От редакции. Сегодня, 21 сентября, в 17:00 в здании Института философии РАН состоится круглый стол, посвященный политической философии Александра Герцена и инициированный выходом в свет книги американского историка Мартина Малиа "Александр Герцен и происхождение русского социализма. 1812-1855". В преддверии этого осбытия РЖ публикует рецензию известного историка и публициста Бориса Соколова.
* * *
Книга известного американского историка, специалиста по российской и советской истории Мартина Малиа, умершего в 2004 году (Малиа М. Александр Герцен и происхождение русского социализма. 1812–1855 / Перевод с англ. А. Павлова, Д. Узланера. Вступительная статья и общая редакция А. Павлова. М.: Издательский дом "Территория будущего", 2010), – это лучшее исследование о взглядах Герцена, появившееся в западном мире. Оно ограничено периодом от рождения мыслителя и до 1855 года, когда со смертью императора Николая I перед русским обществом забрезжили перспективы политической либерализации.
Малиа опирается прежде всего на главное автобиографическое Герцена «Былое и думы», критически анализируя его в сопоставлении с другими источниками. Он рассматривает тот период жизни своего героя, когда он превратился в настоящего дворянского революционера. Книга будет интересна не только историкам, но и философам, и политологам. Как отмечает в предисловии один из авторов перевода Александр Павлов, знаменитый британский драматург Том Стоппард написал свою пьесу о Герцене не только под влиянием статей Исайи Берлина, но и благодаря знакомству с книгой Мартина Малиа.
Как отмечается в предисловии, Малиа был учеником основоположника славистики в Гарвардском университете русского эмигранта профессора Михаила Карповича. Книга Малиа о Герцене была впервые издана в 1961 году и представляла собой значительно дополненный вариант его докторской диссертации, защищенной десятью годами ранее.
В американской русистике Малиа занимал положение аутсайдера. Как отмечала в беседе с переводчиком книги ученица Малиа Виктория Фреде, «он был достаточно сложным человеком. Чрезвычайно страстным, когда дело касалось идей, которые он очень любил обсуждать. Также он мог быть крайне агрессивным в спорах».
Как подчеркивает Малиа, «Русское революционное движение в его различных фазах не было ни "буржуазным", ни "пролетарским" и уж, конечно, ни крестьянским явлением; по преимуществу оно было "революционно интеллигентским"». Интеллигент, по его мнению, это "социально стесненная личность, разрывающаяся в противоречии между своими непосредственными интересами и радикальными идеалами, и в этом конфликте ценностных ориентиров выбирающая аиста в небе, а не синицу в руке".
Главными творцами «русского социализма» автор, кроме Герцена, считает Николая Огарева, Михаила Бакунина и Виссариона Белинского, но главным теоретиком среди них он справедливо считает Герцена. Заслугу Герцена он справедливо видит в том, что, "вместе с Бакуниным он первым в России провозгласил все с той же непреклонностью необходимость быстрой революционной демократизации". "Былое и думы" он оценивает как "шедевр пера Герцена как писателя" и "одной из величайших автобиографий XIX столетия". Немаловажным Малиа считает и то, что это герценовское произведение – одна из немногих русских мемуарных книг того времени, написанных без оглядки на цензуру.
Малиа не избегает психоаналитического объяснения деятельности Герцена: «реакцией Герцена (на свою незаконнорожденность. – Б.С.) был взрыв ярости против отца, а через него против всей власти, и отрицание власти привело его к "пылающей гордости и стремлению к власти"». Малиа утверждает, будто "дворянский национализм остался присущ ему на протяжении всей его жизни".
Роль ближайшего друга Герцена Николая Огарева, по мнению Малиа, заключалась в том, что он "разделял и поощрял идеалистическое бегство Герцена от окружающих обстоятельств" под сень все того же Шиллера. Как подчеркивает автор, "Так как Герцен следовал за Шиллером, идеал этот был скорее эстетическим, нежели гражданским, и его основной концепцией стала "человеческая личность" (личность — термин, который Герцен часто подчеркивал), а не гражданин. Герцен призывал к свободе ради "цветения" личности, ради экспансии индивидуального, а не ради каких-то естественных прав человека". Можно сказать, что толчок герценовскому социализм дал романтизм Шиллера.
Понемногу эстетический гуманизм Герцена превращался в гуманизм политический. От Шиллера шел анархизм и крайний либертианский протест, свойственный юности. Исток революционных мечтаний в России Малиа видел в пришедшем из Германии и противостоявшим деспотизму власти абсолютном призыве к свободе эстетического гуманизма.
В своей книге Малиа обращается не только к философским и политическим идеям Герцена, но и к фактам его биографии. Так, он отмечает, что первое политическое выступление Герцена относится к годам учебы в Московском университете, когда он возглавил забастовку студентов против неугодного им профессора, за что поплатился заключением в карцер, которое для него отнюдь не было тягостным. Друзья снабжали заключенных всем необходимым, в том числе вином и сигарами, так что он не только не испытывал страданий, но, наоборот, испытывал даже некоторую радость, что наконец-то смог на несколько дней вырваться из родного дома. Данный факт, в частности, призван иллюстрировать то обстоятельство, что в юности Герцену не пришлось испытать каких-либо гонений, что он вел обычную жизнь обеспеченного дворянина, что и предопределило важную «аристократическую составляющую» в его теории социализма.
Как полагает Малиа, Герцен был не только социалистом, но и убежденным русским националистом, что отдаляло его от разночинцев-революционеров 1860-х годов и, наоборот, сближало с кругами консервативной русской аристократии: "Несмотря на свою полную чуждость имперскому правительству, бюрократии и среднестатистическому грубому и консервативному землевладельцу, Герцен был хорошо принят кругом более рафинированных и независимо мыслящих московских аристократов.
Таким образом, он всегда чувствовал себя максимально близким идеализированному миру "среднего дворянства" интеллектуальной Москвы, жившего воспоминаниями о 1812 годе, Пушкине, декабристах и цветущей аристократии дониколаевских времен. Именно патриотизм, взращенный на этой почве, заставил его рассматривать социализм как проблему национальной, а не классовой борьбы, России против Запада, а не крестьянства против дворянства. Действительно не будет преувеличением сказать, что он развивал свою теорию социализма не только для того, чтобы показать истоки демократии, но в неменьшей степени и для того, чтобы отстоять национальную честь России перед Европой и утолить патриотическую гордость своего класса».
Такой взгляд на Герцена, безусловно, противоречит советской традиции, видевшей в "Искандере" прежде всего революционного демократа, утопического социалиста и борца с самодержавием. Вместе с тем, социализм Герцена на самом деле призван был не противопоставлять аристократию основной массе народа, а добиться их единения как единого целого в постсамодержавной России, способного противостоять Западу. Но при этом, как подчеркивает Малиа, социализм Герцена был коллективистским по форме и индивидуалистским по содержанию, причем для самого Герцена индивидуалистическое было важнее коллективистского.
Автор книг и выделяет две стадии политической эволюции Герцена. На первой стадии он, следую Шиллеру, Шеллингу и немецкому идеализму в целом, утверждал достоинство и индивидуальность индивида в противопоставлении как семье, так и государству. В реальных условиях николаевского самодержавия, не допускавшего политической активности и идеологических деклараций помимо государственных институтов, реализовать это противопоставление можно было только в сфере искусства, любви и рационального самосознания. В этих сферах индивид мог реализовываться как свободная личность. На второй стадии, проходившей под знаком влияния младогегельянцев и французского утопического социализма, Герцен постарался социализировать культ "личности". По мнению Малиа, на второй стадии своей философско-политической эволюции Герцен попытался современное несовершенное нравственное состояние дворянства превратить в совершенное и предназначенное в будущем всем людям. Таким образом, аристократический идеал чести превратился в идеал революционного народничества.
При этом американский историк полагает, что Герцен должен был верить в то, что абсолютная концепция личности могла породить в политике не только идею прав всех людей на полноценную жизнь и демократию, но также при благоприятных условиях внедрить в них идеи социализма, т. е. идеальной концепции демократического равенства. Сам же Малиа был убежден, что концепция личности в идеализме в политическом плане неизбежно ведет лишь к наиболее чистому и бескомпромиссному идеалу свободы — анархизму. Он также утверждал, что та эволюция, которую претерпел Герцен, в дальнейшем стала архетипом русского революционного движения.
В каждой последующей фазе развития этого движения происходит «переход от самоутверждения мыслящего индивида до социальной революции: «разумные эгоисты» и "критически мыслящие реалисты" 1860-х годов стали народниками 1870-х; критический и аналитический марксизм 1880-х и 1890-х годов дал рост деятельному революционному марксизму нового столетия.
Действительно можно говорить о том, что такая прогрессия от всеобщего разума до демократической революции в том или ином виде представляет собой участь любой радикальной интеллигенции, стремящейся к самореализации в условиях жестокого старого режима». Это – главный вывод книги. Малиа считал его актуальным для всей последующей российской и советской истории. Он также проводит принципиальное различие между русским и западным социализмом: "Социалистическая теория, которая черпает свои ценности из романтического идеализма, не ставит те же ударения, какие ставит социализм, рождающийся из практичного позитивизма и материализма. Таким же образом демократическая теория, созданная аристократом, не имеет того же оттенка, что и теория, созданная человеком, который согласно социальной шкале находится гораздо ниже и исходные права которого соответственно менее гарантированны".
Герцена Малиа как раз и считает основоположником русского романтического социализма, который с западным позитивистским социализмом Маркса скрестили уже Плеханов и Ленин. А вот попытка вывести приверженность Герцена германскому идеализму из тех семейных условий, в которых прошли его детство и юность, представляется спорной и склоняющейся скорее к вульгарному социологизму. Как представляется, приверженность человека к тем или иным идеям нельзя строго вывести из обстоятельств ни личной, ни общественной жизни. Однако отдельные спорные моменты не умаляют несомненных достоинств книги, которая остается актуальной и востребованной историками и политологами уже почти полвека.
Книга Малиа не лишена недостатков. Примитивными кажутся попытки вывести революционность Герцена из "Эдипова комплекса". Нелюбовь к тирану-отцу (Александру Яковлеву) вызвала ненависть к тирану-правителю (Николаю I). Впрочем, как справедливо отмечает в предисловии Александр Павлов, попытки «психоанализировать русских революционеров были общим местом западной советологии и русистики середины XX века. Спорно утверждение, будто вместе с Белинским, "Герцен первым в России с абсолютной непреклонностью стал утверждать идеал человека как самоцель, а свободную личность как цель, ради которой должно существовать общество". Пожалуй, у Герцена тут при желании можно найти немало предшественников. Взять хотя бы Радищева, Новикова, Карамзина.
Также спорно мнение Малиа о том, что Герцен был близок к Бакунину в его анархистских идеях ("Анархизм оказался ему по душе именно потому, что категорически отвергал существующий порядок вещей"). Малиа рисует Герцена крайним радикалом, почти анархистом, но это вряд ли верно даже для долиберального периода в жизни Герцена, который исследуется в его книге. Зато очень точно определение Малиа, что Герцен был лишь "праздным зрителем" революции, тогда как Бакунин был ее делателем.
Малиа подчеркивает, что у Герцена наряду с социальным большое место занимало национальное. Американский исследователь даже назвал герценовскую идеологию "левым национализмом". Однако национальная составляющая учения Герцена так и не была востребована. В марксистской традиции, где Герцен выделялся как предшественник собственно революционного движения в России, национальная сторона идеологии Герцена вообще не рассматривалась, поскольку противоречила интернациональной сущности учения Маркса. Также и в народническо-эсеровской традиции герценовский национализм никак не мог прижиться, поскольку, несмотря на то, что и народники, и эсеры ориентировались на крестьянство, на первый план они выдвигали социальные лозунги.
Но, что пожалуй самое удивительное, и в либеральной традиции национальная составляющая социализма Герцена совершенно не прижилась. Тут, на наш взгляд, сыграли свою роль два фактора. Во-первых, Герцен в значительной мере был "приватизирован" революционными партиями и в качестве националиста не воспринимался. Во-вторых, национализм Герцена в основном сформировался в долиберальный период его творчества и, как хорошо показано в книге Малиа, был чересчур уж радикальным. Поэтому либералами он не был востребован. То, что сегодня "левый национализм" Герцена будет востребован на левом фланге российского политического спектра, представляется маловероятным. Сейчас соединить социалистические идеи с национальными пытаются КПРФ и «Справедливая Россия», а также некоторые более мелкие партии. Однако они предпочитают брать национальные идеи у Столыпина и у других деятелей, имеющих традиционную репутацию националистов. Герцен для них, во всяком случае, слишком сложен. Им хватает знаменито го лозунга о великих потрясениях и великой России.