Прошлое, настоящее и будущее неоконсерватизма. Часть 1

От редакции: Сегодня принято со злорадством рассуждать о том, что иракская авантюра Дж. Буша мл. положила конец такому влиятельному идеологическому течению как американский неоконсерватизм. Критика неоконов раздается со всех сторон, их ряды редеют - время, как кажется, выбирает прагматичную Realpolitik и новых сильных лидеров для ее реализации. Однако давайте поинтересуемся - что думают о "провале неоконсерватизма" сами неоконы?

Автор предлагаемой статьи - Джошуа Муравчик, известный публицист неоконсервативного лагеря, является штатным сотрудником Американского института предпринимательства (American Enterprise Institute); автор книг "Экспортируя демократию" (Exporting Democracy), "Рай на земле: взлет и падение социализма" (Heaven on Earth: The Rise and Fall of Socialism) и "Будущее Организации объединенных наций" (The Future of the United Nations), далеко не согласный с диагнозом деидеологизации политики, размышляет об истоках, смысле и исторической миссии американского неоконсерватизма.

Не слышится ли во взрывах, доносящихся из Ирака, похоронный звон по неоконсерватизму, политической идеологии, которая, как считается, послужила обоснованием нашего присутствия в этой стране? На протяжении последнего года не было недостатка в голосах, отстаивавших эту точку зрения - нередко с нескрываемым злорадством. Подобные мнения высказывались не только в Америке, но и за рубежом; например, лондонская газета "Times " возвестила о "конце идеологической эры в Вашингтоне", а канадская "Toronto Globe and Mail" с удовлетворением сообщила, что неоконсерватизм был "решительно стерт с лица земли". Многие американские обозреватели согласны с такой оценкой. Историк Дуглас Бринкли объявил, что победы, одержанные демократами на ноябрьских выборах 2006 года, ознаменовали собой "смерть неоконсервативного движения"; а Джон Дербишир отчеканил в "National Review Online ": "Мораль сей басни такова: неоконсерватизм приказал долго жить".

Прогнозы, звучавшие из уст самих неоконсерваторов, были зачастую не менее мрачными. Кеннет Эдельман, комментатор, работавший в свое время чиновником оборонного ведомства в администрации республиканцев, жалуется: "Почти все, за что мы выступали, лежит в руинах". Фрэнсис Фукуяма в небольшой книге, главы из которой были напечатаны в "New York Times Magazine ", заявил о своем выходе из рядов бывших соратников; по его словам, "неоконсерватизм превратился в нечто такое, что я не могу больше поддерживать". Джона Голдберг (Jonah Goldberg), колумнист "National Review ", пришел к выводу, что само слово неоконсерватизм "стало бесполезным, обессмыслилось".

Но дело, конечно, не только в слове. Поставленное на поток поношение неоконсерватизма опирается на ряд взаимосвязанных предпосылок, как-то: его идеи легли в основу решения Джорджа Буша начать войну с терроризмом; политика республиканцев привела к катастрофическим последствиям; провал нынешнего политического курса продемонстрировал несостоятельность неоконсервативных взглядов. Это приговор должен быть либо принят, либо опровергнут, но для начала неплохо было бы выяснить: о каких, собственно, идеях идет речь? Здесь не обойтись без небольшого экскурса в историю.

Термин "неоконсерватор" был изобретен в 1970-е годы - в качестве ругательного слова. Он предназначался для того, чтобы заклеймить позором группу либеральных интеллектуалов, которые "пошли другим путем", разойдясь с большинством своих сверстников.

Будучи еретическим ответвлением либерализма, неоконсерватизм апеллировал к тем же ценностям и даже во многом преследовал те же цели, что и "ортодоксальный" либерализм, выступая, например, за мир и расовое равенство. Но неоконсерваторы утверждали, что предлагавшиеся либералами меры - например, политика разоружения, направленная на борьбу за мир, или политика компенсационной дискриминации, направленная на борьбу с расовым неравенством, - на самом деле скорее подрывали декларируемые цели, чем способствовали их достижению. Очень скоро за этими еретиками утвердилась репутация злейших врагов современного либерализма.

Неоконсервативное движение состояло из двух группировок, черпавших свои идеи из разных источников. Одна из них опиралась на те тенденции во внутренней политике США, которые получили выражение в популярных в 1960-е годы программах Великого общества, и в целом ориентировалась на идею "государства всеобщего благосостояния". Интеллектуальным центром этого направления был ежеквартальный журнал "Public Interest ", основанный и редактировавшийся Ирвингом Кристолом. Другая группировка фокусировала внимание на международных проблемах, связанных с холодной войной; его "мозговым центром" был журнал "Commentary ", редактировавшийся Норманом Подгорецом, идейным лидером этого направления.

Первое направление (которое можно назвать "домашним крылом" неолиберализма) имело мало общего с контроверзами и недоразумениями, окружающими неоконсерватизм сегодня. Многие идеи, высказывавшиеся его представителями в ходе критики американской внутренней политики, стали общепринятыми; они получили яркое выражение в социально ориентированной программе реформ Билла Клинтона и в его заявлении о том, что "эра большого правительства закончилась". В свое время некоторые ведущие фигуры "домашнего крыла" неолиберализма - такие, как Дэниэл Патрик Мойнихен, Дэниэл Белл и Натан Глейзер, - по существу вернулись в лоно "обычного" либерализма.

Судьба "внешнеполитического крыла" неолиберализма сложилась более драматично: именно его представители оказались в центре ожесточенных идеологических дискуссий (1). Такое различие было обусловлено прежде всего тем, что в этой игре ставки были выше. Если проваливается внутренняя политика, вы можете сделать вторую попытку. Но если крах терпит внешняя политика, вы оказываетесь втянутыми в войну. Идеологические битвы, которые привели к расколу Демократической партии в 1970-е годы (когда практически все неоконсерваторы были еще демократами), велись главным образом по вопросам внешней политики. В ходе этих боев полемические когти всех конфликтующих сторон донельзя заострились.

Катализатором раскола послужила война во Вьетнаме. Ситуация вовсе не сводилась к тому, что все неоконсерваторы были ястребами по этому конкретному вопросу; некоторые из них, включая Подгореца, были (с определенными ограничениями) голубями. Но когда противники войны переходили от частного утверждения ("это был неудачный эпизод, не ставящий под сомнение правильность политического курса в целом, а именно - курса на сопротивление коммунистическому экспансионизму") к общему ("это был симптом глубокого неблагополучия Америки"), неоконсерваторы вступали в спор. Они говорили примерно следующее: с какими бы проблемами мы ни столкнулись во Вьетнаме (во многом - по собственной вине), источники этого конфликта лежат не в "американском империализме" и не в том, что президент Джимми Картер назвал бы нашим "паническим ужасом перед коммунизмом", но в стремлении коммунизма к доминированию.

В отличие от Картера и левых активистов антивоенного движения, неоконсерваторы были убеждены, что коммунизм был источником реальной - и очень серьезной - опасности; он заслуживал того, чтобы его боялись и ненавидели, и с ним нужно было бороться. Неоконсерваторы видели в Советском Союзе "империю зла" (как выразился Рональд Рейган), то есть тоталитарное государство, беспримерно жестокое по отношению к собственным гражданам и неизменно агрессивное по отношению к тем, кто еще не попал в сферу его влияния. Они разделяли точку зрения, выраженную в романе Джорджа Оруэлла "1984", в котором, по словам ирландских исследователей Джеймса Макнамары и Денниса Дж. О'Киффи, "была актуализирована идея зла как политической категории". Кроме того, они приняли к сведению предостережение русского романиста и диссидента Александра Солженицына: не стоит надеяться на умиротворение коммунистов в тщетной надежде, что "может быть, волк когда-нибудь насытится и подобреет".

Наша история научила многих граждан, будь то государственные деятели или ученые, проводить различие между чувствами американцев и национальными интересами США. В вопросах, касавшихся коммунизма, неоконсерваторы видели неразрывную связь между тем и другим. Они утверждали, что с коммунизмом необходимо бороться по двум причинам: во-первых, он отвратителен в моральном отношении и, во-вторых, он представляет серьезную угрозу для нашей страны.

Ввиду той страсти, с которой неоконсерваторы боролись с коммунизмом, их обвиняли в "фанатизме" и в "манихействе". На это один неоконсерватор ответил: "Мы имеем дело с манихейской реальностью". И в самом деле, противостояние между коммунистическим миром и Западом было структурировано таким образом, что по одну сторону баррикад стояли некоторые из самых отвратительных и кровожадных режимов в истории, а по другую - некоторые из самых гуманных государств. В связи с этим моральное противоборство достигало очень высокого накала.

Именно эта ориентация служила одним из главных факторов, отделявших неоконсерваторов от традиционных консерваторов. Разумеется, существовали правые интеллектуалы - такие, как Уильям Ф. Бакли-младший и Уиттакер Чамберс, - которые разделяли ненависть неоконсерваторов к коммунизму. Но консервативный мейнстрим, представленный такими фигурами, как президенты Ричард Никсон и Джеральд Форд и их ментор по вопросам внешней политики Генри Киссинджер, придерживался другой точки зрения; по мнению людей этого склада, на Советский Союз следовало смотреть скорее как на "обычную" сверхдержаву, чем как на носителя смертельно опасной идеологии; в соответствии с таким подходом была выработана политика детанта. Ее приветствовали такие "иконы консерватизма", как преподобный Билли Грэм, который надеялся наставить русских на путь истинный при помощи Евангелия, и капиталист Дональд Кендалл, который надеялся достичь той же цели посредством продажи им пепси; при этом считалось плохим тоном затрагивать вопросы, которые могли испортить настроение советскому руководству.

Даже те традиционные консерваторы, которые с недоверием относились к стремлению Никсона и Киссинджера "налаживать отношения" с Советским Союзом, склонялись к философии "реализма" во внешней политике. Если неоконсерваторы делали акцент на борьбе идей и идеологий и на психологических аспектах политических решений, то реалисты фокусировали внимание на государственных интересах и проверенных временем инструментах - таких, как дипломатическое искусство. Именно по этой причине неоконсерваторы 1970-х годов находили союзников не в консервативном лагере и не среди республиканцев, но среди демократов и убежденных либералов - особенно таких, как сенатор Генри "Толкач" Джексон и Джордж Мини, президент AFL-CIO (Американской федерации труда /Конгресса производственных профсоюзов). Когда президент Форд по совету Киссинджера закрыл двери Белого дома для Солженицына после изгнания писателя из Советской России, эти несгибаемые антикоммунисты прислали ему официальное приглашение в Вашингтон.

Только с избранием Рональда Рейгана на пост президента (это произошло в 1981 году) неоконсерваторы примирились с консерватизмом республиканского образца. Рейган назначил нескольких неоконсерваторов - в частности, Джин Киркпатрик, Ричарда Перла, Макса Кампельмана и Эллиота Абрамса - на ключевые внешнеполитические посты в своей администрации (а в области внутренней политики предоставил важные кресла Уильяму Дж. Беннетту и некоторым его соратникам). С течением времени большинство неоконсерваторов перешло в республиканский лагерь. Что касается "провокационного" подхода Рейгана к холодной войне, то он был громко раскритикован как либералами, так и консерваторами из внешнеполитического истеблишмента, но получил поддержку со стороны неоконсерваторов. Как бы то ни было, невозможно сомневаться в том, что Рейган одержал на этом фронте великую победу: будучи могущественной сверхдержавой, располагавшей боевой мощью, способной уничтожить США и любую другую страну на глобусе, Советский Союз капитулировал без единого выстрела.

В свете вышесказанного неудивительно, что в 1990-е годы неоконсерваторы были на коне: их диагноз оказался верным. Но это означало, кроме всего прочего, что общее дело, которое их сплотило и помогло им самоопределиться - холодная война, - закончилось. В относительно спокойные 1990-е годы внимание подавляющего большинства населения было сосредоточено на налогах, бюджете и прочих домашних заботах. В 1996 году сам Подгорец объявил, что неоконсерватизм "мертв" и что "причиной его гибели послужило не поражение, а победа; его погубила не неудача, а успех". В результате, делает вывод Подгорец, "во внешней политике стало невозможно выделить неоконсервативную позицию".

На мой взгляд, в этих утверждениях недооценивались признаки того, что в стране уже складывался достаточно определенный неоконсервативный подход к "послехолодновоенной" внешней политике. В 1990-91 годах неоконсерваторы, сформировавшиеся в период холодной войны, консолидировали усилия с традиционными консерваторами, которые работали в администрации Буша-старшего и внесли свой вклад в обеспечение военных действий, которые принудили Ирак уйти из Кувейта. В это время большинство либералов выступало против применения силы, сходную позицию занимали и так называемые "палеоконсерваторы", такие как Патрик Дж. Бьюкенен и Роберт Новак, а также разного рода либертарианцы.

Не менее показательным, чем спор между сторонниками и противниками войны, был раскол, наметившийся в рядах самих приверженцев силового вмешательства по окончании боевых действий. Проникнувшись духом "реализма" (это был своего рода апофеоз Realpolitik), президент Буш так и не отдал американским войскам приказ взять Багдад и отстранить Саддама Хусейна от власти; мало того, он не пошевелил и пальцем, чтобы помешать Саддаму подавить восстание, поднятое против него иракцами. Большинство неоконсерваторов было несогласно по крайней мере с последним из этих решений.

В 1992 году реализм администрации Буша снова проявился в полной мере, на этот раз в связи с войной в Боснии. Президент охарактеризовал разыгравшееся там насилие как "небольшой сбой", а Джеймс Бейкер, его госсекретарь, произнес по этому случаю знаменитую фразу: "Данная война нас не касается". Когда новая администрация Клинтона повела себя столь же инертно, в то время как количество жертв продолжало расти, возникло определенное лобби, выступавшее за американскую интервенцию.

Самыми активными членами этого лобби были неоконсерваторы, а их единомышленники (за немногими исключениями, среди которых необходимо упомянуть такого видного публициста, как Чарльз Краутхаммер) поддерживали его деятельность. В отличие от них, большинство традиционных консерваторов считало, что интересы Америки не настолько затронуты этими событиями, чтобы интервенция была оправданной. Что касается либералов, то многие из них, испытывая беспокойство в связи с кровавой бойней в Боснии, весьма сдержанно относились к идее вмешательства извне и были готовы одобрить применение военной силы только под эгидой ООН (здесь уместно напомнить, что, как и во многих подобных случаях, политика этой международной организации состояла в "сдерживании" скорее жертв агрессии, чем самих агрессоров).

После Боснии, во второй половине 1990-х годов, приоритетным направлением внешней политики США стало расширение НАТО. В этом вопросе не было единства как среди либералов, так и среди консерваторов. Но политики и публицисты, связанные с неоконсервативным лагерем (за значимым исключением выдающегося историка Ричарда Пайпса), были настроены в пользу расширения. Я сотрудничал с Джин Киркпатрик и Полом Вулфовицем (а также с двумя умеренными демократами, Энтони Лейком и Ричардом Холбруком) в выработке заявления, подписанного большинством бывших руководителей американского внешнеполитического ведомства, которое помогло завершить дебаты и принять верное решение.

Ход событий, о которых шла речь, указывает на то, что некоторые элементы общей неоконсервативной ментальности сохранили актуальность и после окончания холодной войны. Что же это за элементы?

Прежде всего неоконсерваторы, считавшие себя последователями Оруэлла, были моралистами. Испытывая враждебность по отношению к коммунизму, они сходным образом относились к Саддаму Хусейну и Слободану Милошевичу, а также к агрессивным действиям диктаторов в Кувейте и в Боснии. И в той мере, в какой они без колебаний выносили негативные моральные суждения, они готовы были и к позитивным оценкам. В частности, они искренне восхищались некоторыми американскими достижениями, при том, что их восхищение было обусловлено не "записным" патриотизмом (все они начинали как реформаторы или даже радикальные критики американского общества), но признанием того, что Америка продвинулась в реализации либеральных ценностей дальше, чем любое другое общество в истории. В результате им было свойственно ощущение, что Америка в целом была силой, выступавшей на стороне добра.

Во-вторых, как и многие либералы, неоконсерваторы были интернационалистами, и не только из моральных побуждений. Они полагали, вслед за Черчиллем, что снисходительность по отношению к разного рода бесчинствам приводит к тому, что они повторяются, причем в возросших масштабах; и, напротив, добросовестные и, тем более, благородные политические или экономические действия производят "эффект домино", всемерно усиливая "лагерь добра". Поскольку безопасность Америки в большой мере зависела от событий, происходивших вдалеке от ее границ, они считали более разумным пресекать угрозы на ранних стадиях, действуя по возможности превентивно, а не ждать, когда они созреют и приблизятся к порогу нашего дома.

В-третьих, неоконсерваторы, как (в этом случае) и многие "просто консерваторы", верили в эффективность военной силы. Они сомневались в том, что экономические санкции, или вмешательство ООН, или дипломатические шаги сами по себе способны послужить значимой альтернативой силовому воздействию на агрессора или любого другого отчаянного противника.

К этому списку необходимо добавить четвертый пункт, а именно: неоконсерваторы всегда верили в демократию - как у себя дома, так и за границей. Это убеждение возникло не вследствие событий 1990-х годов, хотя поддержка неоконсерваторами расширения НАТО была отчасти обусловлена надеждой на то, что оно будет содействовать демократическим преобразованиям в странах, которые были ранее сателлитами Советского Союза. Не следует забывать, что уже в 1982 году Рональд Рейган, герой неоконсерваторов, включил демократизацию в список первоочередных задач американской внешней политики, и эта позиция нашла выражение в его яркой речи перед британским парламентом. В отличие от администрации Картера, которая исходила из того, что (по словам Патриции Дериан, помощника госсекретаря по правам человека) "нарушения прав человека на самом деле мало зависят от формы правления", администрация Рейгана рассматривала борьбу за соблюдение прав человека как неотъемлемую часть борьбы за демократизацию системы правления. Когда пришла пора назначить председателя Национального фонда в поддержку демократии (National Endowment for Democracy), выбор пал на Карла Гершмана, бывшего социал-демократа и постоянного автора "Commentary ". Хотя он и не называет себя неоконсерватором, Гершман, безусловно, близок к ним по идеологии.

Этот набор мнений и позиций до сих пор определяет неоконсервативные умонастроения. Военный историк Макс Бут очень удачно назвал такую позицию "жестким вильсонианством" ("hard Wilsonianism"). Это определение плохо согласуется со знакомой дихотомией между "реалистами" и "идеалистами". Неоконсерватизм действительно идеалистичен в своем интернационализме и в своей вере в демократию и свободу, но он в высшей степени реалистичен, чтобы не сказать "желчен", в своих представлениях о наших противниках и в оценках международных организаций. Этот идеализм не следует путать с идеализмом, свойственным представителям "лагеря мира". На протяжении прошедшего столетия были предложены многочисленные проекты и инструменты поддержания мира - Лига наций, ООН, договор об объявлении вне закона войны и испытаний ядерного оружия, соглашение о контроле над вооружением, - и все они оказались по большому счету бесполезными. Что на самом деле поддерживало мир в этот период (когда поддерживало), так это нечто прямо противоположное: сила, альянсы, меры по сдерживанию и противодействию. При этом "идеалистические" проекты, направленные на продвижение не мира, но свободы - самоопределения для европейских народов после Первой мировой войны, деколонизации после Второй мировой войны, демократизации Германии, Японии, Италии и Австрии, защиты прав человека во всем мире - принесли весьма ощутимые и благотворные результаты.

Независимо от того, легко ли было различить неоконсервативную позицию в относительно спокойные 1990-е годы, ситуация резко изменилась после 11 сентября 2001 года. Когда второй президент Буш развернул свою "войну с террором", распространилось мнение, что он сделал это под влиянием неоконсерваторов. Этому умозаключению придавало правдоподобность то обстоятельство, что новый подход Буша ознаменовал собой резкий разрыв с его собственными прежними установками. Когда Буш-младший занял президентский пост - менее чем за год до 9/11, - он не проявлял особого интереса к международным делам и говорил, что Америка должна быть "скромной нацией", для чего неплохо было бы избавиться от "лишних" международных обязательств. Лишь горстка отчетливо выраженных неоконсерваторов занимала влиятельные посты в его администрации, причем ни один из них не был руководителем высшего уровня.

Была некая непреднамеренная ирония в культивировавшихся либералами карикатурных образах Буша и Чейни как политиков, беспомощно позволивших горстке ужасающе эффективных интеллектуалов подчинить себе политику их администрации - и это при том, что не прошло и года с того времени, когда они (по мнению тех же либералов) проявили себя ловкими манипуляторами, украв победу на президентских выборах у незадачливого Эла Гора. Но это было отнюдь не единственное гротескное обвинение, выдвинутое против президента. Другое состояло в том, что "неоконсерваторы", о которых идет речь, были на самом деле группой евреев, которые пытались развернуть политику США таким образом, чтобы она служила интересам Израиля. Этот специфический поклеп игнорировал, кроме всего прочего, тот факт, что позиция неоконсерваторов по Ближнему Востоку строго соответствовала их позиции по всем конфликтам в мире, включая места, никак не связанные ни с еврейскими, ни с израильскими интересами, не говоря уже о том, что неоконсерваторы-неевреи имели по всем основным вопросам точно такие же взгляды, как и их еврейские сотоварищи (2).

Какими бы фантастическими ни были конспирологические теории и каким бы грязным ни было их происхождение, невозможно отрицать, что декларация Буша о войне с терроризмом носила отпечаток неоконсерватизма. Это сказывалось в особенностях, которые можно пересчитать по пальцам. Она была моралистична, сопровождалась описанием врага как представителя "зла" и содержала в себе сильные утверждения о правоте Америки. Как пишет Норман Подгорец в своей замечательной новой книге (3), Буш "не счел нужным извиняться и прямо заявил, что мы имеем возможность - и должны - высказывать моральные суждения и ориентироваться на них при проведении внешней политики". В отличие от распространенного (особенно среди европейцев) мнения о том, что Америка каким-то образом спровоцировала это нападение, Буш твердо держался той позиции, что главным предметом ненависти террористов являлись наши ценности, и прежде всего наша свобода. Его подход был интернационалистским: он смотрел на глобус как на поле боя и готов был настигнуть врага где угодно, в том числе и далеко от нашего порога. Это было невозможно без широкомасштабного использования силы. А что касается невоенной стороны стратегии, то Буш усвоил идею продвижения демократии на Ближнем Востоке в надежде на осушение тех "малярийных болот", которые питали террористов.

Возможно, Буш и Чейни обращались к неоконсервативным источникам, чтобы "сверить часы" (а, может быть, и получить советы) по этим вопросам; также возможно (и более вероятно), что они сами пришли к сходным выводам. В любом случае война против терроризма подвергла неоконсервативные идеи испытанию, и на ранних стадиях войны они прошли это испытание "на ура". Режим талибов был свергнут в Афганистане быстро и без привлечения большого контингента американских вооруженных сил. Что еще более удивительно, в Афганистане - одном из наименее приспособленных для этого мест на земле - было установлено демократическое правление. Муаммар Каддафи, правитель Ливии и один из самых одиозных и жестоких диктаторов, отказался от разработки ядерного оружия и вывел свою страну из опасной зоны: президент Буш исключил Ливию из числа "стран-изгоев", поддерживающих терроризм. Наконец, Саддам Хусейн был отстранен от власти в результате короткой военной кампании, в ходе которой погибло минимальное количество людей.

Еще более замечательным представляется тот факт, что борьба Буша за демократию получила немедленный позитивный отклик в других странах ближневосточного региона. Ливанцы добились вывода сирийских войск со своей территории после тридцатилетней оккупации. В Египте, Саудовской Аравии, Кувейте и ряде других арабских стран (включая Палестинскую автономию) прошли беспрецедентно свободные (для мусульманских стран) выборы на различных уровнях, не говоря уже о драматичных электоральных событиях в самом Ираке. Коллективное руководство арабских стран, встретившись на саммите, объявило о своей приверженности "усилению демократии, расширению участия населения в политике, консолидации гражданских ценностей и развитию демократической культуры, открытию пространства для гражданского общества и созданию условий для того, чтобы женщины смогли играть значительную роль во всех сферах общественной жизни". Венцом этих успехов можно считать минус-событие: несмотря на почти единодушные предсказания экспертов, на Соединенные Штаты не было произведено ни одного успешного террористического нападения.

Но затем политический ландшафт изменился. Сопротивление и террор достигли в Ираке такого уровня, что силы Соединенных Штатов и их союзников утратили контроль над ситуацией, в связи с чем война с террором захлебнулась. Не только Ирак превратился в кровавую трясину, начали улетучиваться и успехи, достигнутые на других фронтах. Талибан интенсифицировал террор и партизанские действия в Афганистане; Сирия вновь обрела рычаги влияния на Ливан; Иран дерзко ускорил работу над программами, которые могут привести эту страну к обладанию ядерным оружием; автократы на всем Ближнем Востоке консолидировали силы в борьбе против демократических реформ, и обещания, данные на саммите главами арабских государств, остались невыполненными. Американская общественность, поначалу поддержавшая войну в Ираке, теперь настроена против нее. Популярность Буша резко упала.

Сегодня наблюдаются признаки того, что наращивание войскового контингента и новая контрпартизанская тактика генерала Дэвида Петреуса приведут к стабилизации ситуации в Ираке, если эти меры не будут заблокированы демократами к Конгрессе, о которых британский публицист Дуглас Мюррей сказал, что "они больше заинтересованы в поражении неоконсерваторов, чем в победе Ирака"; хотя, как это ни печально, точнее было бы сказать: они больше желают поражения Бушу, чем победы - Америке. Как бы то ни было, нельзя отрицать, что эта война оказалась гораздо более дорогостоящей, привела к б ольшим жертвам и поколебала позиции Америки в мире сильнее, чем рассчитывали ее сторонники; и, вдобавок ко всему, приходится признать, что, по крайней мере на сегодняшний день, возвышенная мечта об Ираке как образце для своих соседей разлетелась в прах.

Но чем все это объясняется? Если верить одной широко обсуждавшейся статье в "Vanity Fair", некоторые ведущие неоконсерваторы, поддавшись новому поветрию, возложили вину на администрацию, которая скомпрометировала хорошие идеи плохим исполнением. Такой анализ едва ли может удовлетворить вдумчивого человека. Жалобы на некомпетентность звучат в адрес любой исполнительной власти, и в них всегда есть своя доля истины; во всяком случае, пока никто не представил убедительных доказательств того, что нынешняя администрация работает хуже, чем предыдущие.

Более конкретная и убедительная критика прозвучала по поводу некоторых ключевых решений Пола Бремера, главы союзной оккупационной администрации в Ираке с мая 2003 по июнь 2004 года, и бывшего министра обороны Дональда Рамсфелда. Решения Бремера - распустить иракскую армию и провести "зачистку", перекрыв доступ к руководящим постам всем членам партии Баас (что привело к частичной дезинтеграции исполнительной власти), - осуждали все, кому не лень. Трудно сказать, легче или труднее было бы бороться с партизанским движением, если бы позиции партии Баас были сохранены; может быть, да, а может быть, нет. Настойчивое стремление Рамсфелда (поддержанного президентом) ограничиться развертыванием в Ираке минимума войск, составлявших лишь небольшую долю от того количества, которого требовал генерал Эрик Шинсеки, начальник штаба сухопутных войск, представляется ошибочным, особенно сейчас, когда наращивание численности воинского контингента привело к определенным успехам.

В любом случае решения о численности войск и о роспуске существовавших в Ираке властных и силовых структур не имеют никакого отношения к идеям неоконсерватизма. Единственное, что можно утверждать с полной уверенностью, - это то, что Рамсфелд был союзником неоконсерваторов и что некоторые из них, вдохновленные новейшими военными технологиями и посулами иракского диссидента Ахмада Чалаби, одобряли его решения. Но какую бы меру ответственности ни несли неоконсерваторы в этом отношении, их вина меркнет в сравнении с ошибками реалистов в правительстве Джорджа Буша-старшего, которые решили в 1991 году оставить Саддама у власти, и либералов в администрации Клинтона, которые позволили Саддаму безнаказанно нарушать свои обязательства по договорам о разоружении и постоянно наращивать военную мощь на протяжении долгих восьми лет. Все эти ошибки в совокупности привели к тому, что проблему Саддама Хусейна пришлось решать Джорджу Бушу-младшему, причем в новой обстановке, создавшейся после 9/11, когда она виделась в зловещем свете.

Продолжение следует...

Примечания:

1. Ирвинга Кристола часто называют "крестным отцом" неоконсерватизма. Хотя это определение достаточно точно характеризует его роль в формировании внутреннеполитической стратегии неоконсерваторов, оно служит источником многих недоразумений, когда речь заходит о вопросах внешней политики. В этой сфере Кристол, отличавшийся честностью и прямотой, часто оказывался ближе к традиционным консерваторам, чем к своим соратникам-неоконсерваторам. Например, он выступал против политики Рейгана по поддержанию антикоммунистических движений и против содействия распространению демократии за рубежом.
2. Я высказался более полно по этому вопросу в статье "Протоколы неоконсервативных мудрецов" "The Neoconservative Cabal", опубликованной в "Commentary" в сентябре 2003 года. Хотя евреи часто доминируют в отстаивании либеральных политических целей, никто не слышал, чтобы их политические оппоненты из правого лагеря прибегали к антисемитской терминологии, которой свободно пользуются левые.

3. World War IV: The Long Struggle Against Islamofascism. Doubleday, 230 pp., $24.95.

Перевод Иосифа Фридмана

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67