, необходимо прийти к консенсусу относительно того, кто может принимать решения о целесообразности нарушений суверенитета с целью защиты человеческих прав". (Сунгуров, 2000).
Становление наднациональных институтов и норм
" Типичный дискурс десуверенизации, сильно и хорошо отыгранный в украинскую предвыборную кампанию. Логика его такова: у нас плохое, несправедливое государство и никчемный политический класс. Следовательно, государство нужно если не упразднить, то сильно ослабить, часть ключевых функций управления вынести за пределы страны... За отказ от управления на собственной территории и, как следствие, за отказ от участия в мировой экономической и политической конкуренции страна включается в общеевропейскую экономическую систему, но ровно на тех ролях, которые ей будут отведены проектировщиками этой системы... Главное, от чего избавляется местная администрация - от необходимости проектировать страну" (Нуреев, 2005).
Очевидно, что восприятие концепта десуверенизации в приведенных примерах маркируется негативными оценками и коннотациями. Консервативная "ориентация" на государственный суверенитет представляется в качестве некоторой универсальной опоры, а верность и преданность веберовской "монополии легитимного насилия" требует неизменности и непоколебимости суверенитета как предельно предсказуемого политического института.
" Вестфальскую систему атакуют по двум направлениям. Во-первых, права человека и права нации на самоопределение противопоставляются принципам государственного суверенитета и территориальной целостности. Во-вторых, национальные государства упрекают в неспособности обеспечить эффективное управление в условиях глобализации... Чем чреват первый подход, известно: достаточно вспомнить распад СССР и Югославии. Возможно, именно этот трагический опыт способствовал тому, что сейчас опаснейшая тенденция, ставящая под сомнение принцип суверенитета и способная, в частности, уничтожить единую российскую государственность, в значительной степени преодолена. Правда, говорить о том, что центробежные силы в России утратили свою динамику, преждевременно... Существует и второе направление наступления на Вестфальскую систему: национальные государства, мол, не способны обеспечить эффективное управление в условиях глобализации. Дескать, мешают застарелые территориальные инстинкты национальных государств. В связи с этим выдвигается идея управления по сетевому принципу и построения по тому же принципу организаций, призванных решать глобальные проблемы... Идеологи "сетевых структур" признают, что "новое мышление" не застраховано от серьезных просчетов. Но это, по их мнению, "необходимая цена, которую приходится платить"... Иными словами, с точки зрения такой идеологии "под снос" предназначено все: Вестфальская система, государственные суверенитеты, территориальная целостность и, следовательно, сложившаяся система международного права. И все это окажется той необходимой ценой, которую надо платить" (Зорькин, 2004).
Неоднозначность и противоречивость складывающихся в начале XXI века новых правил международной конкуренции оказываются, таким образом, за пределами предельно инерционной системы национально ориентированного переосмысления динамики современных межгосударственных отношений.
С методологической точки зрения смешивание трех совершенно разных процессов не является оправданным. На это неоднократно указывал В.Иноземцев, одна из последних работ которого (2006) была посвящена несостоятельности концептуальных построений, лежащих в основе монографического труда А.Кокошина "Реальный суверенитет в современной мирополитической системе". Более того, наличие жестко сконструированной связки "глобализация - десуверенизация - демократизация", часто встречаемой в работах сторонников идеологемы "суверенная демократия", в значительной степени ограничивает возможности теоретического объяснения и обоснования десуверенизации. В поиске закономерностей и взаимозависимостей, объективный характер которых, однако, требует доказательной базы и многофакторной верификации, искажается восприятие содержательной компоненты суверенитета как индивидуального феноменологического объекта.
В этой связи необходимо обратить внимание на то, что в отличие от дискурса "текст суверенитета" понимается как не только интерпретирующая, но и моделирующая реальность субстанция, имеющая свое начало и, соответственно, свой конец. В этом плане лотмановская "интертекстуальность" помогает не только "выражать", но и "отграничивать", и "структурировать". Обозначение рамок взаимодействия и условий диалога между "текстами" (вос)создает производные дискурсивных практик, которые, в свою очередь, могут быть как "внетекстовыми", так и абсолютно обусловленными конкретными (во времени и пространстве) политическими факторами. В этих условиях, во избежание ненужного упрощения и, таким образом, исключения "сообщений", субъективно кажущихся/воспринимающихся внесистемными, возникает потребность своеобразного возвращения к "самому началу", т.е. к этапу наблюдения за феноменологическим объектом "суверенитет". Возникает потребность в установлении механизмов взаимосвязи и взаимовлияния между феноменом и условиями проявления дискурсивных практик.
Четвертая стадия
Ограничение тремя "направлениями" не позволяет в полной мере объективно анализировать внутреннюю структуру эволюции суверенитета и предопределять характер взаимоотношений государств при формировании институтов международного сотрудничества и соперничества. Причиной создания такой ситуации является нарушение целостности процедур применения методологического инструментария. Три стадии анализа, в частности: фиксирование феноменов десуверенизации, определение симптомов (по А.Д.Богатурову) и синтез их на уровне формирования тенденции "размывания" суверенитета (по П.А.Цыганкову), как правило, не дополняется рассмотрением противоречий, предопределенных обозначенной тенденцией. Собственно тенденция предполагает движение в каком-либо определенном направлении, но не обязательно означает непрерывный и (прямо)линейный процесс. Кратко рассмотрим все четыре стадии.
Десуверенизация: феномен
Первая стадия анализа десуверенизации предполагает максимально полное рассмотрение тех изменений, которые происходили и происходят с суверенитетом. В отличие от привнесения "традиционных" классификационных ограничений, разбивающих некую общность на группы (и/или классы), в той или иной степени [контрастно] противопоставляемые друг другу, рассматриваемое политическое пространство непредставимо в категориях "центра". Дихотомическая пара "суверенитет - несуверенитет" подразумевает, что любое "положение", не совпадающее с абсолютным, оказывается несуверенитетом. Среднего/центрального положения с его собственными [политическими] "правыми" и "левыми", "либеральными" и "консервативными" не существует. Десуверенизация оказывается процессом, включающим любое "отклонение" от абсолютной нормы, канона.
В таких условиях десуверенизация может и должна пониматься как:
Феноменов и проявлений феноменов оказывается неограниченное множество. В своем феноменологическом пространстве, включающем все действительные и возможные идеи и подходы, концепты суверенитета и несуверенитета фиксируются исключительно с позиций наблюдения их употребления. Это, в свою очередь, предполагает выделение трех последовательных функций, принципиально важных для будущего анализа дискурсивных практик: 1) собственно процесс употребления понятия, 2) определение условий его употребления, 3) обнаружение тех, кто выступает употребителями. Данный тезис великолепно развивается А.Пятигорским, одна из недавних работ которого имеет более чем показательное название - "Национальный суверенитет как объект феноменологии".
Следует осознавать, что наблюдение употребления не является пассивным и самостоятельным. Наблюдение употребления составляет активный фактор динамики смысла и в значительной степени предопределяется последующим дискурсом, вне которого, как было определено выше, нет политической субъектности.
Десуверенизация: симптом
Феноменологическое пространство подвержено объективной редукции в зависимости от способа мышления о нем и постепенно сужается до ограниченного количества парадоксов (или даже нелепостей). Хотя, пожалуй, корректнее использовать термин "симптомы". Симптоматический анализ построен на выделении существенных сторон политического процесса или явления и проведении сравнительного анализа феноменологических объектов "до" и "после" фиксирования симптомов-признаков. Сравнение реалий изменения суверенитета постсоветской Евразии проводится, как правило, с эпохой биполярности.
Симптомов десуверенизации, понимаемой как сопутствующего по отношению к глобализации процесса, по А.Д.Богатурову (2006) четыре и они следующие:
Самыми трудными в методологическом плане оказываются два теоретических "конгломерата" современного суверенитета: единость - единственность и множественность - многообразие. Каждый внутренне единый суверенитет - единственный в своем роде. Множественность подразумевает а) отсутствие одного суверенитета, универсальность которого признаваема всеми и является неизменной вне зависимости от моментов фиксирования симптомов-признаков, б) наличие многообразных суверенитетов. Следовательно, подобная двойственность противопоставляется некоему единому принципу деконструкции суверенитета/суверенитетов.
Десуверенизация: тенденции
Продолжая мысль о симптомах, П.А.Цыганков (2006) формулирует возможность выделения двух групп признаков: признаки-измерения и признаки-тенденции. Тенденции характеризуют эволюцию измерений. В рамках изучения десуверенизации нас интересует тенденция размывания суверенитета, выступающая своего рода синтетическим образованием указанных выше симптомов. Другими словами, если на стадии перехода от феноменологического к симптоматическому анализу использовалась редукция, то на стадии фиксирования тенденций изменений суверенитета применяется синтез.
На основе проведенного анализа, вследствие, прежде всего, возрастающей "проницаемости" межгосударственных границ и ослабления традиционных функций государства, эрозия суверенитета представляется очевидной. Конечно, тенденция, строго говоря, предполагает движение в каком-либо определенном направлении, но не обязательно означает непрерывный и прямолинейный процесс.
Размывание суверенитета может принимать разнообразные терминологические оформления: переосмысление, кризис, отказ, упадок, вырождение. Одновременно с этим сосуществуют объединение ( pooling) и совместное использование ( sharing) суверенитетов или, например, фрагментация суверенитета и смена его содержания.
Десуверенизация: противоречия
Эти противоречия могут быть "внешними" и "внутренними". Для первых принципиальным является то, что десуверенизация сталкивается с суверенизацией и гиперсуверенизацией, т.е. с противоположными (по направленности) процессами, являющимися ее следствием и одновременно неотъемлемыми составными частями. Мировое развитие (точнее, развитие мировой политики) определяется ускользанием доминирования, диалектическим единством как десуверенизации, так и (гипер)суверенизации (в самом первом приближении выражаемой через ренессанс частных идентичностей, обострение и обособление культурных различий).
"Внутренние" противоречия выражаются во фрагментации юридическо-институционального подхода, увязывающего:
Только последовательное рассмотрение этих пяти противоречий позволяет выделить сущностные характеристики, определяющие генезис десуверенизации как незавершенного и неупорядоченного процесса.
Состояние десуверенизации
Инициируя деконструкцию тенденции "размывания" суверенитета, дискурсивные практики предпринимают попытки своеобразного возвращения к этапу наблюдения за феноменологическим объектом "суверенитет".
Десуверенизация в этих условиях представляется совокупностью следующих измерений:
Литература
1. Богатуров А.Д. Понятие мировой политики в теоретическом дискурсе // Мировая политика: проблемы теоретической идентификации и современного развития. Ежегодник. - М.: Росспэн, 2006.
2. Зорькин В. Апология Вестфальской системы // Россия в глобальной политике, #3, 2004.
3. Иноземцев В. Приехали... Состоялось превращение советского ученого в российского спецпропагандиста // Свободная мысль, #4, 2006.
4. Кокошин А.А. Реальный суверенитет в современной мирополитической системе. 3-е изд. - М.: Европа, 2006.
5. Нуреев Б. О десуверенизации, 2005.
6. Павловский Г. Послевоенная весна 2003 г.: кризис международных институтов и линия России. Выступление на заседании клуба "Гражданские дебаты", 19 марта 2003.
7. Пятигорский А. Национальный суверенитет как объект феноменологии // Российское экспертное обозрение, #5, 2006.
8. Соловьев В., Новиков В. Отбирание земель: Россия отказывает Грузии и Молдавии в территориальной целостности, 2006.
9. Сунгуров А. Миропорядок в XXI веке: суверенитет государства и защита прав человека // Миропорядок после Балканского кризиса: новые реальности меняющегося мира. Материалы конф. - М.: Добросвет, 2000.
10. Цыганков П.А. Мировая политика: как распознать понятие? // Мировая политика: проблемы теоретической идентификации и современного развития. Ежегодник. - М.: Росспэн, 2006.