Прогрессирующий платонизм

Деятельность Европейского парламента, спроецированная на медиа, представляется неравномерной и неравновесной. В одном месте - пусто, а в другом - густо. Так, экстренно созванное по причине возможного энергетического кризиса собрание Европарламента продемонстрировало, что только непосредственная угроза заставляет заговорить об общеевропейской энергетической программе, причем "локомотивами прогресса" и здесь выступили неофиты единой Европы (в частности, поляки), а также подлившие масла в готовый затухнуть огонь британцы. Не окажется ли так, что законотворческая деятельность Европарламента (и деятельность других евроинститутов) будет находить себе место только в лакунах, в провалах, в ситуации того или иного (не всегда экономического) дефицита?

Такое положение дел, когда "общее", "универсально-европейское" заполняет то, что остается после индивидуальных неудач, обосновано неопределенностью статуса и идеологии Евросоюза, прошлогодними референдумами во Франции и Нидерландах, мощной критикой "либералистской" логики конституционного договора, проведенной некоторыми фондами. Собственно, негативный результат референдумов (пусть и возникший в достаточно разных условиях) не мог не бросить тень на будущую конструктивную деятельность Европарламента, который принужден искать "Альтернативную Европу", но вряд ли знает, как это делать.

Однако вполне логичная нехватка собственно парламентской деятельности с лихвой покрывается в Европарламенте совсем иным - добровольным исполнением функции блюстителя гуманизма. В этом отношении Европарламент порой напоминает некую Abuse Team. Есть трудности с экономической моделью Единой Европы и даже с обоснованием самого ее будущего единства, однако нет никаких проблем с европейскими ценностями. Они - неотчуждаемое богатство, на фоне которого Европарламенту как будто бы уже и делать нечего, - его законы едва ли не обитают в особом идеальном мире, о которой говорила вся западная метафизика.

В этом смысле "политический консенсус" Европы накладывает определенные ограничения на саму логику "творения закона" и одновременно является наиболее радикальным отказом от идей одного из главных европейских политических мыслителей - Макиавелли. Ведь последний неспроста считал, что поддерживаемые политиками идеи еще ничего не говорят о той политике, которая будет ими проводиться. Однако цинизм сам по себе не является последним словом. Дело не в нем, а в том, что именно заводит машину власти в условиях, когда она может уверить саму себя в предельно идеальном характере собственных действий.

Открывшаяся в среду 18 января новая временная комиссия Европарламента нацелена на раскрытие нарушений и злоупотреблений, связанных с предполагаемой деятельностью ЦРУ на территории Европы. Вообще, Европарламент не может не интересоваться подобными вещами, с которыми европейские ценности мириться никак не в состоянии. Поэтому европарламентарии всегда найдут время на исследование случаев похищения людей, переправки их американцами через европейские аэропорты, грубого обращения с женщинами и детьми, пыток и т.п. В каждом таком исследовании важно не только то, состоялось ли предполагаемое аморальное событие, но и то, участвовали ли в нем европейцы (как граждане или институции) и с какой степенью сознательности.

Можно сделать предположение, что именно такие исследования (не очень ясного статуса - то ли научного, то ли полицейского) задают нерв формирующейся европейской власти. И здесь важно отметить, что напрашивающиеся сравнения с "инквизицией" или "мировым жандармом" не дотягивают до современности. То есть речь идет о том, чтобы на примере Европарламента и его действий вчерне наметить то, как "это" работает, как работает власть как власть, постоянно обманывающая своих агентов традиционными представлениями о привилегиях и материальными обоснованиями будущих прибылей. Все это, конечно, есть, однако речь должна идти и о том, что заводит власть изнутри. Например, логика "инквизиции" малоприменима уже потому, что она предполагала традиционную фигуру властителя-пастыря и, в конечном счете, разделение на людей, делающих историю, и тех, кто всегда будут ее "не делать" (в роли печников, булочников, программистов и т.п.). Иначе говоря, речь должна идти одновременно о "желании власти" (то есть о том, почему, например, исследованиям пыток отдаются субъективные и организационные привилегии, тогда как принятие бюджета выглядит просто рутиной) и о постепенном формировании ее нового определения, обособляющегося внутри традиционных представлений о власти как проводнике "высших ценностей". Что создается на поверхности универсальной просвещающей функции Европы?

В первую очередь, дабы развеять некоторые иллюзии, стоило бы обратить внимание на то, что предполагаемое исследование американских "злоупотреблений" на европейской территории само по себе развертывается внутри "гуманитарной" инициативы (гуманитарной войны в Ираке). Но было бы упрощением усматривать в действиях временной комиссии Европарламента своеобразное лицемерие - как будто бы европейцы пожинали теперь плоды своих собственных действий. Гуманизация за рубежом оборачивается странной дегуманизацией в собственных пределах. Интересен момент внедрения, введения предельно "негуманного" содержания в лоно Европы - как будто бы иракцы ненароком отомстили европейцам руками бессознательных американцев, разместивших на их территории тайные тюрьмы с иракскими бесправными пленниками. Конечно, здесь есть момент деструкции самой логики гуманитарного вмешательства ("нельзя остаться с чистыми руками"), но это еще не объясняет "интереса" европейцев к этой деструкции.

Речь в первую очередь должна идти о совсем ином - вовсе не о некоей фальсификации гуманистической программы как таковой. В конце концов, политика всегда выполнялась достаточно жесткими методами, поэтому в актуальных политических методах нет ничего нового. Новое усматривается разве что в рассогласовании универсалистского дискурса и самоутверждения власти, всегда сингулярной, предельно эмпиричной. Иначе говоря, предполагаемое исследование "злоупотреблений со стороны ЦРУ" дает возможность для обнаружения бессознательного власти, намечающего ответ на вопрос: зачем власти власть, особенно в объединенной Европе?

Собственно, власть должна давать некоторое преимущество, привилегию, которая не встраивается в логику обоснования власти. Например, есть такое вечное обоснование - "у кого большей ответственности, должно быть больше и власти". Однако ни в одном обществе власть никогда не покрывалась подобной экономикой, она не покрывается даже экономикой "условий" (когда, к примеру, утверждают, будто власть нужна не для получения тех или иных материальных/социальных преимуществ и выгод, а для создания условий долгосрочного их получения - то есть власть выступает здесь в качестве более абстрактного эквивалента любых благ, чем традиционные деньги). По существу, все это верно, однако не создает ядра власти, описание которого всегда доставляло хлопоты политической мысли. Формально власть представляет собой избыток преимуществ, ничем не обоснованный и не экономизируемый (именно поэтому власть всегда захватывается, а не "получается" - и именно поэтому логика престолонаследия требует более общего, ее обосновывающего контекста). Любое обоснование отнимает власть у власти, в этом смысле ее субъективное ядро не может лишиться следа "абсолютизма", который лишь имитирует гармонизацию, совпадение своего собственного - властного - положения и внешней необходимости.

Однако современная Европа подвергла деструкции наиболее традиционные способы задания власти в качестве необоснованного излишка привилегий. Собственно, идеологически подобный излишек обосновывался обрывом любого рассуждения на уровне "богоданности" власти. Любая власть представляется необоснованным излишком точно так же, как и благодать, хотя это и благодати разного рода. Представительская модель власти, власть как представление, оказывается ее собственной экономизацией и лишением субъективного ядра: власть остается просто "нужной", необходимой, но не "желаемой". Однако она продолжает желаться, желание продолжает работать.

Хотя чаще оно работает по старинке (например, нельзя удивляться случающемуся время от времени оживлению квазигегельянских идей мировой истории и предполагаемого ими противопоставления обычных людей и властвующих носителей мирового духа), необходимы и инновации. Иными словами, желание власти принуждено желать иначе.

Интерес к нарушениям прав человека и общего гуманистического распорядка особенно отчетливо проявляется со времен знаменитого скандала с записями из тюрьмы Абу-Грэйб (хотя европейцы, во-видимому, идут дальше американцев, усложняют логику последних). Минимальный излишек власти заключается в том, что она может сделать то, что другие сделать не могут, прикоснуться к тому, что для других неприкасаемо. Например, просмотреть эти самые записи в рамках специальной сенаторской комиссии, создать парламентскую комиссию для обхода и осмотра предполагаемых европейских тюрем с иракскими пленниками и т.п. Даже если все давно видели записи из Абу-Грэйб (и не только), если они никому не интересны, власть создает постоянно воспроизводимый эффект тайны, открытия неожиданного, обнаружения некоего невыносимого осадка в своем собственном центре. За фасадом действия во имя и ради гуманистических ценностей, и нисколько не противореча этому фасаду, скрывается ядро избыточной сегрегации, отделения власти от всего общества в тех условиях, когда такое отделение никак не может быть обосновано и потому остается достаточно эфемерным.

Можно было бы показать, как такие инициативы встраиваются в логику фиксирования тех социальных различий и дифференциаций, которые декларативно, в условиях политического равенства, поддерживающего данную власть, не могли бы иметь фундаментального характера. Фундамент власти теперь всегда случаен, акцидентален, она получает свое неоспоримое и бездоказательное преимущество из случая, который невозможно заранее предсказать и предвидеть. В известном смысле желание власти начинается не там, где работает машина управления и распределения власти, а где власть оказывается затребована неким чрезвычайным положением, с которым она совершенно непреднамеренно сталкивается и которое ей, однако, более чем желательно. Равновесная система не может обосновать собственные флуктуации, на которые она отвечает властью - ее инстанциями, которые присваивают эти флуктуации в качестве своего материала "ответственности".

Неслучайна здесь актуализация темы "предвидения" и "зрения" в целом. Если Мишель Фуко определял новоевропейскую власть через дисциплинарность, а затем и "биовласть", то теперь на эти определения, вероятнее всего, надстраивается новое, которое выглядит по сравнению с ними достаточно архаичным. Ранее власть получала излишек преимуществ в том, что могла видеть всё - на что не мог претендовать ни один простой человек. Последний опутан системой "регистраций" - полицейских, рабочих, медицинских и т.п., которые только и позволяли власти видеть всё, причем даже тогда, когда это видение не позволяло сделать какие-то реальные шаги. В этой "дисциплинарной" схеме совмещается собственно логика обоснования власти и логика желания власти - то есть управление с избыточной и не всегда нужной возможностью увидеть то, что просто так не увидишь. Модель такого желания - "одностороннее", прозрачное в одну сторону зеркало, пусть даже абсолютно бесполезное. Однако распространение массмедиа и технологий, оставив "управленческую" составляющую дисциплинарности, лишило последнюю ее "желания": теперь все видят всё, что видит власть, даже если фактически власть видит больше и лучше. Всевидение стало обыденным, даже если содержательно оно стало жвачкой. В этой ситуации появился спрос на новый обиход зрения как самого политического чувства.

Новые формы желания власти постулируют, что власть может смотреть на то, что другие не захотят видеть. Власть интересуется не жизнью, а "злоупотреблениями", то есть грязью в ее метафизическом определении, тем, что не имеет "вида", идеи. Власть становится "избранной" через случайное возникновение требующей анализа грязи, для которой как будто нет никаких оснований. Желание власти - это желание видеть что-то другое, закрывая это другое от всех остальных своей спиной. Однако это другое таково, что оно сразу бы потеряло свой избранный характер, вынеси его на общее обозрение.

Подобное превращение желания становится более понятным, если рассмотреть традиционную модель европейской политики - модель платоновской пещеры из "Государства". Последняя является не только образцом кинематографа и насильственного принуждения (вспомнить хотя бы лечение Алекса в "Заводном апельсине"), но и моделью представительной демократии, фиксирующей также место желания власти. Формально "вышедший" из пещеры делегируется к истине, онтологически отстаивая интересы всех людей в целом. "Избранный" избирается для представительства людского племени в мире света и возвращения к этому темному племени, а желание определяется по необоснованности и невозможности освобождения из пещеры. Однако сейчас ситуация претерпела обращение: Европа представляет себя как живущую в мире света, за пределами пещеры. То есть в пещере никого не осталось. Власть нужна не для того, чтобы курсировать от света к людям, а чтобы иногда через щелку заглядывать в покинутую пещеру, в которой осталась грязь. Иными словами, желание власти теперь определятся тем, что это по-прежнему желание "лишка", необоснованного перехода (от мира черни к миру избранных, от народа к его представлению, от одной социальной формации к другой), однако теперь переход обозревается с другой стороны - из света, для которого само существование "пещеры" представляется нонсенсом.

Формально говоря, некоторые моменты деятельности современных институтов власти образуют комплекс "элитарности", которая не может оставаться лишь "практической", "управленческой" и в то же время не может уйти от собственной случайности. Возможно, что будущая власть станет определяться по избытку некодифицируемого (и рискованного) опыта, который она присваивает в качестве того, что другим не под силу и не нужно. В известном смысле это власть является (в ее желании, а не институциональной форме) властью обезопасивших себя "авантюристов", искателей приключений, однако даже подобный статус всегда списывается на нечто внешнее и непредвиденное. "Избранность", "желание власти" и ее "иное" представляются в качестве необходимой платы за поддержание гомогенной политической среды.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67