Слащавый праздник, день Святого Валентина, заставляет нас задуматься о природе романтической любви. Что происходит, когда мы дарим валентинку, сделанную в виде сердца? Мы дарим в измененной, окультуренной форме один из самых важных своих органов (хотя лично я бы предпочла валентинку в форме мозга). Подобное же действо происходит и в церкви во время причастия, когда, после соответствующей молитвы священника, мы пьем не вино, а кровь Иисуса. В символическом смысле влюбленный уподобляется распятому Богу: он страдает и любит то, от чего страдает.
Это же распятие появляется и в хрестоматийном стихотворении Катулла, посвященном Лесбии:
Odi et amo. Quare id faciam, fortasse requiris.
Nescio, sed fieri sentio et excrucior.
И ненавижу ее, и люблю. «Почему же?» — ты спросишь.
Сам я не знаю, но так чувствую я, и томлюсь [1].
Это стихотворение настолько популярно (и настолько отражает природу человека), что существует сайт, на котором приводятся его переводы на 30 языков мира [2], и их число постоянно растет. Причем вот этот глагол — я страдаю, томлюсь (excrucior) — в буквальном смысле означает «я распят на кресте». Возможно, отсюда растут ноги известного детского анекдота про Волка и Красную Шапочку, которую он хотел «распять».
Кстати, насчет мозга: ведь именно в нем протекают электрохимические реакции, которые мы называем ненавистью и любовью. И оказывается, что народная мудрость «от любви до ненависти один шаг» находит свое подтверждение в современных исследованиях любовного чувства: «…Любовь и ненависть в человеческом мозге объединены системой сложных связей. Первые импульсы гнева и ненависти идут через мозжечковую миндалину, затем — через гипоталамус и в итоге оказываются в периакведуктальном сером веществе, расположенном в среднем мозге… В этом и заключается разгадка: нейронная сеть, вызывающая гнев, тесно связана с центрами префронтальной коры, ответственными за оценку потенциального поощрения и предвкушение награды. Поэтому когда люди или другие живые существа осознают, что желанный приз в опасности или даже вовсе ускользнул из рук, эти центры в префронтальной коре шлют сигнал в мозжечковую миндалину — и та запускает реакцию гнева» [3].
Поэтому нет ничего удивительного, когда мы ненавидим тех, кого совсем недавно любили (и чем сильнее любили, тем сильнее ненавидим). Потому что наши возлюбленные — всегда жертвы на любовной охоте, этакие лягушки-царевны, попавшие под стрелу русского Амура. Или, как в песне русского рокера Майка Науменко, все отношения между лирическим героем и другими людьми (а, особенно, с возлюбленной) выстраиваются как отношения между стрелками и мишенью, в которую они стреляют.
Она танцевала на пустой мостовой,
И, оглянувшись и увидев, что вокруг нет людей,
Она остановилась и, обняв,
Поцеловала того, кто был рядом с ней.
Она стреляла, не целясь, но метко.
Это был выстрел в сердце, выстрел в упор.
Тебе было больно и как-то неловко,
И ты чувствовал себя, словно вор.
За этими наивными строками, воспевающими неверную возлюбленную, скрывается гностическое миропереживание, обращенное, прежде всего, к Великой Богине, которая вместо того, чтобы посылать на землю живительные стрелы дождя, вместо того, чтобы дарить свою влагу, стреляет в мишень твоего сердца. Каждую влюбленность мы переживаем как космогоническую драму, во время которой рушатся и созидаются миры, танцуют звезды, расширяется вселенная. Влюбленные испытывают ощущения Рая, отверженные попадают в Ад. И часто грань между волшебными полетами и падением в адскую бездну проходит незаметно, любовь стремительна, как полет стрелы, и изменчива, как русло горной реки.
Почему мы дарим свое сердце? Во-первых, мы уверены в том, что его все равно никто не заберет (если, конечно, предмет наших воздыханий не трансплантолог). Во-вторых, потому, что мы живем в постхристианскую эпоху и привыкли к тому, что любовь связана с крестными муками и мазохистскими страданиями. В-третьих, потому, что жертвенность, даже выхолощенная до символического обмена валентинками, вообще присуща природе человека.
Эта жертвенность свойственна тем, кто видит в своем возлюбленном Учителя, дающего знания в обмен на сердце, как, например, в истории о втором дзенском патриархе Эке, которую я и хочу вам сегодня рассказать.
Однажды пришел Эка к Бодхидхарме и стал просить о раскрытии тайны дзена, но Бодхидхарма не обратил на него никакого внимания. Целый вечер Эка стоял на снегу под окнами учителя, пока его не замело по колено, и стоял бы и дольше, но тут его увидели.
«Ни с чем не сравнимая доктрина буддизма… может быть понята только после долгих лет суровой дисциплины, когда человек выносит невыносимое и практикует то, что труднее всего. Люди, недостаточно добродетельные и мудрые, не в состоянии что-либо понять, и все их усилия будут напрасны [4]», — сказал Бодхидхарма.
Тогда Эка «отрубил себе левую руку саблей, которая была при нем, а потом протянул эту руку учителю в знак своего искреннего желания получить от него наставления, касающиеся доктрины всех Будд» [5]. И именно из-за этой отрубленной руки Бодхиддхарма взял его в ученики. Доказательством желания обучаться стала именно она: рука, а не сердце.
Или, помните, как в Евангелии от Матфея: «И если правая рука твоя соблазняет тебя, отруби ее и брось от себя; ибо лучше тебе, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое пошло в геенну». В переводе на язык любви: отдай всего себя возлюбленному, отдай ему руку и сердце, чтобы не попасть в ад отверженных.
Отрубленная рука Эки, второго дзенского патриарха, получившего посвящение через жертву, которую многие ставят под сомнение, — это и есть вся правда о любви, за которую нам приходится платить частями своего тела, когда не проходит оплата частями речи, — в смысле, если мы не можем уговорить возлюбленного или возлюбленную. И если словам можно отказать, то невозможно отказать ни протянутому сердцу, ни отрубленной руке.
Но, наряду с согласием, влюбленного может ждать и отказ. И иногда это — целительная боль, помогающая нам сложить пазл из отринутых частей нашего тела (или речи). Мои любимые строки у Дмитрия Воденникова «Извините меня, / но японского сада — НЕ БУДЕТ» [6].
Каждый раз, когда мне хочется отказаться от чего-то притягательного, но тянущего в пропасть, я повторяю их про себя как мантру. В них содержится какой-то едва ли не религиозный смысл. Это типа монашеской аскезы, отрицания удовольствия, сопряженного, как это ни странно, с любовью к себе в гурджиевском смысле этого слова.
Когда мы выпускаем стрелы своей любви, они летят в неизвестность, в конечном счете, в какое-то неопределенное будущее, становясь стрелами времени на графике нашей жизни. И когда мы промазываем или видим лягушку, зажавшую нашу стрелу во рту (а не принцессу со стрелою в сердце), не стоит отчаиваться, потому что свидание, «забитая стрелка», — это просто декорация нашей жизни, обещание допаминового резонанса, но не истинная жизнь. Бумажные сердца [7] валентинок забудутся уже 15 февраля, и наш упивающийся множеством праздников народ будет ждать дня всех военных, восьмого марта или первого мая.
Примечания
[1] Пер. Ф. Петровского.
[2]http://www.negenborn.net/catullus/forum/index.php?l=l&forumId=31&carmenNumber=85&threadId=555
[3]Фишер Х. Почему мы любим. Природа и химия романтической любви. М., 2013. С. 203–204.
[4] Судзуки Дайсэцу Тэйтаро. Введение в дзен-буддизм. URL: http://psylib.org.ua/books/sudzd01/
[5] Там же
[6] Воденников Д. Цикл «Новый большой русский стиль». URL: http://www.vodennikov.ru/poem/novyi.htm
[7] Я категорически не согласна с поэтом, специалистом по зоософии Игорем Сидом, исторически выводящим стилизованную форму сердечка из очертаний женского таза.