А вот если задаться таким вопросом: а что будет, если на Обитаемом острове возьмутся экранизировать «Обитаемый остров»? Стругацкие – пророки, они и об этом написали. В книге функционеры Острова влезли Максиму в мозг, похитили картинки из его приключений и сляпали обывательский сериал.
Точно так же поступил и Федя Бондарчук. В его экранизации что-то мигает, моргает, а чтоб оправдались затраты (по слухам, бюджет «Острова» - 40 млн. долл, вполне прилично даже по меркам Голливуда), еще и взрывается, бегают туда-сюда черные иноземные омоновцы со странными прическами. Поколению пепси это должно понравиться. Хороша, кстати, Рада Гаал – ее показывают так, что она одновременно видна и спереди, и сзади. Спереди торчат грудки, сзади вызывающе выпирает сами знаете что, мечта Тинто Брасса.
А что было бы, если на Острове издали «Остров»? Мы это видим. «Конан-варвар» в твердой обложке. Какой-то мэн продирается через железные конструкции. Я бы это читать не взял, и иной студент – тоже бы, наверное, постеснялся.
А вот что бы было, если бы на Острове взялись обсуждать «Остров»?
Да, простит меня коллега Межуев, получилось бы ровно то, что он написал – «Повесть о просвещенном авторитаризме». Хотя Межуев не виноват, я не хочу обижать глубоко симпатичного мне Бориса, но, ты сам, друг, – житель Острова, а жить на острове и быть свободным от Острова нельзя.
Между прочим, Межуев, утверждает, что «повесть Стругацких была отнюдь не только памфлетом против тоталитарного советского строя, она в первую очередь являлась критикой отважных, но безрассудных стремлений диссидентов». И порадовал литературным открытием, что там, в образе Странника, воспет всесильный глава КГБ Юрий Андропов и вообще это роман-предупреждение о том, к чему приводит перестройка.
Ревизия по полной программе!
В ответ на этот пассаж один из участников форума на моей страничке в ЖЖ как бы недоуменно пожал плечами: о чем базар? да то ж только нормальный публицистический конструкт и не более того.
А я соглашусь! Действительно, ради красного словца можно и не такое придумать. Например, что в недрах КГБ изобрели машину времени и позвали опробовать ее любимых гэбэшных писателей – братьев Стругацких. Они быстренько слетали в «проклятые девяностые», вернулись, отсюда и финал «Острова» - реформа заглохла, инфляция, депрессия столкнувшегося с политической правдой населения, различные политические и социальные группы рвут власть друг у друга. Я сам в «НГ» однажды опубликовал подобный рассказ.
Правда, если бы они на часок слетали в 2004 год, то там им, скорее всего, понравилось бы, поскольку страна богатела, поднималась с колен, жирел средний класс, наступали, как все кругом твердили, «тучные годы», и была демократия. Правильно, что Максим не послушал Странника и взорвал Центр в 1991-ом! – возможно, решили бы братья.
А если бы гэбэшники их заслали чуть подальше, промахнулись бы мимо 2004-го или в машине что-то заклинило, в январь 2009-го? Эх, похоже, остался бы прежний открытый финал - и про инфляцию, и про то, что «пока я жив, никому здесь не удастся…» и т.д.
* * *
На самом деле, проблема не в том, что кем-то, в данном случае, Межуевым, придуман эпатажный ход для статьи. И не в Стругацких тут дело. Проблема в другом, Межуев и Ко, похоже, искренне уверены, что только просвещенного тоталитаризма нам сегодня не хватает, и под эту лавочку рекрутируют заодно и Стругацких. Одного давно умершего, другого – уже не Стругацкого, а Витицкого. А девственная умом современная молодежь, пипл то есть, из тех, что митингует в поддержку кризиса, убедившись, что Стругацких экранизирует придворный режиссер Бондарчук, чего доброго этот концепт и схавает.
Так этот концепт - неправда!
Не правда, прежде всего, в связи с объективностью прожитого прошлого.
* * *
Сразу прошу меня простить за то, что тоже придется удариться в воспоминания – но не с целью старческого ностальгирования, а чтобы полнее представить картинку.
Межуев честно пишет, что «мой личный интерес к Стругацким не был ни в малейшей мере предопределен любовью к научной фантастике как таковой. Этот интерес возник в середине 1990-х, и он был связан исключительно с политической актуальностью произведений братьев для понимания тех реформ, которые осуществлялись в нашей стране с момента прихода к власти правительства Ельцина-Гайдара».
То есть «девяностые» для Межуева - это тот плацдарм, та высотка, с которой он рассматривает прошлое и прожитое относительно девяностых «будущее». И надо сказать, что с этой высотки как бы отчетливо видно, что перестройка – это оппортунистический, с точки зрения истинного социалиста, проект обуржуазившейся коммунистической элиты. Элиты, мечтающей легализовать свой де-факто буржуазный стиль жизни.
Но не буржуазно-демократический, - поскольку советская элита боялась народа, - а такой, чтобы с просвещенным гэбэшным Странником во главе, буржуазно-тоталитарный. И, в конце концов, как мы знаем, эти мечты чудесным образом воплотились в жизнь, когда у руля власти встал самый настоящий просвещенный полковник.
Но существовал ли такой проект в 1972 году? – большой вопрос.
***
Думая, что такой проект существовал, Межуев, на мой взгляд, впадает в ту же ошибку, что и Леон Троцкий. Троцкий, - более правильный, более ортодоксальный коммунист, чем Сталин, - как мы знаем, всегда подозревал опасность буржуазного перерождения сталинистов. Сталина за это критиковал, чем Сталина страшно раздражал.
Причем определенную пищу для таких подозрений ему, например, дало кратковременное возвышение Николая Бухарина с его апологетикой середняка – «Обогащайтесь!». Однако затем Сталин, к великому удивлению Троцкого, поступил «нелогично», не так, как ожидал Лев Давыдович. Иосиф Виссарионович вдруг перестал перерождаться, а левая и правая оппозиция, наоборот, отправилась в концлагерь, чуть ли ни в общий барак.
Затем Троцкий ждал, что сталинская элита начнет перерождаться в 1939 году, когда СССР вторгся в буржуазную Польшу, но и тут Троцкий вскоре обнаружил, что оккупационные войска отобрали у капиталистов заводы и как бы инициировали строительство социализма.
Надо Сталина поддержать, - подумал озадаченный Троцкий, перед тем как Сталин прислал к нему наемного убийцу с топором.
В аналогичную ошибку впал и биограф Троцкого – Исаак Дойчер. С плацдарма шестидесятых годов он отчетливо увидел, что «оттепель» вдохнула в советский социализм вторую жизнь, в молодежи проснулся энтузиазм, она ломанулась на комсомольские стройки, и, таким образом, буржуазное перерождение, отложилось, казалось, на вечные времена.
А 91-й год ни Троцкий, ни Дойчер не застали. А застали бы – очень удивились. Троцкий бы наверняка торжествовал – вот видите, я же вам говорил, я же вас предупреждал, а вы не верили!
* * *
Сегодня модно говорить – и это недавно говорили при обсуждении новой книги Иосифа Дискина «Кризис. И все же модернизация», - что в СССР периода Троцкого-Дойчера самым фантастическим образом работали социальные лифты, ведь все советские сильные мира сего имели крестьянское и пролетарское происхождения. Это правда!
Рабочие и крестьяне, - не все, конечно, а имевшие отношение к заговорщикам 17 года и тайной полиции; пережившие 37 год, научившиеся социальной мимикрии – впоследствии, как графы Монте-Кристы, получили возможности небывалого карьерного взлета. Но правда так же и в том, что их дети к восьмидесятым годам уже не имели ни крестьянского, ни пролетарского происхождения. Тем не менее, претендовали на точно такое теплое место в элите по праву наследования.
К восьмидесятым годам социальные лифты успешно сгнили (на то есть прямая аллюзия в «Сказке о тройке»), а элита жаждала буржуазной перестройки, чтоб все было «по-честному». При этом представления о том, как должно быть, как хотелось бы, что б было, невольно редактировали прошлое. Российское книжное («Москва-ква-ква» Аксенова) и кинематографическое ретро начала XXI века («Водитель для Веры», «Стиляги») живописуют комбуржуазный стиль жизни, как будто бы он всегда пер в глаза. Красивая теория, но далекая от правды жизни. Ведь даже окна валютной «Березки» всегда были завешены тяжелой портьерой.
В отличие от Межуева я рассматриваю ситуацию не с плацдарма девяностых, а с плацдарма 1972 года. Это год, на который падает отблеск хрущевской десталинизации, но более памятен разгром пражской весны. Сам я антибуржуазно жил в коммунальной квартире в одной комнате с родителями и абсолютно никакой причины чего-то хорошего ждать от главы КГБ у меня не было. Мне это в голову не могло придти.
В 1972 году я закончил школу. В 1974 году выслали Солженицына. В 1977–1980-ых годах кое-кого из моих друзей-самиздатчиков похватали за распространение. Никаких контактов с золотой молодежью у нас не было. Что касается тогдашней элиты, то она заблокировалась в небесах (разблокировалась только к 1989 году; помню, все были потрясены в «Коммерсанте», когда Миша Леонтьев прижал в углу Николая Рыжкова и взял у него интервью) и если и испытывала какие-то надежды в связи с Андроповым, то про это нам не докладывала.
Да, признаю, одно время действительно недолго досуже сплетничали, что Андропов ходит в театр на Таганке, коллекционирует живопись и пишет стихи, но это было, во-первых, анекдотом, во-вторых, стало известно, уже когда он захватил всю полноту власти, став Генеральным секретарем. Будучи же главой КГБ, он, естественно, был непубличен.
Реально для нас Андропов сначала глядел портретом на стене, потом произнес какую-то пламенную речь на торжественном собрании по телевизору – и милиция побежала по баням ловить прогульщиков, потом сразу же оказался под капельницей и снова стал портретом на стене, только с траурной ленточкой. Прогрессорство по-русски – от портрета до портрета.
И смешно думать, что через Стругацких КГБ посылал мессидж о будущей перестройке, потому что в 72 году коммунизм, казалось, утвердился всерьез и надолго. Наши отцы хоть двигались куда-то вместе с войной и побывали в Европе, память же моего поколения стояла на месте, не выпирала из этой стагнирующей реальности.
При этом Стругацких никто никогда и не пытался выдать за серьезных писателей. Поначалу «Обитаемый остров» вышел в издательстве Детгиз. А то, что Стругацкие впоследствии превратились в Библию технической интеллигенции, так это только потому, что та ничего серьезнее не читала. Вся серьезная литература хранилась в спецхране, а Стругацкие, о которых поговаривали, что они имели какое-то отношение к архиву Солженицына, сумели пересказать ее сюжеты доступным для инженеров языком.
Дьяволиада Булгакова нашла отражение в «Понедельнике». Возможно, что родословная Странника взяла начало от таинственного брата доктора Живаго – Евграфа. Институт НИИЧАВО заставляет вспомнить шарашку из «В круге первом». Фрондер Банев из «Гадких лебедей» списан с Высоцкого. А сами «дети» позаимствованы, возможно, у Голдинга, а возможно что-то навеяно пребыванием старшего брата Аркадия в спецприемнике в 1942 г. Нетрудно обнаружить отсылки к Набокову.
Но случилась фантастическая вещь, чего не добилась никакая другая литература. Техническая интеллигенция и книги Стругацких соединились в одно агрегатное состояние, и будущее поколение перестройки изготовилось вершить революцию прямо по этим книгам.
Найти Центр, взорвать его, захватить башни (СМИ), отменить политическую ложь, двоемыслие, искать поддержку за границей Острова. Трудно представить, что КГБ изначально планировал такой результат, ведь акторы и сами не знали, чем это все отзовется.
***
Стругацким не повезло на экранизации. Антитоталитарное кино сегодня стало одним из ручейков масскульта. А без живой связи с Островом «Обитаемый остров» Бондарчука, по сути, ничем не отличается от «Бразилии» Терри Гильяма, невразумительного «V значит Вендетта» с Натали Портман или же даже «Звездных войн». Однако изначальный открытый финал «Острова» – не дань штампу, не скептицизм, и не конформизм Стругацких, скорее, феномен предвидения. Диссидент Сталкер из «Пикника на обочине» - единственно пока удачной авторской экранизации братьев - у них не носитель истины, а всего лишь проводник, выводящий общественные силы на новый уровень дискурса. И это честно. Потому что Стругацкие и Тарковский понимали, что дальше будут только вопросы, но сзади (у Аркадия) ….
«Поезд шел до Вологды 8 дней. Эти дни, как кошмар. Мы с отцом примерзли спинами к стенке. Еды не выдавали по 3-4 дня. Через три дня обнаружилось, что из населения в вагоне осталось в живых человек пятнадцать. Кое-как, собрав последние силы, мы сдвинули всех мертвецов в один угол, как дрова… Очнулся в госпитале, когда меня раздевали. Как-то смутно и без боли видел, как с меня стащили носки, а вместе с носками кожу и ногти на ногах. Затем заснул. На другой день мне сообщили о смерти отца. Весть эту я принял глубоко равнодушно и только через неделю впервые заплакал, кусая подушку…» (Знамя 2004, 8).
Сзади – только бараки.
В Стругацких есть что-то мистическое, ведь они как бы предполагали, что в конце концов Остров сфальсифицирует и «Остров». Межуев прекрасно описывает механизм такой фальсификации: «В выведенной Стругацкими стране Отцов ельцинская, а затем уже и путинская Россия неожиданно обнаружила саму себя... Театральный режиссер Сергей Кургинян в году 1995 представил в доказательство шестичасовой спектакль по повести Стругацких. Смотреть это действо было не всегда легко, однако общее впечатление спасали совершенно неожиданные совпадения. То что рассказ о башнях излучения сопровождался трансляцией ельцинского телевидения — в этом не было ничего удивительного. Однако эффект инсайта возникал в тот момент, когда раскрывался заговор государственной прокуратуры о подрыве башен».
Ну, а самого бы вдохновенного режиссера «Театра на досках» спросить: откуда дровишки? Кто оплачивает психоаналитический центр на Садовой, откуда «инсайт» и такая любовь режиссера к отечественным тайным службам?
Ответ известен: «Остров» по-прежнему актуален, мы по-прежнему живем на Острове.
* * *
P.S. Я хотел, но ничего не сказал о самом главном. О своем личном отношении к просвещенному авторитаризму. Помню, что кто-то заметил про монархию: при ней, по крайней мере, есть шанс, что когда-нибудь родится и случайным образом придет к власти порядочный человек. «Просвещенный авторитаризм» такого шанса уже не дает. Уж не надеется ли Межуев, что он начнет просвещать правителя? Увы, я тоже ничего не могу придумать умнее, кроме «пока я жив, никому здесь не удастся построить еще один Центр».