Реквием улитке

Я очень хорошо помню день, когда модернизационная программа Советского Союза достигла своего пика.

Это было 15 ноября 1988 г. С утра в новостях сообщили, что ракета-носитель «Энергия» вывела на орбиту космический корабль «Буран» - наш ответ американским «шаттлам». Ответ был гораздо круче, потому что в отличие от «шаттлов», «Буран» летал без экипажа, управляемый бортовым компьютером – в том числе садился в автоматическом режиме, чего ни один корабль в мире делать не умел.

Мы, студенты третьего курса исторического факультета МГУ, обнимались и поздравляли друг друга. Нас переполняла гордость за свою страну. Тут очень важно иметь в виду, что, будучи историками, мы не питали каких-либо иллюзий по поводу строительства социализма в одной отдельно взятой стране и прекрасно понимали, что та экономическая система, которая обеспечивает, в частности, прорывы в космической отрасли, далеко не совершенна. С ней, конечно, нужно было что-то делать, как-то доводить до ума (в ходу уже были термины «ускорение» и «перестройка»), но в том, что она была достаточно эффективна, чтобы проводить техническую модернизацию, никто особенно не сомневался.

В тот день, 15 ноября 1988 года, мы – СССР, русские, «советский народ» - реально были впереди планеты всей. Ни одна страна мира, включая наших вечных соперников США, не могла похвастаться такими достижениями в сфере освоения космоса.

Но это был наш последний триумф.

В 1990 году работы по проекту «Буран-Энергия» были приостановлены, а спустя три года, после расстрела «Белого дома» и окончательного поворота страны в сторону «дикого капитализма» - прекращены совсем. В 2002 году единственный летавший в космос «Буран» был раздавлен рухнувшей крышей монтажно-испытательного комплекса на Байконуре, мистическим образом повторив судьбу погибшего под обломками «Арго» Ясона.

Другие «Бураны», в космос не летавшие, продавались нашими оборотистыми бизнесменами в Австралию, передавались кому-то в лизинг, исчезали из ангаров в России и появлялись в музеях Западной Европы. Один «Буран» до сих пор стоит в ЦПКИО им. Горького. Как поется в песне «Машины времени», «зато любой сюда войдет за пятачок, чтоб в пушку затолкать бычок, и в трюме посетить кафе и винный зал».

Так закончилась советская модернизация.

Вместе с ней завершилась и целая эпоха – эпоха, когда идея покорения космоса, идея непрерывного прогресса, идея «новых рубежей», как постоянно действующего вызова – определяла сознание значительной части населения страны. (Всего в программе «Буран-Энергия» было занято около 2,5 миллионов человек. То есть каждый сотый гражданин страны так или иначе принимал участие в последнем модернизационном рывке). Но дело совсем не в цифрах, а в атмосфере. Атмосфере, которая сделала возможным этот рывок.

* * *

Атмосфера советской модернизации создавалась очень и очень постепенно. Важной составляющей этого процесса была литература.

Советские писатели вообще очень чутко реагировали на модернизационные запросы со стороны государства. Никем не читаемые сейчас «Цемент» Ф. Гладкова и «Бруски» Ф. Панферова – не что иное, как художественное (с определенной натяжкой) оправдание индустриализации и коллективизации. Но от литературы требовалось не только изображать уже идущие процессы, но и готовить читателя к новым свершениям.

Этим объясняется изменение отношения «партии и правительства» к такому не вполне классово близкому направлению литературы, как научная фантастика. Принято ругать представителей этого жанра, сочинявших в 50-х годах унылые «производственные романы» про автоматические сеялки и комбайны на атомном ходу, но они делали большое и нужное дело – создавали вполне определенный настрой у основных читателей этих книг, то есть молодежи.

Известный лозунг, выдвинутый писателем Александром Казанцевым «Научная фантастика должна звать молодежь во ВТУЗы!» был многократно осмеян как противниками «низких жанров», так и сторонниками «гуманитарной фантастики» - а между тем, он как нельзя лучше отражал тот вполне государственный подход, с которым в СССР относились к литературе вообще, и к НФ в частности. Не добившаяся каких-либо заметных художественных успехов фантастика ближнего прицела свою роль все-таки сыграла – обеспечила массовый интерес молодежи к техническим специальностям и стала своего рода идеологическим обеспечением НТР.

В начале 50-х молодые люди, читавшие книги инженеров Немцова и Охотникова, порицаемых позже за узость фантазии и недостаточную смелость воображения, пришли в лаборатории зубров ВПК Королева и Келдыша, и помогли им запустить первый искусственный спутник Земли.

«Мы (ядерщики) считали, что у нас большие масштабы, но там (в лаборатории Королева) увидели нечто, на порядок большее. Поразила огромная, видимая невооружённым глазом, техническая культура, согласованная работа сотен людей высокой квалификации и их почти будничное, но очень деловое отношение к тем фантастическим вещам, с которыми они имели дело...» - вспоминал позже академик Сахаров, которому было в ту пору чуть больше тридцати лет.

Это было время безоглядной веры в прогресс, веры, опирающейся, разумеется, на всю мощь военно-промышленного комплекса, но при этом совершенно честной и чистой. Появившийся одновременно с выводом на орбиту спутника роман Ивана Ефремова «Туманность Андромеды» воспринимался как логичное продолжение реальных событий современности – сейчас запустили спутник, а через несколько сотен лет будем летать к другим звездам.

«Туманность Андромеды» - не имеющий прецедентов в русской литературе гимн социальному и техническому прогрессу. Написанный тяжелым, суховатым языком, далекий от психологизма текст открывал читателю сияющие перспективы великолепного будущего – торжества науки и техники, гармонии социальных отношений, своеобразной, но крайне привлекательной эстетики. Думаю, в этом качестве он останется в истории русской литературы навсегда – как останутся в ней и такие весьма уязвимые с художественной точки зрения произведения, как «Что делать» Чернышевского или «Молодая гвардия» Фадеева.

Сам Ефремов позже не смог – да и не пытался, похоже – повторить подобную попытку.

Второй его роман о будущем, «Час Быка», представляет собой блестящую антиутопию, но никак не апологию прогресса. Впрочем, в советское время он был запрещен и пришел к читателю только в 1988 г., когда общественное сознание нашло себе совсем других идолов.

В создании специфически «технократической» атмосферы 50-х – 60-х годов принимали участие не только фантасты. Певцом научного поиска был известный писатель-реалист Даниил Гранин, первая же опубликованная повесть которого, «Спор через океан», была посвящена научно-техническому противостоянию США и СССР (ясно чьей победой оканчивающемуся). Романы Гранина «Искатели» (1954) и «Иду на грозу» (1962) не только переиздавались миллионными тиражами, но и были экранизированы. Позже Гранин стал автором сценария одного из наиболее ярких фильмов о развитии советского ВПК «Выбор цели».

Можно вспомнить и фильм «Девять дней одного года», после феноменального успеха которого самой популярной в стране стала профессия физика-теоретика.

Советская культура во многом была культурой футуристической, культурой научного и технического прорыва, ориентированной не столько на настоящее (эту делянку с пользой для себя окучивали многочисленные соцреалисты, лауреаты всевозможных премий и функционеры бюрократических структур), и уж конечно не на прошлое (исторических романистов, пользовавшихся популярностью, можно пересчитать по пальцам одной руки – ну, В. Иванов, ну, В. Пикуль – кто еще?, а писатели-деревенщики были оттеснены на периферию общественного процесса), сколько на будущее.

Этой культуре удалось невероятное – молодежь страны, в которой достать нормальные лезвия для бритья было проблемой, а бытовая техника стран соцлагеря казалась настоящим чудом, искренне верила в то, что будущее принадлежит ей. Причем не просто будущее, а будущее с городами на Марсе и кабинками для телепортации в качестве средства передвижения.

* * *

Во всяком случае, до определенного водораздела – верила.

Установить, в какой именно момент вера в прогресс уступила позиции усталому скептицизму (который, в конечном счете, сыграл роковую роль в крахе советского модернизационного проекта), довольно проблематично. Может быть, потому, что отдельные бастионы футуристической культуры продолжали держаться до последнего. Ясно, во всяком случае, что переход от описания благостных картин «Полдня, XXII века» к социальной сатире «Гадких лебедей» и «Улитки на склоне» у братьев Стругацких непосредственным образом связан с этим процессом.

Появление так называемой «четвертой волны» в отечественной фантастике (знаменовавшей приход в нее записных гуманитариев, которым было совершенно неинтересно, на каких принципах работает фотонный отражатель или как обеспечить искусственную гравитацию на орбитальной станции), стало еще одним симптомом. Правда, в одно время с авторами «четвертой волны» работали и такие энтузиасты прогресса, как Сергей Павлов, автор отличной футуристической дилогии «Лунная Радуга». Но тут уже в ход были пущены инструменты не только внелитературные, но и местечково-политические: Павлов, как и некоторые другие паладины модернизации, были записаны либеральными культуртрегерами в «черносотенцы», и выдавлены в гетто, подобное тому, что в «большой литературе» занимали «деревенщики».

Важно заметить, что речь здесь идет не о тиражах, а об идеологическом влиянии. Тиражи Павлова и других авторов, печатавшихся в издательстве «Молодая Гвардия», вполне могли превосходить тиражи братьев Стругацких, оказавшихся к середине 70-х годов в некоторой опале. И советская молодежь читала Павлова с ничуть не меньшим интересом – ей было попросту наплевать на разборки между различными группами и кланами писателей. Однако советская «элита», та самая, которая впоследствии развалила СССР, основываясь на своих представлениях о добре и зле, читала и чтила, разумеется, Стругацких. С их концепцией «вертикального прогресса» (предусматривающего разделение социума на две неравные части и стремительным взлетом меньшей, элитарной части, навсегда отрывающейся от большинства), с их идеей прогрессорства, когда хорошо тренированный интеллигент получает право направлять вектор развития «толпы», способной только на то, чтобы убивать своих лучших представителей.

Я уже писал о том, что экономические реформы 90-х годов представляли собой реализацию некоторых конструктов, содержащихся в произведениях АБС (и вряд ли случайно, что их основным демиургом стал зять старшего из братьев). При этом идея «вертикального прогресса» была, в общем-то, антагонистична идее модернизации – хотя бы потому, что модернизация задумывается как бы для всех, а вертикальный прогресс по определению – для избранных.

С этой точки зрения? катастрофа, случившаяся со страной в 1991 и последующие годы, означала крах советского модернизационного проекта, но при том безусловную удачу «вертикального прогресса». Крохотное меньшинство бывших «советских людей» получили в полное распоряжение гигантские технические мощности, неисчерпаемые запасы сырья и бурные финансовые потоки, и в одночасье превратились из фарцовщиков, завлабов и секретарей комсомольских организаций в миллиардеров и политиков, вершащих судьбы страны. Чем, спрашивается, не «людены»?

Советский модернизационный проект был принесен в жертву, и жертва эта была осознанной. В будущем «люденов», героев «вертикального прогресса», не было места марсианским экспедициям и телепортационным кабинкам. Марс был им попросту не интересен, а телепортационная кабинка на фоне личного «Лирджета» выглядит блекло.

* * *

Удивительным образом, эта чудовищная социальная ломка осталась практически не замеченной «великой русской литературой». Возможно, дело в том, что либеральное государство не спешило давать литераторам социальный заказ (поскольку культура вообще лежала вне сферы его интересов), а те, отвыкнув от творческой свободы, то убегали на просторы постмодернистской вольницы, то забивались в щели психологической прозы. В результате, самое яркое впечатление об атмосфере 90-х годов могут дать, пожалуй, детективы и криминальные боевики, причем не столь важно, хорошо ли они написаны (Д. Корецкий) или рассчитаны на пассажира пригородной электрички с пятью классами образования (какой-нибудь В. Колычев). Чрезвычайно востребованными стали романы Виктора Пелевина – выходца из фантастического гетто, благодаря умелому пиару отмывшегося от дегтя и перьев «низкого жанра».

Что же касается фантастики в ее классических проявлениях, то она практически отказалась от изображения будущего – да и какое будущее она могла бы описать? Расцвет фэнтези, альтернативной истории, перепевы однотипных сюжетов про наших современников, попадающих в прошлое – вот родимые пятна 1990-х годов. И вряд ли стоит винить в этом самих писателей.

Это у них на глазах гордость страны – космический корабль «Буран» - был превращен в аттракцион в Парке Горького. Это у них на глазах двое милиционеров у станции метро «Выхино» избили командира «Бурана», Героя России Магомеда Толбоева, который чем-то им не понравился. Это у них на глазах за милиционеров вступился сам начальник московского ГУВД Владимир Пронин, уволенный через несколько лет за то, что очень уж по-отечески опекал печально известного майора Евсюкова. Знаете, что сказал тогда Пронин про журналистов, пытавшихся защитить Толбоева? «Такие, как они развалили великую страну».

Памятью великой страны клялись все – и те, кто ее уничтожал, и те, кто пировал на ее обломках, и те, кто за жирный куш охранял покой новых хозяев России. Ощущение безвозвратной потери усиливалось по мере того, как Россия одну за другой теряла свои позиции, и все больше и больше превращалась из космической сверхдержавы в страну третьего мира. Наука, оборона, образование, искусство – отступление шло по всем фронтам. О каком будущем могла идти речь в таких условиях?

* * *

«Мы вскормлены пеплом великих побед», - спел в конце 1980-х Константин Кинчев. С поколением, вскормленным пеплом великих поражений, говорить о модернизации сложно.

Но диалог необходим, и решающая роль в нем, похоже, вновь будет принадлежать культуре. Литература, кинематограф, интернет могут самым существенным образом повлиять на психологию молодежи. А от степени вовлеченности молодежи в процесс модернизации напрямую зависит ее судьба.

Разумеется, было бы неплохо, если бы подобные процессы координировались государством. Можно помечтать о специальных программах, предусматривающих выделение грантов на создание художественных произведений о будущем, о популяризации технократических утопий, о господдержке компьютерных технологий, нацеленных на то, чтобы привлекать молодых людей в высокотехнологичные проекты. Но от либерального государства ожидать особой помощи не приходится, а между тем, кое-что получается как бы само собой.

Первыми ласточками, возвещающими весну, стали книги Максима Калашникова (псевдоним Владимира Кучеренко), написанные на грани «нон-фикшн» и футуристической литературы. Первые книги Калашникова («Сломанный меч империи», «Битва за небеса») появились еще в конце 90-х годов и воспринимались как реквием по погибшей «космической империи» СССР. В то же время последующие книги содержали в себе элементы стройной модернизационной программы. Широкую известность Калашников получил после публикации открытого письма президенту Дмитрию Медведеву с предложениями по инновационному развитию, написанному в качестве ответа на статью «Россия, вперед!». Характерно, что Дмитрий Медведев поручил правительству РФ рассмотреть «предложение российского гражданина Максима Калашникова», касающееся технологической модернизации экономики. Известно, что после этого поручения Калашников встречался с вице-премьером Сергеем Собяниным и заместителем главы администрации президента Владиславом Сурковым. В состав комиссии по модернизации и технологическому развитию Калашников не вошел, но обнародованные на днях планы создания российской «кремниевой долины» («территориально обособленного комплекса для развития исследований и разработок и коммерциализации их результатов») явно появились не без влияния концепций Калашникова о технологическом «футурополисе».

Робко начинает откликаться на вызовы времени и отечественная литература – прежде всего, разумеется, фантастика. Если в 2003 году история Вячеслава Рыбакова о русском изобретателе антигравитации, сумевшем поднять в воздух все тот же злосчастный «Буран» из Парка Горького («На будущий год в Москве») выглядела едкой сатирой на состояние науки в постсоветском обществе, то в 2007 тот же Рыбаков сумел удивить читателя вполне правдоподобным сюжетом о том, как частная корпорация, финансируемая неким «хорошим миллионером», собрала «по зернышку» специалистов в области космических технологий, включая старых, советских еще ученых и конструкторов, и начала реализовывать крупномасштабный проект по восстановлению космической отрасли. С тем, чтобы потом, «ухватившись за это звенышко, и всю экономику помаленьку вытянуть» (роман «Звезда Полынь»).

А весьма популярный ныне межавторский проект «Этногенез» () начинается с описания «Зеленого города» - научного лагеря под Нижним Новгородом, где живут, учатся и творят наиболее одаренные дети России.

Постепенно возвращает себе утраченные было позиции «твердая НФ», примером которой могут служить книги журналиста, специалиста по истории советской космонавтики Антона Первушина. Параллельно ослабевает интерес к фэнтези и эскапистской литературе вообще (это видно по динамике тиражей).

Этого, разумеется, не просто мало, а чудовищно мало. При повсеместном падении уровня образования, при драматически низком интересе к техническим специальностям, при повсеместном вытеснении книги домашними кинотеатрами и компьютерными играми. Но при всем этом возрождение футуристической культуры – единственная наша надежда.

При правильном подходе достаточно десяти тысяч идейных технократов, чтобы вытащить страну из той пропасти, в которую ее загнали несколько десятков поклонников поздних Стругацких.

«Тихо, тихо ползи

Улитка по склону Фудзи

Вверх, до самых высот!» (с) Исса

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67