«Если ты сейчас читаешь эту записку, значит я не вернулся со вчерашнего митинга. Скорее всего, меня забрала милиция, и я сейчас сижу в одном из отделений. Я постараюсь сообщить Ольге, куда меня увезли, чтобы ты могла меня найти». Ставлю подпись внизу листка и сам себе не верю. Я, никогда не ходивший на митинги, презирающий политиков, насмехающийся над чужим фанатизмом — я иду туда, где, возможно, будет давка, аресты, холодрыга. В последний раз здравый смысл посылает мне сигнал: «Одумайся! А если тебя к понедельнику не выпустят из кутузки? Ты же вылетишь с работы». Я почти поддаюсь ему, но тут тошным комком снова подкатывает он — жгучий стыд. Это мне, мне лично, а не какой-то там партии или тусовке – мне этими «выборами» плюнули в лицо. Что мне теперь: утереться?!
Я взял минимум вещей. В интернете анонимная организаторша под ником «Ирма Семенова» советовала запасаться бланками ходатайств, водой, едой и чуть ли не сменным бельем на тот случай, если обделаешься со страху. Но я посчитал, что протестовать надо так же, как мы живем — с голой жопой, но гордо поднятой головой.
Подъехал на пл. Восстания за полчаса до начала «восстания». Место явно было выбрано чисто из-за красивого названия. Ближе к двум часам стало ясно, что на пятачке вокруг входа в метро даже 500 человек устроят давку. А ведь ожидались тысячи… Поэтому новость о том, что всех просят перейти на Пионерскую площадь, где пройдет санкционированное сборище, я воспринял с облегчением. Под бдительным оком вертолета омоновцы интеллигентно отодвигали людей от проезжей части, оперируя диковинными выражениями «пожалуйста», «будьте добры», «прошу вас». Вообще, весь день создавалось впечатление, что за одну ночь в Питер спешно завезли какую-то другую милицию. Всю дорогу от одной площади до другой мы радостно обсуждали эту новость с общественным активистом Лёней, с которым мы весь день потом вместе и промитинговали.
Перед памятником Грибоедова носились эвакуаторы, расчищая пространство для народного гнева. С каждой минутой толпа росла. И вот началось: речовки, кричалки, лозунги. Один оратор хлеще другого поносит партию и правительство. ОМОН безмолвствует, хотя еще четырьмя днями ранее за одно только присутствие возле Гостиного двора хватали и волокли каждого встречного.
На несколько секунд залезаю повыше, окидываю взглядом толпу, и чувствую, что дух захватывает. Сколько нас: пять, шесть тысяч, десять? В толпе шныряют коллеги-журналисты, но я сейчас не при исполнении. Я принципиально пошел на митинг как частное лицо. Даже заветную корочку оставил дома, чтобы не было у меня этой индульгенции. Протестовать – так протестовать.
Сам митинг я воспринимал как некое символическое действие. Тысячи людей, и я в их числе, вышли, чтобы во всеуслышание проорать всё, что они копили эти годы. Это тот самый жгучий стыд за себя, за свою инертность и соглашательство, который мы долго держали в себе и которому не смогли больше противиться.
Сразу скажу, кто порадовал: Шендерович, спокойно закончивший свою речь, несмотря на хамские выкрики нациков; активистка-студентка, призывавшая к открытым выборам ректоров и деканов; Троицкий, взывавший к совести Шнурова, Хиля, Гребенщикова, Пиотровского и других деятелей культуры, предпочитающих отмалчиваться. Хороши были певцы. Но главное — хороши были петербуржцы. Они требовали отмены результатов выборов в Питере — ведь местный избирком до сих пор (!) не подвёл итоги, погрязнув в склоках: сколько и где украсть голосов.
На Загородном проспекте уже затеплились уличные фонари, когда толпа стала расходиться. Полиция тактично расступалась, направляла, помогала и, видимо, вообще всячески старалась шокировать горожан. А ведь те, ни много ни мало, пригрозили вернуться сюда через неделю и прихватить всех своих знакомых, если их голоса не будут возвращены тем, за кого они их отдавали.
Вернувшись домой, я скомкал записку и торжественно выбросил ее в ведро. Туда же, где я надеюсь увидеть сами-знаете-какую партию.