Смерть водолея

Поэт в России больше, чем поэт, потому что пророк в ней меньше, чем пророк. И не потому что пророку не верят, а потому что слишком верят, и эта вера всегда обходится всем нам слишком дорого.

Пророк в России - это не тот, кто указывает будущее, а тот, кто манипулирует настоящим, не тот, кто ведет за горизонт и прокладывает путь, а тот, кто заставляет переступить черту. В пророке не должно быть ничего сверхъестественного, это обыкновенный человек, самый заурядный и косноязычный. Потому и становится пророком. У нас наоборот: пророк витийствует, плетет словеса, сочиняет и присочиняет. Русский пророк - существо из чернильницы, особый подвид водяного - водолей. Это не человек даже, а антропос, сделанный из бумаги и важности (между прочим, именно его alter ego выступает бюрократ, такой же бумажный и важный).

Виртуозничая и озорничая со словами, русский пророк никогда не является человеком слова. Человек слова - тот, кто делает, он не зануда, а трудяга. Русские пророки, если и пашут, то исключительно на литературной ниве.

Александр Солженицын был именно пророком, а не поэтом. Причем дважды пророком. Ему верили, когда он ошибался (последний яркий пример - октябрь 1993-го), и не верили, когда он был прав (отказ от ельцинского ордена как почти непростительный дебош гения). С этой двойственностью он добился прижизненного статуса небожителя, правда, ценой превращения страны, некогда занятой строительством коммунизма, в территорию никогда не прекращающегося переходного периода.

Призывая "обустроить Россию", он стал писателем-фантастом, сменившим фантазии о будущем на слезливую грезу об утерянном граде Китеже. Проблема, однако, в том, что нет в нашей жизни ничего более реального, чем писательские грезы. Солженицын не зря умудрился приобрести славу "почвенника" - вместе с ним в Китеж уверовали миллионы читателей.

Ценой читательской популярности стало превращение России из империи, символизирующей прочность мироздания, даже не в остров, а в плавун, плывущий из ниоткуда в никуда. Прилипшее к автору "Архипелага ГУЛАГ" выражение "великий писатель земли русской" стало чем-то средним между банным листом и прибауткой. И неспроста! Именно Солженицын прикрыл лавочку великой русской литературы, сделав возможными вездесущих ныне минаевых и робски.

Случилось это так: маленький человек в солженицынском исполнении из героя повествования превратился в автора. Это Акакий Акакиевич, который прошел наконец закономерную эволюцию, научившись не только переписывать, но и писать. Впрочем, умение писать мало что изменило в его характере, поскольку пишет маленький человек или не пишет, все равно мир по-прежнему кажется чем-то вроде архипелага ГУЛАГ.

Мир страшит маленького человека. И именно страх, запечатленный в его мертвых остекленевших глазах, делает новых акакиев акакиевичей лилипутами. Глаза маленького человека наполнены страхом, а у страха глаза велики. Отраженная в них реальность предстает то преисполненной жадности до человеков безжалостной машиной о тысяче шестеренок, то движущейся по пятам и скрежещущей циклопической декорацией, то полчищами врагов, атакующими его подобно черной молнии среди подернутого синевой неба.

Начав писать, маленький человек становится еще меньше, ибо и пишет он "помаленьку". Смелость его и не смелость вовсе, а обратная сторона опасливости и подозрения. Пророчествуя, он цепляется за все, о чем можно написать. Цепляясь, он уподобляет реальность риторической конструкции, которая в его навеки испуганных глазах приобретает прочность железобетона. Только вот когда переходная эпоха приходит наконец к своему концу, от этого железобетона остается мокрое место. Со смертью Солженицына эта эпоха в России завершилась...

Настала пора подводить итоги. Солженицына часто сравнивают с Достоевским (например, президент Франции Саркози), в качестве основного достоинства его прозы провозглашается умение писать правду, прежде всего, "правду о ГУЛАГе" (Кондолиза Райс). При этом политические почитатели его таланта (могут ли у него быть иные, неполитические почитатели?) сходятся на том, что умер "великий гуманист" (для полного единодушия в этом вопросе не хватает только голосов Муаммара Каддафи и Ким Чен Ира). Столь представительный поминальный хор странен для пророка или поэта: политики поэтов не любят, а пророков и вовсе на дух не переносят - они посягают на самое сокровенное в их собственной власти.

Почему же для Солженицына сделано такое исключение? Только ли дело в том, что он способствовал разрушению пресловутой советской "империи зла"? Конечно, нет. Солженицын был идеальной действующей моделью маленького человека, получившего право голоса. Маленький человек, компенсирующий свои увечья и травмы правом голоса, - незаменимая фигура (без нее и Запад не Запад, а набор завистливых стран-конкурентов).

Маленький человек современного типа действительно ведет генеалогию от Достоевского - это он дает ответ на вопрос, как не быть "тварью дрожащей". При этом маленький человек с правом голоса - это существо, которое идеально подходит для любимой игры западной цивилизации: возьмись воспитывать другого, и решишь свои проблемы за его счет. Голос маленького человека - это голос третьего мира, которому никогда не позволено стать не то что первым, но даже вторым. Зато при хорошем раскладе ему может быть позволено обзавестись своим третьим Римом.

Отсюда весь "изоляционистский" пафос Солженицына, отвергшего советский проект именно по причине его универсалистского посыла. Не быть всемирно-историческим защитником париев, а обустраиваться: окукливать потомство, одомашнивать хозяйство, деиндустриализовывать бытие. Вместо производства - быт, вместо мировоззрения - царь в голове, вместо мыслей - старорежимная лепота. Все прочее пусть достанется красному Китаю и его китайчатам; русским довольно их колов и дворов.

Достоевский сделал средоточием нравственной рефлексии проступки и преступления, обратив нравственность в их соучастницу. Галерея героев Достоевского - это галерея людей, причастных к превращению морали в компендиум попранных норм, которые и нормами-то стали называться только потому, что кто-то додумался их преступить. Солженицын пошел много дальше автора "Записок из Мертвого дома": он обобщил, почти что "социологизировал" все эти трагедии.

На месте зараженных достоевщиной индивидуальных судеб оказалась проклятая доля одного известного народа, которому, в отличие от другого известного народа, все не впрок, потому что он никогда не умел обращать страдания себе на пользу. Не умеющий извлекать из страданий пользу будет страдать и дальше. Страдание его будет горьким и молчаливым, ибо никто не сможет извлечь из него ни назидания, ни урока.

Народ, созданный "Архипелагом ГУЛАГ", может быть только криминальным и, в отличие от криминальных героев Достоевского, будет заслуживать не прощения-сострадания, а международных санкций и "общечеловеческих" зуботычин.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67