Перевернул глаза и осмотрелся

Расскажем-ка мы сказку о том, как развивается творчество тандема Фёдоров-Волков и зачем надо идти шестого апреля в ЦДХ, а заодно вспомним, что происходило недавно на кухне самого интересного нашего музыканта. Нет, не на символической творческой кухне создателей лучшей в стране поп-авант-джаз-рок-музыки, а на самой что ни на есть московской квадратной уютной кухне. По случаю прослушивания нового диска собрались у Леонида и Лиды Фёдоровых люди. Каждый год по весне такое происходит, слушают люди новый диск, ведь сольный Фёдоров – ожидаемое событие, ежегодный бал в ЦДХ. Он десять лет живёт в Москве и десять дисков изготовил по весне. Будем считать, что остальные написал осенью. Нашим людям это присуще, собираться на кухне в любое время года, выпивать, курить и разговаривать. В этой фразе чего-то не хватает, не хватает полного, почти всеохватного одиночества. А оно есть, есть, ест оно нас, одиночество. Поедает поедом, уносит поездом в ледяную пустыню всемирного технического счастья. «И я в том поезде на север еду в город, где солнце мёртвое как лёд блестит» - поёт Фёдоров песню «Поезд» на слова Константина Вагинова, и мы слушаем поезд-диск девяти песен под названием «Если Его Нет». Можно ведь уехать, не сходя с места, если есть про-из-ведение. Лучшие путешествия геодезистов – по местности воображения и карте сна.

Так что это хорошо, что не хватает одиночества, хотя бы на кухне ЛиЛ (Лёни и Лиды). Вот когда разойдёмся по домам-убежищам, возьмём в руки чудесные хищные вещи века, компьютеры и планшеты, тогда наступит нам техническое одинокое счастье. А сейчас, в этом месте, на скромной, но центральной музыкальной кухне, мы разговорились сразу обо всём, впятером: шеф-редактор популярного журнала, главный редактор мощного журнала, радушные хозяева - чета Фёдоровых и я, бывший геодезист. Начался полукафкианский, сновидческий процесс в замке. Не верите? Но однажды я видел в этой комнате, как совершенно трезвый фотокор заснул прямо на ковре. Что же это за разговоры такие?

Итак, новый диск «Если Его Нет» про огромное, безысходное, но незаметное, почти неопознаваемое одиночество. И сделано это Фёдоровым вручную, записано и сведёно в домашней компьютерной студии. Не всё пропало в тотальном одиночестве предстояния миллионов перед экранами компьютеров, техника используется для ликвидации тотального одиночества, которое она сама, техника, и вызывает. Парадокс, но электромагнитное наследие Теслы сводит людей вместе на концертах, водит в кино. Театр ещё держится, но киномонтаж уже там «вовсю пиночетит». Всё чаще мне кажется – да это компьютер и возможность звукоусиления правят музыкой, давно уже правят, поэтому-то композиторы и не нужны, нужны исполнители – грамотные пользователи техники.

Так бы я «развил» идеи Владимира Мартынова о конце времени композиторов. Можно ведь считать, что человек, пишущий программы для генерирования музыки на компьютере – не хуже Маккартни. Мы слушаем компьютерный электронный индастриал, кайфуем от звуков на грани диапазона восприятия и думаем – музыкант становится программистом. Они, элитные программисты, так себя и называют – композиторами. Но нет, программист – тоже инструмент, машинка для продуцирования математической логики, а человек это всегда Фёдоров. Такое время наступает на нас, высушивая спинной мозг электромагнитными импульсами, что если хочешь быть человеком – твори везде и всегда собственный ритм. Будь Фёдоровым.

Год назад он в одиночку записал, вложил в музыку стихи Введенского, получилась «Весна». Альбом «Если Его Нет» сделан с помощью Владимира Волкова, который «Весну» как-то пропустил, зато на этот раз внёс в творческий процесс всё своё – контрабас, фортепиано, виолу да гамбу, виолончель, флейту, арфочку и т.д., вплоть до гудка и кофемолки. Да что там, Лёня даже вентилятор использует, он любой звук может вклеить в свою песню. В песне «Мойка» чрезвычайно приятный разнобой стуков упругих звучит – оказалось, это запись субботних теннисных мячей на средиземноморском пляже, куда ходили ЛиЛ, имея на кармане, понимаешь, диктофон. Судите сами, однажды Лёня сбежал из зрительного зала театра, но тут же нашёл себе занятие, записал на диктофон какие-то невероятные завывания системы вентиляции, а мне сказал – эти флейты подземных труб и вопли невидимых барабашек начнут будущий диск «Аукцыона». Кстати, новый диск Фёдорова-Волкова, восемнадцатый по счёту из числа отдельных от «Ы», начался песней «Домой», не вошедшей в аукцыоновский альбом «Юла». Ничего в хозяйстве не пропадает. Мало того, Фёдорова, «Аукцыон» и всех друзей, участвующих в общих проектах, можно назвать неслиянно-нераздельной троицей, то есть большим «Ы» - если, конечно, такое можно говорить в пост.

Дмитрий Озерский на этот раз поучаствовал минимально, текстом отложенной песни «Домой». Можно сказать, Фёдоров всегда возвращается домой песнями Озерского, этот «дом» - осевое место, время, состояние сознания для всех, кто так или иначе, прямо или косвенно, вольно или невольно «принуждается» к пониманию мира музыкой великой русской группы «Аукцыон». Это особое время, лёгкое бремя иерихонских труб концертов «Ы», а мир, наоборот, свинцово тяжёл и невыносим. Поэтому нет и не будет дисков Фёдорова без текстов Озерского, стали руки якоря, вот он, алая заря. Даже когда вы не слышите песен Озерского, как это было на диске «Безондерс», где сплошной Введенский, всё равно понимаете – время обэриутов это «Ы», оно опять пришло. Даром что ли в «Гоголь-центре» играют «Ёлку Ивановых», жуткую минималистскую, абсурдистскую, сериальную, макабрическую, мистериальную и прочая и прочая, пьесу Александра Введенского.

Кстати, о Гоголе. Присутствующие за столом на кухне Фёдоровых с большим воодушевлением и даже упоением вспоминают свои итальянские путешествия, свои римские каникулы. Эх, хороша Европа! Но не в том смысле, что «валить пора». Нормальные люди проводят по три месяца в году в расчисленном цветниками, автобанами, музеями и замками древнем эпицентре нашей жизни. Нашей ли? И вот по земле новгородской, псковской, архангельской, тверской, ленинградской, вологодской и ярославской, вдоль Свири и Волги, поперёк разрушенных и восстановленных храмов, мимо городков Вытегра и Тотьма - вьётся разговор. У нас лучше потому, что на фоне тотальной депрессивной разрухи, которая, как известно, в головах, вдруг, из-за поворота пыльной дороги, появляется жемчужина – церковка. Картина маслом - из адской атмосферы «Груза-200», из песни Юрия Лозы и рожи ментовского упыря, скажем, кристаллизуется песня «Фа-фа» Аукцыона и святой облик старца из романа Алексея Иванова «Сердце Пармы». А в Европе что – никаких внезапностей контраста, всё ж давно расчислено в веках. Там кипарисы триста лет высаживают, в этой благословенной Тоскане. И только в Тоскане можно забыть, потерять, развеять тоску и мерзость свинцового присутствия нашего родимого государства.

Друг Фёдорова Балабанов в разговоре проявляется фильмом «Я тоже хочу». Один раз не удалось ему заполучить песни «Ы» с лучшего, по моему и балабановскому мнению, диска «Зимы не будет», а на этот раз – бери всё, что хочешь, говорит Лёня, меня только не тронь. Бери Гаркушу, он искренний «доковский» актёр, недаром прослезился на пробах. Девушки пришли на пробы, много девушек. Кастинг – жёсткое понятие. Режиссёр и говорит, ну-тка, все разом голые заходите – опа, все и разбежались, одна только и осталась, и сыграла голую, бесконечно бегущую по снегу проститутку, выпускницу философского факультета. В этом странном фильме по мотивам песен «Ы» все персонажи бегут к счастью, лишь бы не остаться в этой траве, то есть в снегу. В фильме голую «философку» и Гаркушу забрали, превратили в радугу: куда-то в балабановской мёртвой зиме забирают людей из лета нашей тухлой жизни. Лида Фёдорова вспомнила, как она с реальными «понятийными» пацанами, друзьями балабановскими, виденными в фильме, познакомилась на концерте «Ы», подвела их к мужу: это бандиты, а это Лёня - представила. На что один из артистов фильма «Я тоже хочу» зарделся и сказал – я уже не совсем бандит, а вот он, он ещё да.

Фёдоров любит и ценит кино, дружит с режиссёрами Волошиным, Балабановым и Хржановским. На вопрос о судьбе грандиозных многолетних съёмок фильма Ильи Хржановского «Дау» в Харькове развёл руками – ничего не ведаю о скором выходе, да и вообще сомневаюсь в попадании на экран главного кино-психо-социо-эксперимента эпохи. Илья Хржановский отснял огромный бал – если не сатаны, то сталинской передовой науки, с участием переодетого по моде 1930-х годов «Аукцыона», не всего, а спец-трио Волков-Фёдоров-Старостин. Даже предложил «жильцам вершин» издать DVD по мотивам этого грандиозного харьковского сновидения, но Лёне недосуг. От этого небывалого фильма, нашего ответа Джексону и Камерону, так и веет чем-то гениальным, причем из области антропологии, не кино. Странно ведь представить Теодора Курентзиса в роли Ландау. Ещё страннее вообразить десяток тысяч харьковчан, побывавших на пробах, поживших в спец-зоне секретного сталинского института – не в роли, а реально, суггестивно, трансгрессивно и безвозвратно погружённых в состояние «Сталин-жив». Лёня сообщает поразительные вещи – что огромная кирпичная стена института составлена была из кирпичей, расписанных миниатюрами Босха. Что были построены цеха по производству сталинской обуви, костюмов, папирос, спичек, денег и любой фурнитуры. Что издавали сталинскую газету, а журналист этой газеты пришёл к режиссёру и жаловался, на полном серьёзе – так нельзя, Илья Андреевич, они на меня настучали вам, царю и богу, а я ведь компромат вообще на всех собрал, просто не успел отправить в компетентные органы.

Разговоры на кухне ограничены размерами бутылки виски, а песня это произведение, зависящее только от интерпретации, от сотворчества слушателя. Идём слушать в студию. Начавшись с Озерского, запись кончается почему-то Вагиновым. Приглянулся питерский питерскому, увлёк ледяным поездом «Поезда» и голой музой «Музы». Конечно, как в стихе Вагинова, смысл чего бы то ни было открывается только если «перевернул глаза и осмотрелся». Но смысл этих волковских и фёдоровских мадригалов спрятан в пустыне русских деревень, а не в «голове-ноге», снаружи, не внутри. Смысл всеобщ и потрясающ, он в песне без автора, в вечной скорби старушки из деревни «Сарозеро», причитающей – нет никого. Опять-таки «Конь унёс любимого» Волохонского.

Разрыв-трава на ходынском поле и ничего никогда никого. В общем и целом, вспоминается определение Гребенщикова – Волга буддийская река. Тексты Артура Молева, оформителя фёдоровских дисков, вошли в музыкальный обиход давно, со времён «Красоты», и они мне не очень по нраву, хотя одна строчка там нравится, в страшной песенке про Буша – сосите наши буши. «Труден путь in» - тоже ничего. Вдруг на песне «Ходунки» вспомнился триллер «Сайлент-Хилл»: «На ходунках не портит вид шёл инвалид во множестве». Леонид и Владимир умудрились из странных вирш художника Артура Молева, а его три песни расположены по центру диска - сверстать звук, не портящий ни Волохонского, ни Озерского, ни даже хедлайнеров диска – монологов бабушки Евдокии из деревни «Сарозеро» и питерского скульптора Василия Аземши, который вносит в альбом истинно мамоновское настроение: «Если вам в автобусе наступили на ногу, они же не наступили на вашу душу».

А если Его нет. Его нет для тебя. Нет никого. Выйдешь, а никого нет.

Можно признать, что сюжет песни – изломы ритма и настроения. Логика звуковых сюжетов всех песен диска поразительна: начавшись тревожной, сладчайшей, безнадёжной озерской песней «Домой», наполнившись в пустыне Сарозеро печалью «Нет никого», пробравшись через городской европейский макабр трёх молевских абсурдизмов, диск взлетает и уносит волохонским «Конём», преодолевает, переезжает трудный диагноз Аземши «Если его нет» кошмарным вагиновским «Поездом», и всё ради чего? Чтобы «выздороветь смертию» и увидеть «Музу». Это настоящий пост и трезвение:

Перевернул глаза и осмотрелся

И освещённый весь, иду я в дом знакомый

И грудью плоскою облокотясь о стол,

Я ритмы меряю, выслушиваю звоны,

И муза голая мне руку подаёт

______________________________________

Фото Лидии Федоровой

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67