"Дайте, дайте мне человека, чтоб я мог любить его!
Где этот человек? Куда спрятался этот человек?"
Ф.Ф. Опискин
Уже не первое десятилетие, а то и столетие русская интеллигенция терроризирует свой многострадальный народ, склоняя его и так и эдак под разными углами за то, что тот никак не сподобится построить наконец в нашем славном отчестве нормальное гражданское общество. Обличает власть, которая-де не создает условий для его становления, обличает несчастное народонаселение, которому за последние десятилетия дали столько свобод, что оно просто обязано как из рога изобилия извергать многообразные гражданские инициативы...
При этом ни власть, ни народ нисколько не выказывают своего презрительного отношения к идее его построить. Напротив: большинство за то, чтобы и у нас все было как в нормальном и цивилизованном мире. Не первый год власть имитирует свою готовность считаться с этим обществом, а наиболее продвинутые граждане на скудные деньги заокеанских спонсоров имитируют бурные инициативы. Но к несчастью, при столь светлых и чистых намерениях гражданское общество у нас ни сверху, ни снизу не строится и никак не получается.
И дело здесь не в том, что власть или народ у нас столь нерадивые. Чтобы построить гражданское общество, вовсе не нужно быть семи пядей во лбу. Главное - воспитать гражданскую ненависть к государству, натравить стаю на общего врага. И тогда геи и лесбиянки, правозащитники и террористы, интеллигенция и быдло, собачники и филателисты сольются в экстазе гражданского самосознания и образуют столь чаемое общество свободных граждан.
Два общества
Альфред Вебер - матерый враг бюрократического немецкого государства - на развалинах послевоенной Европы как-то изрек: "наша цель проста: мы хотим спастись от аппарата, спастись как люди, как носители жизненной энергии"1. Строители нового европейского дома учли пожелание мыслителя. Центр тяжести общественной жизни был перенесен с государственной бюрократической системы на многообразные формы гражданских организаций. Отделение государства от гражданского общества состоялось. Произошла предельная рационализация природы власти - или, что то же самое, окончательная десакрализация отношений господства и подчинения.
В наше время А.Вебер мог бы воскликнуть: свершилось! Нет больше никакого благоговейного чувства по отношению к государству - скорее, оно превратилось в того самого библейского козла, при помощи которого верные дети Авраама избавлялись от грехов. Ибо отныне известно, кто в них на самом деле виноват.
Правда, несмотря на произошедшую эмансипацию индивида от государства, окончательной стерилизации власти не произошло. Власть упорно не желает превращаться в раба (на современном сленге это называется "наемный менеджер"), предстоящего перед лицом гражданского общества - нового левиафана современности. Собственно, все последние публичные кампании - от Вашингтонщины до приднепровских степей - оказались не столько традиционной борьбой разных партий, сколько противостоянием двух разных обществ: гражданского общества и общества техасско-донецкой дружбы. Причем последнее, очевидно, побеждает, в том числе и идеологически - в смысле общей установки на сокращение гражданских свобод, то под предлогом борьбы с международным терроризмом, то во имя иных, не менее благородных целей. И этот факт слишком сложен, чтобы видеть в нем только лишь масонский заговор всемирной братвы.
Баланс страха и ненависти
На первый взгляд, в условиях гражданского равенства нет нужды в метафизике власти. Культура разногласий упорядочивается технологиями управления. Карл Шмитт, говоря об идее парламента, подчеркивал значение балансирования, когда осуществляется попытка "на место абсолютного единства поместить равновесие как результат имманентной динамики"2. Но тот баланс, который поддерживается в результате взаимодействия власти и гражданского общества, есть свидетельство того, что властные отношения все же берут свое. Власть не может не господствовать, а многочисленные гражданские инициативы есть не что иное, как упрек классу привилегированных, который не выполняет своей миссии по поддержанию должного равновесия. Граждане должны ненавидеть власть, ограничивать ее притязания во имя сохранения своих позиций. И конца этой борьбе быть не может, это стиль жизни в культуре постоянных разногласий и отсутствия цельности.
В тоталитарном обществе все выходящее за рамки общепринятых норм искореняется либо загоняется в резервации. Никакого права на публичность не предоставляется тому, что признается асоциальным. В гражданском же обществе прямо наоборот: все то, что выходит за рамки норм, имеет право публично заявить о своих правах, оградить себя от той силы, которой обладает власть. И получается, что в таком обществе тяжелее всего по жизни приходятся белому мужчине с нормальной половой ориентацией: просто потому, что у него нет легитимного права на какую-либо "борьбу за права". Т.е. источником гражданской активности является уклонение от нормы, следствием которого оказывается чувство ущемлености в правах, ненависть к целому, которое воплощает в себе государство.
Более того: гражданское общество есть воплощение страха, который испытывают граждане перед своим государством. Граждане боятся своей власти, боятся, что ими же избранная власть может за понюшку табаку продать их интересы. Здесь все по Максу Веберу: оказывается, что легальный тип господства не может существовать один, сам по себе, без дополнения традиционным или харизматическим. Но именно этого гражданское общество допустить и не может: ему нужна власть не сакральная, а такая, которая была бы плоть от плоти их же самих. Такая же, как они, с их человеческими слабостями, состоящая из мелких и ограниченных людей. В этом, собственно, и есть весьма приземленный смысл культа гражданского общества, который пытаются насадить и в нашей стране.
Следствием страха является гражданская ненависть к власти. Она нисколько не уменьшилась от того, что власть потеряла сакральный смысл и стала воистину властью демоса. От лидера, одобряемого гражданским обществом, требуется только наличие голливудской улыбки и отсутствия всего того, что может выделить ее персонализированного носителя из толпы: "он - один из нас, такой же, как мы". Но это продолжается ровно до того момента, пока он не вступает в свою официальную должность: собственно говоря, должность политического лидера и есть по умолчанию должность "врага народа".
В этом ключе следует рассматривать и принцип обязательного разделения властей. Власть не может концентрироваться в одних руках, ибо тогда она может проявить целостную волю. А она в мифологеме гражданского общества должна быть еще и бессильной.
Отрясая прах
За долгие годы холодной войны немало было сломано копий относительно того, какая демократия демократичней. То ли та, что реализовывалась в странах западных демократий, то ли та, что осуществлялась в социалистическом лагере с его народными демократиями. Но по гамбургскому счету говорить о том, что американская народная демократия более правильная, чем, скажем, северокорейская, неправомерно: ибо и там и там в идейную основу системы положен принцип власти, исходящей от демоса: "однажды здесь восстал народ..." Не говоря уже о том, что и там и там он по факту не соблюдается.
Другое дело, что кому-то по душе добродетели коллективности, плебисцитарной демократии, когда массы добровольно объединяются вокруг верховной власти и посредством прямого голосования подтверждают связь с ней. А кому-то - консенсунс индивидов, "демократии публик" (С.Московичи), где множество автономных сообществ громоздятся вокруг верховной власти, чтобы удовлетворить свои насущные запросы. Что, собственно, и воплощено в странах с "развитым гражданским обществом".
Поэтому утверждение, будто бы гражданское общество является непременным атрибутом демократии, не соответствует действительности. Более того: изначально идеологи гражданского общества были весьма далеки от общепризнанных сегодня канонов демократизма. "Гуманно-гуманитарные философы XVIII в. проповедовали просвещенный деспотизм и диктатуру разума. Они были преисполнены аристократическим, платоновским сознанием превосходства разума. На репрезентации идеи гуманности они основывали свой авторитет и свои тайные общества, строго эзотерические связи. Негуманное превосходство над непосвященными, над средним человеком и вообще массовой демократией заключено в этой эзотерике, как и во всякой другой"3.
Тоталитаризм гораздо более "демократичен" в том смысле, что отношения господства и подчинения не построены в нем на принципе гражданской ненависти. В буржуазных демократиях власть держится на страхе, в тоталитарных - на любви к ней и почитании персонифицированного выразителя властных отношений. В тех тоталитарных обществах, которые называют себя демократическими - на любви и страхе одновременно.
Отсюда остается открытым вопрос о том, так ли уж сегодня уперлось нам гражданское общество. И не пора ли искоренить моральный терроризм, исходящий от многочисленных ненавистников власти. Ибо, в сущности, как власть, так и любые общественные институции суть вещи, создаваемые людьми и для людей. И решительно непонятно, почему одну из них (власть) необходимо противопоставлять человеку, а другой - "гражданскому обществу" - присваивать монополию на его защиту.
Примечания:
1 Альфред Вебер Избранное: Кризис европейской культуры. - СПб., 1998. - С.120
2 Шмитт К. Политическая теология. Сборник - М., 2000. - С.195
3 Московичи С. Машина, творящая богов. - М., 1998. С. 146-147